В октябре 1490 г. оба старца, учитель и ученик, участвовали в соборе против «жидовская мудрствующих» еретиков, не веровавших в божественность и воскресение Иисуса Христа и считавших, что Он «яко пророк бе, подобен Моисею, а не равен Богу Отцу». На соборе еретиков «отлучиша, и из сану (священнического. — Г. П.) изверго- ша, и проклятию предаша, и в заточение послаша их».[36] В науке существует, но и оспаривается мнение, что сравнительная (с позднейшими смертными казнями) мягкость решений, которые вынес собор, есть результат влияния этих двух старцев.[37]

Согласно упоминавшемуся уже «Письму о нелюбках», Паисий и Нил участвовали также в московском соборе 1503 г. (в «Письме» собор датирован 7012/1503–1504 гг.), где высказали мнение о том, что монастырям не подобает владеть селами,[38] и это вызвало возмущение сторонников этого права во главе с игуменом Иосифом Волоцким, а в дальнейшем — расхождение между последователями одних, «нестяжа- телями», и других, «иосифлянами». Сохранились, однако же, две авторитетные записи XVI в., согласно которым Паисий скончался за два года до собора. Одна из них сообщает, что старец «Пасея Ерославовъ» преставился на Москве «в лето 7010 декабря 23, в четверток, в час дня»,[39] другая говорит, что «Пасей преставися месяца декабря 22, в четвер[ток], на втором часу дни».[40] Более точной представляется первая запись, так как в 1501 г. 22 декабря было не четвергом, а средой.

Таким образом, уважаемый заволжскими старцами и московскими князьями «приснопомнимый» автор Сказания о Спасо–Каменном монастыре скончался не на своем любимом северном миниатюрном подобии Афона, а в Москве, вероятно, готовый вместе с Нилом Сорским принять участие в борьбе против права монастырей владеть селами. Его позиция, наверное, была слишком хорошо всем известна, так что по прошествии некоторого сравнительно небольшого времени казалось, что он и Нил выступали на знаменитом соборе вместе.

«Приснопомнимым» Паисий Ярославов оставался какое‑то время не только в среде книжников, но и в московской княжеской семье: крестник Паисия, Василий III Иванович, умирая в 1533 г., завещал «крест Паисиской», — очевидно, полученный им при крещении от игумена Паисия — своему годовалому сыну Юрию.[41]

Вот, кажется, все, что мы можем сказать о наставнике Нила Сорского старце Паисии Ярославове.

4

С годами у Нила, ставшего в Кирилло–Белозерском монастыре «старцем», появился свой ученик — тоже сын «нарочитыя чади» из Москвы — Иннокентий из княжеского рода Охлебининых (о нем подробней речь пойдет далее). Начав, как мы сказали, собственное «движение сопротивления» миру, Нил Сорский явно обратился и обратил своего ученика «назад», к уходящей эпохе отцов–основателей, одним из которых был и преподобный Кирилл Белозерский. Но Нил смотрел и глубже в историю — на монахов–подвижников эпохи строительства и бытия христианской империи, к его времени уже не существовавшей, чьи жития он должен был читать, если не переписывать, в ки- рилло–белозерских четьих минеях. Наверняка, ему захотелось самому увидеть, как живут и спасаются духовные наследники этих великих отцов. Хождение русских монахов на Балканы, на святой «Восток», в середине XV в., с окончательным разрывом в 1448 г. со «Вселенской» Константинопольской патриархией (возведение в русские митрополиты Ионы собором русских епископов) и с падением в 1453 г. Константинополя, почти приостановилось; а он с Иннокентием отправился туда, откуда примерно на сто лет раньше пришел на Русь афонец Дионисий, ставший игуменом Спасо–Каменного монастыря, и побывал, как он сам пишет, «на Святей Горе Афонстей и в странах Цариграда», уже населенного турками, чтобы своими глазами увидеть как греческие «духовные старцы» живут в «безмолвии» с одним, двумя или тремя учениками, а в «подобно время» встречаются с безмолвствующими поблизости и «просвещаются беседами духовными» (это, конечно, резко контрастировало с жизнью богатого и многолюдного русского монашеского общежития). По сохранявшимся в Кирилло–Белозер- ском монастыре слухам, Нил провел на Балканах время «не мало». А. С. Архангельский считает, что Нил Сорский возвратился на Русь между 1475 и 1489 гг.[42] Но в литературе существует указание и на 1465–1478 гг. как на время тринадцатилетнего пребывания Нила заграницей.[43] Оно восходит к статье С. Н. Большакова, где читаем: «В 1465 г. преп. Нил, пользуясь пребыванием в Москве греческих посланцев, выехал с ними на Восток. (…) Тринадцать лет продолжалось пребывание Нила на Востоке. […] Преп. Нил вернулся на Русь в 1478 г. другим человеком».[44] Но только совершенно неясно, из каких источников почерпнуты столь точные сведения.

«До сих пор исследователям не удалось датировать время афонской поездки Нила», — пишет И. В. Дергачева.[45] Сама же она допускает, что Нил путешествовал на Афон в составе группы Митрофана Бывальцева, отправившегося туда в 1470 г. и пробывшего там девять лет, «обходя вся монастыря Святые горы, сматряя и навыцая церковный чин же и устав, како прияша от древних отец» (Житие Макария Калязинского); «Завоевание Царьграда турками в 1453 году и последовавшее за этим полное прекращение общения с Царьградской патриархией сделали для Русской церкви Афон главным источником церковной мысли и практики. […] Именно в таком контексте, — считает она, — следует воспринимать афонскую поездку группы Митрофана Бывальцева».[46] Связь Нила Сорского с этой группой И. В. Дергачева усматривает в том факте, что в хранящемся в ГИМ (собр. Барсова, № 952) Синодике, написанном в Павло–Обнорском монастыре до 1481 г., уже содержится Молитва о поминовении усопших Кирилла Иерусалимского, переведенная с греческого языка Нилом Сорским, и она должна была находиться в Синодике, написанном Иосифом Волоколамским (ИРЛИ, оп. 23, № 52) для его новосозданного монастыря, Успенский собор которого был освящен 15 августа 1479 г., тремя днями позже освящения нового Успенского собора в московском Кремле. В синодики Успенского собора тоже вошла Молитва Кирилла Иерусалимского в переводе Нила Сорского. А в Павлов Обнорский монастырь список этой молитвы мог попасть от Иннокентия Охлебинина- Комельского, ученика и спутника Нила Сорского в его путешествии, основавшего свою обитель в лесах неподалеку от Обнорской.[47]

Но если молитва, переведенная Нилом, попала от Иннокентия Ко- мельского к Иосифу Волоцкому (а от него — далее) через Павлов Обнорский монастырь, то, значит, — не через Митрофана Бывальцева. Может быть, Нил и Митрофан были на Афоне одновременно и встречались там, но о посещении Митрофаном Бывальцевым «стран Цариграда», где Нил изучал жизнь «духовных старцев», ничего ведь неизвестно. Да и с обликом Нила Сорского плохо вяжется путешествие «в группе». Он любил покой, сосредоточенность и путешествовал, как мы знаем, вдвоем с Иннокентием, близким ему по духу москвичом княжеского происхождения, о котором в своем месте мы поговорим подробней как о втором после Нила Сорского русском писателе- исихасте — авторе «Надсловия» и «Пристежения» к произведениям учителя, а также особого трактата «О внутреннем делании».

5

Вернувшись на Русь, Нил с Иннокентием покинули показавшийся им слишком суетным из‑за гипертрофированных коллективно–хозяйственных забот и приходящей во множестве «мирской чади» Кирил- ло–Белозерский монастырь («игуменствовал в нем Нифонт, разделявший “стяжательские” взгляды»),[48] и какое‑то время Нил жил, соорудив себе келью (построив избушку?) «вне близ монастыря». Но и близость многолюдного общежития мешала ему, и он, отойдя дальше, на расстояние около 20 километров от монастыря, поселился в глухом болотистом лесу на берегу неширокой речки Соры, «понеже, — писал он Герману Подольному, — благодатию Божиею обретох место, моему угодно разуму, занеже мирской чади маловходно». Он построил для себя избушку и часовню. Там с ним поселился и Иннокентий, и туда к нему стали приходить искавшие его духовного руководства другие монахи, «хотящи жительствовати» рядом с ним, собралось несколько братий, и образовался скит.[49] В 1515 г., спустя семь лет после смерти Нила, в нем жило 14 человек. При его жизни там их вряд ли было больше. Для пропитания братии Нил устроил водяную мельницу, а для совместных молитв и совершения церковной службы построил, наносив для этого землю, на высокой насыпи деревянный храм во имя Сретения Господня.

Организация жизни в ските (о ней мы знаем из Предания Нила и из Повести о Нило–Сорском ските) позволяет представить довольно выразительный «духовный портрет» его организатора, индивидуалис- та–созерцателя, нестяжателя, читателя и писателя. В кельях–избушках жили по одному. Лес на территории скита рубить запрещалось. Из одной кельи могло быть видно не более одной другой, расстояние же между ними не должно было позволять слышать, что там происходит, даже если бы брат–сосед стал громко молиться, петь или плакать. Ничего кроме икон, книг и самого нужного, скромного, «повсюду обретаемого и удобь купуемого», в кельях иметь не полагалось. Слуг не держали. Скота тоже не было. Питаться скитяне должны были «от праведных трудов своего рукоделия». «Рукоделием» же могли заниматься только таким, какое возможно делать под крышей своей кельи. Пользоваться прибылью, получаемой насильственно от других — «стяжаниями, иже по насилию от чюжих трудов собираемыми», им запрещалось. Милостыню преподобный Нил разрешал принимать только в крайних случаях и только умеренную. Помогать другим людям в беде и нужде монахи его скита могли не материальными благами, а «разсуждением духовным». «Нестяжание бо, — повторял Нил слова Исаака Сирина, — вышши есть таковых поданий». Встречались жители скита два раза в неделю, собираясь в церковь для всенощной в среду вечером и в воскресенье. Если же на неделе случался праздник, требующий всенощной, бдение со среды на четверг отменяли, чтобы число всенощных в неделю не превысило двух.

Этот распорядок показывает, что, организуя жизнь в своем ските, Нил Сорский наряду с опытом, приобретенным во время путешествий по балканским скитам, использовал «Предание уставом на внешней стране пребывающим иноком», каким, по всей вероятности, пользовался Кирилл Белозерский на начальной, скитской стадии жизни своей обители, потому что два древнейших его списка, как мы уже сказали, находятся в собственных книгах Кирилла Белозерского, а один из более поздних списков сделан отчасти рукой самого Нила (ГИМ, Епархиальное собр., № 349/509, л. 6–8 об.). Очевидно, продолжая свое «движение сопротивления» миру, уходя из большого общежительного монастыря в лес, Нил следовал во многом примеру преподобного Кирилла Белозерского, ушедшего из большого московского Симонова монастыря в лесное Заволжье примерно на сто лет раньше. Эти наблюдения корректируют высказывавшееся в науке мнение, что Нил Сорский был первым на Руси организатором скитской формы монашеской жизни, что он познакомился с ней на Балканах и что он тем самым как бы порывал с традициями русского монашества.

В этой связи интересны наблюдения Е. В. Романенко, которая заметила, что собственное «Предание» Нила Сорского имеет совпадения с общежительным уставом Евфросина Псковского, что «оба святых используют один и тот же круг агиографической литературы» и что «и в общежительном Елеазаровском монастыре, и Нило–Сорском скиту богослужение совершалось по скитскому уставу. Таким образом, задолго до основания Сорского скита на Руси уже существовал монастырь, где действовал скитский богослужебный устав […]. Вряд ли эти совпадения случайны. Скорее всего, — приходит она к выводу, — они говорят о том большом влиянии, которое оказал преподобный Евфросин Псковский (его личность, устав и жизнь основанной им обители) на преподобного Нила Сорского».[50] Это вполне правдоподобно. Только Нил вынужден был отказаться, создавая свою обитель, от общежительной формы; во времена же преподобных Кирилла Белозерского и Евфросина Псковского (тот основал свой монастырь в 1425 г.) проблема монастырского богатства и селовладения еще не стояла так остро, как во времена освободившейся от золотоордынской власти Руси.