Пораженный словами Киприана, чтец рассказывает все епископу, чтобы тот сам заставил Киприана покинуть храм, но епископ разрешил ему остаться, не повелев удалиться вместе с оглашенными; в душе своей он желал, чтобы Киприан не только остался в храме, но удостоился таинства оглашения. Ведь Анфимий, обладая большим искусством спасать души, почел это подлинно святым делом, тотчас подозвал к себе Киприана и, совершив оглашение, освятил его затем святым крещением, а на восьмой день назначил священнослужителем и распорядителем при свершении святых таинств, на двадцатый — помощником чтеца, на тридцатый же — присоединил к чтецам.

30. Прошел целый год, и Киприан был удостоен кафедры пресвитера, сочтя это не простым повышением, а средством к достижению добродетели; он с такой готовностью шел по узкой, тернистой дороге и так быстро подвигался по ней, как никто другой не шел по ровной и широкой дороге, доступной многим. В скором времени Киприан достиг, несомненно, высшей добродетели. Стал он пастырем карфагенян, и не только карфагенян, но и всех жителей западных земель, и даже весь восток заставил дивиться собою. Это он дал другое имя поистине благородной девушке Юсте, назвав ее Юстиною и сопричислив к диакониссам, он вручил ей главную власть в монастыре, и стала она монахиням вместо матери. А противников православной веры он привлекал к себе светочем жизни и приятной речью, и с каждым днем их все больше присоединялось к церкви христовой. Одним словом, с кем бы Киприан ни беседовал сам лично или через послание, все переходили на правую сторону. Вот почему в то время померкли цветы язычества, и мало–помалу оно увядало, словно травинка.

Так проводил дни свои Киприан, но коварный враг затеял против него войну, правда, не надеясь когда–либо одолеть его (ведь враг–то знал, что не в силах взять верх над Киприаном). Задумал он лишить овец христовых их пастыря и тогда, подобно волку, напасть на них, привести в смятение и загрызть.

20. И вот, всецело завладев душою Деция, тогдашнего римского правителя, враг возбудил в нем неистовый гнев против христиан. Деций не столько стремился захватить всех христиан, сколько желал сделать Киприана собственной своею добычей. Ведь он знал, сколь полезны христианам речи Киприана, и что если захватить его, то будет легко справиться с пасомыми Киприаном. И обратил Деций против него всю свою хитрость, весь свой опыт. Но увидев, что ни добрые обещания не обольщают Киприана, ни жестокие угрозы не склоняют его к повиновению, Деций в конце концов осудил этого мужа на изгнание. Киприан же, имея полное право считать это немалым наказанием, если не самым страшным несчастьем, нисколько о себе не печалился, а заботился лишь о других; он, не переставая, писал, наставлял, ободрял, призывал помнить, что награда дается только за добродетель и что настоящая слава есть та, которая завоевана добродетелью. Меч же, огонь и диких зверей возлюбил он, словно они были причиной всех благ, воздающей царствие небесное за скоротечные, недолговечные муки. Киприан не только так говорил, но осуществлял это, прежде всего, в поступках своих, зная, что действия могут убедить гораздо лучше слов. И своим собственным примером он побуждал к точно такому же рвению; пусть покажет это дальнейшее течение рассказа.

В самом деле, тот нечестивец, увидев, наконец, что Киприан так радеет за ослабление идолопоклонства, поступил жестоко, и произошло то, чего Киприан совершенно не мог вынести: приблизившись к некоторым наиболее ярым противникам благочестия [146], дух побуждает их обвинить Киприана перед комитом Востока [147] (звали его Евтолмий) в том, будто Киприан склоняет всех язычников на свою сторону, прибегая к ужасному, неслыханному до той поры обману: внушает страшное презрение к языческим богам; но, что еще ужаснее, — так воздействует он не только на приходящих к нему для тайного общения, но и на тех, к кому безбоязненно обращается с письменными посланиями; далее Киприана обвиняют в том, что в своем попечительстве о христианах он не щадит никаких сил, что же касается языческой религии, то он насмехается над нею, оскорбляет богов своего отечества.

От слов таких распалился комит дикой яростью, особенно узнав, что девица Юстина мыслит заодно с Киприаном; надев на них оковы и заключив в тюрьму, он держит их там до судебного разбирательства, которое должно было произойти в Дамаске.

21. И вот привели святых в этот город.

— Ты ли наставник христиан, — обращается к Киприану комит, бросая слова с высоты судебного помоста, — тот самый наставник, который совращает почитателей богов, смущает их? Это ты, безумец, так легко отвергаешь веру языческую? А прежде, насколько мне известно, не ты ли искусными рассказами о богах заставил многих людей почитать их? Так почему же не так давно ты стал мыслить иначе? Что за причина такой перемены? Почему, проповедуя веру в распятого на кресте, ты решил обманывать людей чудовищным учением?

После таких слов святой муж, храня спокойствие, собрался с мыслями и ободрил себя; затем, обратившись к комиту с речью, искусно составленной и вместе с тем честной и смелой, сказал:

— Был я весьма усердным язычником, как сам ты мне свидетельствуешь; весьма охотно обращался я к языческим учениям и книгам по магии, но не извлек оттуда для души ни малейшей пользы. Пока пребывал я в таком состоянии и предавался напрасным трудам, бог, сжалившись надо мною за мои бесплодные усилия, отвел меня от почитания бессмысленных богов, послал мне эту девушку как доброго и непогрешимого проводника в пути, ведущем к богу. Если желаешь выслушать меня внимательно, то, я убежден, ты весьма подивишься всему происшедшему. А случилось это вот каким образом:

22. Некий Аглаид, рожденный от Клавдия, был одержим страстной любовью к этой девушке и добивался брачного союза с ней; но она отвергала его, желая сохранить свою девственность. Он настаивал, то умоляя, то действуя силой; она же не меняла принятого однажды решения. Когда Аглаид увидел, что Юстина непреклонно отвергает любые его предложения, он был уже не в силах хранить покой душевный, пришел ко мне и поведал свою тайну: сказал, что отвергнут девушкой. Кончил он просьбой помочь, насколько возможно, его несчастью, дать девушке какое- нибудь снадобье, возбуждающее такую же горячую любовь, зародить в ней страстное чувство к тому, кто ее любит, но кого она столь надменно отвергает. Вот о чем просил Аглаид; я же, полагаясь на книги по магии и злых духов, велел ему не печалиться, обещая помочь в самом скором времени.

Вызвав одного из злых духов, поведал я ему свою тайну и попросил содействовать мне, сколько это было в его силах; он же, еще не испробовав сил своих, возгордился премного и горячо обещал; казалось, любое дело было ему подвластно.

Злой дух удалился, вступил в разговор с девой и оказался мышью, приблизившейся ко льву, или жучком, решившим сразиться с орлом; ибо дух обратился в бегство и возвратился ко мне, вконец обессиленный. И это тот, кто прежде был сильнейшим и чей натиск был неотразим!

Я крайне был удивлен тому, каким же образом столь слабая девушка, которая всегда всего боялась, не только не отступила перед силой и хитростью злого духа, но даже нагнала на него страх? Что это было у нее за оружие, которым она не только оттолкнула духа, но заставила его бежать ко мне?