28. Выслушав Терентия, комит тотчас же посылает в Никомедию тогдашнему царю (это был Клавдий [150]) письмо следующего содержания:

29. «Комит Евтолмий приветствует великого кесаря Клавдия, владыку моря и земли. Взирая на тех, кто под твоею эгидою наслаждается величайшим спокойствием и благосклонностью великих богов, которою они хранят тебя, о, великий царь, я знаю, что все это — достойное вознаграждение за присущее тебе к богам почтение. Когда же некоторые из тех, кого называют галилеянами, возбуждая против себя негодование, предпочитают поклоняться Христу, которого сыны иудейские распяли на кресте как злодея, то по этой причине мы тоже считаем своей главной обязанностью всеми способами изгонять их из городов как бунтарей и разносчиков чумы, если они не меняют своих убеждений после судебного разбирательства. А тех, кто когда–либо, пусть даже поздно, раскается, поддавшись добрым наставлениям, мы, уповая на благосклонность великих богов, не преминем принять к себе и воздать соответствующее благодарение. Но тех, о ком я узнал, что они неизлечимы, мы безжалостно избиваем, распинаем на кресте, вырываем у них ногти, подвергаем всевозможным видам наказания, согласно установленным законам. Ведь иначе невозможно преодолеть их безумие и свойственный им противоборствующий дух; а чтобы ты не подумал напрасно, что слова мои выдуманы, посылаю теперь в твое распоряжение Киприана, перенесшего тяжелое наказание; это тот самый Киприан, который не по какой–либо необходимости, а по доброй своей воле отказался почитать спасительных богов и всецело предался вере в распятого на кресте; человек этот дурного нрава, но способен убеждать словами и прекрасно умеет защитить себя. Если б я обошелся с ним мягко, то счел бы себя совершеннейшим глупцом; если б обошелся жестоко и подверг пыткам, то понял бы, что имею дело не с мужем, а скорее со статуей или с каким–либо другим неодушевленным предметом; если б я приказал запереть его под стражу, он приписал бы такой приказ моей слабости, а не человеколюбию; и не настолько он глуп, чтоб пожелать оставить в покое все, относящееся к богам и к почитанию их, но, оказавшись под замком и стражею, смеялся бы над нашей снисходительностью и непрестанно заражал бы всех своей болезнью.

Так вот, поскольку Киприан оказался сильнее и руки мстителя, тяготеющей над нами, и наших палачей, а мы все знаем, что все, освещаемое солнцем, на тебя уповает и подлежит твоей лишь власти, то я послал тебе Киприана вместе с некоей девицей Юстиной. Либо ты заставишь их отказаться от мерзкого богопочитания, либо поступишь с ними так, как угодно великому Зевсу и всем остальным богам. Что же касается непослушания этих людей, то постепенно оно обнаружится в их поступках».

30. И вот царь, прочитав это письмо, подивился и, прежде чем самому испытать мучеников, уже был побежден твердостью и величием их души. Когда же он решил, что эти люди достаточно подвергались уже орудиям пытки и что налагать на них еще более тяжкие наказания не только жестоко, но даже излишне (ведь царь понял, что чем тягостнее наказание, тем больше святые его презирают), то, поделившись этой мыслью с друзьями, которые одобрили ее, положил такой конец прибывшим; он сказал: «Киприан и Юстина, оскорбляющие богов и не соглашающиеся переменить свой образ мыслей ни под пытками, ни при добрых обещаниях! Да примут они смерть от меча!»

31. Выслушав это, святые не впали в уныние, не произнесли ни одного недоброго слова, не подали никаких других признаков малодушия; они были скорее радостны, лица их светились огромным душевным удовлетворением, когда вели их на смерть к реке Галлу; много сбежалось народу посмотреть на такое зрелище, — ведь слух о них распространился далеко и быстро созвал всех, — так прославились эти люди.

32. И вот, потребовав немного времени на моление и получив его, они попросили у Христа мира для всех и процветания церкви; при этом великий Киприан, даже собираясь умереть, не забыл сохранить мудрость и величие духа своего, но, опасаясь женской слабости, попросил тех, кому было поручено убить их, прежде умертвить Юстину. Когда это свершилось и она приняла блаженный конец, то и Киприан, воздав богу большую благодарность за то, что именно так бог призвал его к себе, чего он ждал с радостным нетерпением, сам тотчас, нимало не огорчаясь, расстается с жизнью через меч и возносится на небо.

33. Так лежали тела святых, и никто не осмеливался убрать их из–за крайней жестокости язычников и их склонности налагать наказания. И удивительно, что когда судьба святых мучеников уже свершилась, некий человек, по имени Феоктист, проходя мимо и увидев, как волокли тело святого, произнес лишь такие слова:

— Этот святой муж несправедливо был предан презренной смерти!

И вопреки ожиданию Феоктиста его тотчас принудили принять мученичество, ибо едва он произнес эти слова, как Фелций, помощник судьи, которому царь повелел охранять тела святых, соскочил с коня и повел Феоктиста на смерть, такую же, какую приняли те мученики за Христа.

Прошло немного времени, а останки святых все еще лежали, и кое–кто из христиан, предпринявших путешествие из Рима в заморские страны, увидали тело святого и тотчас узнали его. Но они не смогли отвлечь внимания стражи, которая оставалась здесь, поскольку ей было поручено охранять останки святых, — чтобы их никто не похитил, — пока они не станут добычей птиц и зверей. Но сами стражники не очень ревностно несли свою службу, — ведь их тоже побеждает сон. Люди эти подобрали драгоценное сокровище и приплыли в Рим. Принесли они вместе с собою и воспоминания о подвижнической жизни мучеников. Эти воспоминания обратили к святой вере одну весьма знатную женщину, по имени Матрона, а по родовому имени Руфина, возводившую род свой к Клавдию. Это она с почетом возложила тела мучеников в самую высокочтимую гробницу в городе, удостоив их высочайших почестей, ради исцеления живущих не только в Риме, но повсюду, куда всякий день достигает оно во славу бога–отца и владыкц нашего Иисуса Христа, которому слава во веки веков. Аминь.

ЖИТИЕ ЕВГЕНИЯ И ДОЧЕРИ ЕГО МАРИИ [151]

1. Жил в Вифинии [152] один человек, по имени Евгений. Была у него жена и родила она единственную дочку, которую назвали Мария. Когда мать умерла, отец воспитал свое дитя в большом усердии к учению и в благочестии.

Когда же девочка подросла, отец сказал: «Дочь моя, все, чем я владею, я отдаю тебе, а сам иду в монастырь спасать душу». Дочь ответила: «Ты хочешь, отец, спасти свою душу, а мою погубить. Разве ты не знаешь, что говорит господь?» «Добрый пастырь жизнь свою полагает за паству»; и еще: «Спасающий душу — обретает ее» [153].