Наше земное существование обусловлено временем и пространством. Но что есть ВРЕМЯ? Возможны многоразличные определения: время есть “место” нашей встречи с Творцом; время есть процесс актуализации замысла Божия о твари: “Отец Мой доселе делает, и Я делаю” (Ио. 5: 17). Творение еще не закончено: “…ходите, пока есть свет, чтобы не объяла вас тьма; ходящий во тьме не знает, куда идет. Пока свет с вами, веруйте в свет, да будете сынами света” (Ио. 12: 35–36). Каждому из нас уделено некоторое “свое время”; короткое, но достаточное для обретения спасения. Творческая идея Бога в творении осуществляется: “…у Бога не останется бессильным никакое слово” (Лк. 1: 37). На Голгофе, умирая, Господь сказал: “СОВЕРШИЛОСЬ”… Придет другой момент, когда снова будет сказано подобное сему слово; о нем пишется в Апокалипсисе: “И Ангел… поднял руку свою к небу, и клялся живущим во веки веков… что ВРЕМЕНИ больше не будет” (Откр. 10: 5–6).

Доколе мы в этом “теле греха”, а следовательно и в мире сем, дотоле не прекратится аскетическая борьба с “законом греха”, действующим в нашей плоти (ср.: Рим. 6: 6; 7: 23). Видя себя немогущими преодолеть сию смерть нашими усилиями, мы впадаем в некое отчаяние о нашем спасении. Как это ни странно, но нам необходимо жить это тягостное состояние, — переживать его сотни раз, чтобы оно глубоко врезалось в наше сознание. Нам полезен этот опыт ада. Когда мы носим в себе сию муку годами, десятилетиями, то она становится постоянным содержанием нашего духа, неизгладимою язвою на теле жизни нашей. И Христос сохранил раны от гвоздей распятия на Теле Своем даже по воскресении: “…пришел Иисус, и стал посреди, и говорит им: мир вам!.. И показал им руки и ноги и ребра Свои” (Ио. 20: 19–20).

Из опыта адских мучений должна рождаться молитва за весь род людской, как за самого себя (Мф. 22: 39). Всякое наше состояние мы духом переносим из тесных рамок нашей индивидуальности на все человечество; таким образом всякий наш опыт становится откровением о совершающемся в веках в человеческом мире, и наше духовное с ним слияние принимает характер ощутимой реальности.

Господь открыл нам подлинный смысл заповеди “Возлюби ближнего твоего, как самого себя” в ее Божественной беспредельности. Прежний, т. е. в пределах Закона Моисеева, объем сей заповеди касался только еврейского народа: “Не мсти и не имей злобы на сынов народа твоего, но люби ближнего твоего, как самого себя” (Лев. 19: 18). Христос же распространил ее на всех людей, на все века: “Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего. А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас, и молитесь за обижающих вас и гонящих вас; да будете сынами Отца вашего небесного” (Мф. 5: 43–45). Единородный Сын Отца небесного дал нам это познание: в Писании — чрез беседу с законником (см.: Лк. 10: 27 и далее); в жизни же нашей Духом Своим Святым. Сам Он исполнил все сие в полноте, завершенной в Гефсимании и на Голгофе. И мы, входя в дух сей заповеди, уподобляемся Богу.

Много раз приходил я в отчаяние от самого себя вследствие неспособности моей пребывать постоянно в духе заповедей Христовых. В эти горькие часы я думал: Господь Сам сказал, что Он не от мира сего (Ио. 8: 23). Он сошел с небес (Ио. 3: 13), я же целиком именно от сего мира: от земли, которую топчу моими же ногами. Он, “сущий на небесах”, не разлучился от Отца, живя с нами; и как возможно, чтобы я был ТАМ, ГДЕ ОН? Он свят, я же не могу вырвать себя из “тела” всемирного Адама, который в падении своем превратил сей мир во ад, “положил его во зле” (ср.: 1 Ио. 5: 19), где и я лежу вместе с ним (миром).

Быть не от мира сего — что значит? Не что иное, как “родиться свыше”. Я не видел конца моему горю: отказаться от искания единства с Ним — невозможно; осудить себя на разлуку с Его Светом — есть ад, поражающий меня ужасом. Горе мне, во грехах рожденному. И кто спасет меня от тьмы кромешной? Кто преобразит самую природу мою так, чтобы она стала способною быть неразлучно с Тем, Кто есть Свет, в котором нет ни единой тьмы?

Я рожден во грехах. Я унаследовал невероятно огромное наследство: ПАДЕНИЯ АДАМА; падения, умноженного затем в веках его сынами; падения, к которому и я прилагаю на каждый день что‑нибудь. И рыдаю от видения себя таким. И когда рыдания мои истощают меня, приводят меня на край смерти, и я беспомощно повисаю над бездной тьмы, тогда неизъяснимым образом приходит тонкая любовь из иного мира, и с нею Свет. Конечно, это есть рождение Свыше; еще не полное, но все же освобождение от власти смерти темной, начало бессмертия. Да, нам предстоит еще долгий подвиг, чтобы дар Божий возрастал в нас. И когда он (дар сей чудный) начинает созревать и своим благоуханием проникать в поры нашего “тела греха” (Рим. 6: 6), тогда уходит от нас страх смерти, и мы освобождаемся от разновидного “рабства” (ср.: Евр. 2: 15). И в обретенной святой свободе всем желаем добра.