Писатель не ограничивает педагогику общего образования только школьной реформой. Она должна, по его мнению, в соответствии с экономическими и общественными изменениями, спланировать содержание и форму всей системы школьного и внешкольного образования.

Суходольский не упускает из вида и проблемы, которые неминуемо возникают и встают перед воспитанием в цивилизации благосостояния и свободного времени, даже в социалистическом обществе, хотя казалось бы оно должно быть свободно от них. Благосостояние и свободное время рождают в человеке скуку и беспокойство. Чтобы избежать этой опасности, автор книги, требует «рационального формирования потребностей и расширения круга интересов», на основании того, что человеческая жизнь не только инструмент и средство, но и «актуальная ценностная реальность». Для достижения этого необходимо формирование творческой позиции, которая играет первостепенную роль в формировании личности и подготовке к решению жизенных задач. Хотя он остается верен изначальному марксистскому пониманию, что «модель человека определяет общественно–экономическое развитием, которое происходит в определенных условиях». Суходольский пытается идти дальше, тем что понимает человека как актуальную ценностную реальность и подчеркивает значения качества людей для развития общества. Он пытается утвердить и подтвердить человеческую личность как самоценность и тем, что отрицает ее как «в сущности, потребительское существо». Человек для него «создание», которое реализуется в добросовестном труде, автор избегает отождествления человека с «homo economicus» — ом именно потому, что считает его творческим существом, существом, которое создает мир, а мир дает ему возможность формироваться, развиваться и выражать себя.

Несмотря на то, что Суходольский «педагогику формирования общей системы», считает чем–то «новым» и «третьим», все же очевидно, что она по сути, проекция и продолжение педагогики «подготовки к жизни», как по целям так и по содержанию концепции воспитания. Тому, что имело частный характер, эта педагогика придала публичный общественный характер; отдельная личность и группы заменяются коллективом, общим, точнее, государством. Между тем, понимается ли государство как «монопольный класс» или как «общее благо», по сути, оно не выходит из рамок того, что называется «объективной действительностью», несмотря на все исторические и общественные изменения. Человеческая же личность, несмотря на то, что «третья» педагогика признает «актуальную ценностную реальность», творческий дар, роль участия, способность развития «одаренности и любви», все же она и здесь, как и в педагогике «подготовки к жизни», в конце концов, остается продуктом мира, т. е. «объективной и общественной реальности, или собственным «продуктом» бытийно и онтологически ограниченным этой действительностью. Читатель не может избежать впечатления, что автор, переболев былыми «утопиями», неосознанно поддался другой утопии, которая в конце концов, не решает ни проблему человеческой личности, ни проблему «гражданина», т. е. человеческого общества. Почему? Потому что, несмотря на то что он вступает в серьезную схватку с проблемами современного воспитания, он избегает смотреть в глаза экзистенциальной проблеме конечного смысла существования человека и истории. Развитие общества и самоутверждение человека, которое «венчается» отрицанием Творца и творения, может привлекать как героический прометеевский порыв и временное утешение, но только для тех, кто неосознанно согласился на демонизм самоуничтожения.

В тот момент, когда человек осознает это, снова возникает вопрос, который существовал изначально, и который намеренно или ненамеренно остался незамеченным — для чего временный человек, для чего это существо, будь то индивидуум или коллектив, рождается для смерти и небытия? Для чего воспитане, которое всегда остается в проигрыше? Суходольский признает существование этой проблематики, но только на социальном, а не на онтологическом уровне. Поэтому он старается сделать человека шире «экономического человека», считая, что он не только «обусловлен» общественной средой и экономическим фактором, но и «независим» от этого фактора. Он понимает, что без «независимости» не может быть речи о ценности человека. Вероятно, он хотел бы создать некую разновидность марксистского персонализма, хотя и не явно, сознавая, что марксизм придает личности слишком небольшое значение. Вопроса — чей и от кого этот «дар» человеческой независимости по отношению к миру и экономическо–общественной реальности, Суходольский и не ставит и не отвечает на него.

Несмотря на то, что Суходольский дает объективный обзор возникновения и развития двух классических педагогических концепций, все же педагогику «формирования личности» он рассматривает очень поверхностно. Византийско–славянское православное антропологическое предание ему совершенно неизвестно, а оно далеко не всегда совпадает с параллельным западным христианским преданием и пониманием человека и воспитания. Оно не основывается ни только на Боге ни только на человеке и земной действительности. Это воспитание основано на Богочеловеке, т. е. на бессмертии и нерасторжимом единстве двух реальностей — божественной и человеческой. Человек не видимость и его история не иллюзорна, а Бог не абстракция. В Богочеловеке открывается и даруется живой Бог и реализуется совершенный человек. Его Воплощение вечное подтверждение земной реальности и всех ее событий, оно призыв к вечному преображению и совершенствование человека и общества. Через нее Бог входит в сердце истории, а человек становится святой зеницей мира и ценностью над ценностями.Для педагогики, основанной на такой богочеловеческой реальности, между тем, личность не детерминируется «вечными ценностями», как утверждает писатель — что это свойственно всем носителям идеи педагогики «формирования личности», личность — носитель этих ценностей, она одарена одновременно творческий даром по отношению ко времени и вечности; она объединяет в себе время и вечность, интегрирует прошлое, настоящее и будущее, своей богообразностью и даром совершенствования до бесконечности и в бесконечность. Мир и мирское, рассмотренные в такой плоскости, были бы бессмысленны, так же как было бы бессмысленно человеческое существо, детерменированное ими и их изменчивостью. Но поскольку тварь, через Воплощение Слова стала богочеловеческой действительностью, таким образом, и она и человек и история приобретают великий смысл и реальность.

Положительная сторона этого, очень интересного исследования Суходольского, в осознании им закономерностей и потребностей современного воспитания, «эрупции» и кризиса современного просвещения и в осознании необходимости его планирования. Решения же, которые он предлагает в границах «общей системы», это решения, ограничивающиеся « подготовкой к жизни», такой какова она и есть и какой должна быть, соответственно общественно–экономическим изменениям.

Цели воспитания, определенные исключительно «материальным и общественным развитием», «а особенно развитием производственных сил и демократии», показывают, что у тех, кто представляет эту позицию, а Суходольский один из них, существует необычайно развитое чувство ответственности перед настоящим, но оно отсутствует перед вечной судьбой и смыслом существования человека и мира. Настоящее, а вместе с ним и прошлое и будущее, которые не преображаются в вечность, исчезают и превращаются в ничто. Никакие «рациональное формирование потребностей и расширения круга интересов» не будут в состоянии исцелить человека, смертельно больного самой свирепой болезнью, которая только может поразить разумное существо — болезнью потери смысла жизни. И для Апостола Павла, в настоящем — все, но для него настоящее в Богочеловеке Христе, как собирание Им и в Нем всех времен, всех событий прошедших, настоящих и будущих, настоящее как залог и фундамент и подготовка к вечности, как «питание» Им и воспитание Его вечным просвящением. Ибо кто с Ним не собирает, тот расточает.

Из нашего исследования становится ясно, что идеи Суходольского родом их христианского предания. Это особенно заметно по его усилию сохранить и защитить «независимость» личности и ее самобытность, несмотря на очевидность невозможности достижения этого в общем контексте его взгляда на мир и человека. Между тем, отсутствие Богочеловека и боговечности, как критерия и основания целокупной действительности и мерила воспитания, в конце концов, превращает его понимание воспитания, целей и методов его, в то, что еще много раньше него, повторялось сотни раз — в строительство Вавилонской башни.

РОЖДЕСТВЕНСКОЕ ОБЪЯТИЕ БОГА И ЧЕЛОВЕКА

«Много раз я начинал писать Вам»-, говорит в письме к своему близкому другу, гениальный русский мыслитель Павел Флоренский, — »и столько же раз оставлял письмо. Мне необычайно хотелось общения с Вами, — продолжает он, — но я не писал Вам (даже и сейчас не напишу всего, что бы хотел), потому, что моей жизнью, до такой степени овладела какая–то невыразимость, что я и для себя самого не нахожу слов, чтобы объяснить свое внутреннее состояние. Ясно мне только одно — всюду какие–то темные стены и, бейся о них головой, не найдется и малого просвета.

От философии, науки и подобных им вещей, я отказался давно, давно перестал думать, что в них «все». И именно тогда я начал предчувствовать, что смысл и цель наших подвигов и трудов — общение с личностью: не в «деятельной любви» и не в «служении ближнему» (и это я никогда не считал «всем»), но в прямом соприкосновении души с душою. Если человек и может достигнуть чего–то положительного, то это возможно только благодаря такому соприкосновению, в соединении, в котором, хотя бы два человека, поняли друг друга полностью и навсегда. Только в таком соприкосновении они могут открыться друг другу как бесконечность. Я увидел, что такое единство — основа всего, оно — постулат полноты (всей) жизни. Но осуществимо ли это? Для меня — это вопрос жизни. И, хотя в какой–то момент оно (единство) выглядит совершенно реальным, в другой - исчезает безвозвратно, оставляя за собой ограниченность и пропасть между людьми. И тогда кажется, что все усилия ее преодолеть, остаются тоскливой и бессмысленной человеческой мукой… Человек не нуждается просто в друге, хоть бы он был гением, не нуждается и в утонченном интеллектуальном общении, ему нужен просто Друг, и теплые, целостно человеческие отношения, такие, когда отдают себя, а не свое, и берут меня, а не мое. Возможно ли такое? Если нет, тогда вся жизнь окутывается безысходно–мрачным покрывалом, потому что без этого, становится невозможным любое творчество, любая деятельность. Ибо «деятельность» ради «деятельности», неосвещенная личными отношениями, кажется мне бессмысленной. «Деятельность» имеет для меня лишь символическую ценность, настолько, насколько она выражает и служит личному общению, внутреннему союзу.

Может быть, с философской и литературной точки зрения, я сейчас рассуждаю слишком наивно и поверхностно. Но когда жизнь уходит, когда нет служения тому, что «единое на потребу», человеку не до «глубин». Я не хочу «глубин», мне не нужна книжность, не нужны «деятельность» и творчество, пусть бы я мог создать что–то гениальное. Абсолютная ценность, познание Бога, не зависит от нас, его не увидишь «сквозь тусклое стекло, гадательно» — в мелькающем водовороте поэтических и философских символов; и нам нужна не стыдливая улыбка Мудрости, но — все или ничего! Коснуться рукой Бога, если это и возможно, — думаю, что возможно только через душу другого, Друга, и этим все наполнить сознанием стабильности, рукой ухватиться за «мышцу Сильного»… Тогда все станет благословенно, свято, добро, но не сейчас, а тогда…»

В этом отрывке, недавно опубликованного письма, мученически погибшего о. Павла Флоренского, выражена исконная человеческая жажда встречи с Богом, т. е. с Истиной существования, и осознание того, что личность и личная встреча, прикосновение, соединение — единственная непреходящая истина и ценность жизни. Когда Флоренский писал это письмо (1905 г.), он уже вернулся из своих скитаний по — «Вифлеемскому аспекту жизни», т. е. Христианству. Потому он и открыл для себя тайну Друга, тайну личной встречи и соприкосновения, как смысла всего существующего. Ибо, что такое встреча Бога и человека в день Рождества? Ничто иное, как обретение этого смысла и утоление неистребимой человеческой жажды прикосновения к Богу «через душу другого». В день Рождества, Бог не только позволил человеку «прикоснуться» к нему своей рукой, но соединился с ним в неразлучном единстве. Тот же, Другой, через которого произошло это соединение — Иисус, рожденный от Девы Марии, наитием Духа Святого. С этого дня, прикосновение к Богу стало возможным уже не «как бы сквозь тусклое стекло» беспокойной и бесконечно изменчивой природы или в немощной человеческой мысли: с этого дня Он становится осязаемой реальностью бытия и человека, Он рождается в яслях, повивается в пелены, становится незаменимым Другом ангелов, человека и всего сотворенного. Печаль человеческая, и до Христа и после Него — печаль о том, кто может прикоснуться к Богу, и о Боге, Который сходит к человеку, то есть печаль о Богочеловеке. В день Рождества, печаль эта обращается в радость для ангелов и для людей, для неба и земли… С этого дня, Мудрость улыбается человеку уже не стыдливо и обманчиво, но входит в само сердце человеческой жизни, чтобы оттуда умудрять, просветлять и освящать, каждого приходящего в мир. Ибо, по святоотеческой философии, Бог, в день Рождества, стал человеком, чтобы человек стал Богом.

Если мы изгоняем из сердца жизни эту Божию Мудрость и Божие Слово, возможность единства исчезает безвозвратно или тонет в бездне неразумия. Оно исчезает и тогда, когда люди не встречаются в Нем, создавая непреодолимую пропасть между собой, когда «деятельность», «добродетели» и творчество, не освящаются и не очищаются Им, проходя через Него. После Рождества, основным законом жизни становится закон обогочеловечивания всего, т.е вечной личной встречи и все более глубокого соединения каждого человека с Богом, христоподобным, рождественским образом. Но только, если сам человек хочет этого. В воплотившемся Слове, вся природа раскрывается как одеяние Его, а каждое твореньице — свидетель и выражение личного соприкосновения и общения Бога и человека, человека с человеком. Наш Бог, следовательно, не «некто» или «нечто», некое абстрактное и далекое философское Существо, Он — наш Друг и наш ближайший Ближний, благодаря Которому, мы встречаемся друг с другом, «предаем друг друга и весь живот свой» Ему — Богу своему. Поэтому все, что не родится и не преобразится со Христом, во Христе, утверждает наш новоявленный святитель и друг Божий — Нектарий Эгинский, будь то любовь, искусство, культура, любое наше дело или добродетель — нечисто, уродливо, ведет к безличности и небытию.