Современником Синаитов был и преподобный Иоанникий Девичанский (вторая половина XIV и первая половина XV века). Носитель такого же синаитского пустыннического духа и исихасткого жития. Родился в Дукле, подвизался на Черной Реке, когда прославился там своей добродетельной жизнью, бежал уединенную Дреницу, где и упокоился в 1430 году; мощи его и сейчас почивают там (празднуется 2 декабря) (Арх.Иустин Попович, Жития за декабрь, стр. 31–36). Написанная ему, неким братом монастыря Девича, Служба с синаксаром, также как и Служба (Марка) патриарху исихасту Ефрему, вся дышит исихастским духом. Это один духовный круг, вдохновленный одним духом (Д.Богданович «История древней сербской литературы», стр. 230).

Появление Иоанникия, пустынника Девичанского и именно в Зете, не случайно. И Зета была охвачена этим духовным движением и стала одним из центров, собравшим исихастов того времени. Об этом свидетельствуют трехлистные церкви монашеских поселений на Скадарском озере «Зетской Святой Горы». Особенно известна Старчева Горица, которая упоминается в дни “ Господина Балшы» и Джурджа Балшича (1368–1379). Горица получила свое название по Старцу Макарию (ее основателю). Так, по сей день, называется и остров, на котором она находится. [30]

На основании найденных в монастыре Савини «Эпистолий Силуановых», в Сборнике, написанном примерно в 1418 году (рукопись № 22), мы узнаем подробнее еще об одном выдающемся исихасте, близком синаитским кругам того времени — Силуане. (О Силуане, Д. Богданович «Эпистолии Силуановы», Белград 1979). Этот Силуан, по всей вероятности — тот самый Силуан, монах святогорский, «творец пасхалии» 1355/56, который в одной рукописи монастыря Св.Павла, упоминается как литератор, исключительной одаренности — «воистину новый Силуан, сильный разумом и крепкий словом» (То же, стр. 193–194).

Из «Эпистолий» видно, что его духовным отцом был «кир» Исайя. Д.Богданович предполагает, что Силуан писал свои «Эпистолии» в Зете, куда пришел со Святой горы, незадолго до того, как Исайя и преподобный Ромило Синаит (которого упоминает в письмах), покинули Святую Гору. Путь Ромила, позже, через Албанию, то есть Приморье, показывает, что Святогорцы задерживались в Приморских землях, особенно в Зете. Известно, что и сам старец Исайя с Никандром и «иной братией», продолжительное время провел в «западной земле», где воздвиг много церквей и монастырей (То же, стр.193–194). И это прежде всего, зетские края. На основании одного фрагмента «Эпистолии», Богданович предполагает, что Силуан пишет эти письма Григорию Младшему Синаиту, ученику и биографу Ромила Раваницкого. В конце своего седьмого письма своему безымянному собеседнику, Силуан добавляет «Еже ти рече Ромил, блюди». Очевидно, что получатель письма, некто близкий Ромилу и что оба испытывают к нему особенное уважение . Все эти письма, по сути, обмен мыслями о временности человеческой жизни и о вечных ценностях Божественной любви, добре и святости, и выражают позиции, на которых основана синаитская философия жизни.

С синаитско–святогорским исихастским движением органически связан и расцвет знаменитого монашеского оазиса в Метеорах в Фессалии. Основатель Преображенского монастыря на Великом Метеоре, преподобный Афанасий Метеорский, был в личном общении, во время его пребывания на Святой Горе и в Цариграде, с Григорием Синаитом, Даниилом Исихастом, Исидором и Каллистом,(впоследствии с Цариградскими патриархами), и с другими выдающимися личностями из круга синаитов и святогорских исихастов того времени (Об Афанасии подробно — Арх. Иустин Попович, Жития за апрель, стр. 297–305). Метеоры пережили свой расцвет, именно во время сербского правления этими областями. Сербский деспот эпирский и фессалийский Иоанн Урош Палеолог, большой почитатель Святой Горы и исихастов, отрекшись от власти, стал одним из самых верных учеников преподобного Афанасия. В монашестве получил имя Иоасаф, став вместе с Афанасием, ктитором Преображенского монастыря на Широкой Скале. Жизнь окончил пустынником, и сейчас известен как преподобный Иоасаф Метеорский. (Жизнь преподобного Иоасафа Великометеорского, то же, стр. 306–309). Они оба справедливо могут называться «Синаитами», несмотря на то, что преподобный Афанасий подвизался на Святой Горе в местечке Милеа, под руководством Григория (Младшего?) и Моисея исихаста, которые были из узкого круга учеников преподобного Григория Синаита, родоначальника синаитского движения. К ним его направил монах Каллист, позже Цариградский патриарх, подвизавшийся тогда в скиту Магула (То же, стр. 299, 103). По пути от Святой горы в Метеоры он, вместе со своим старцем Григорием и духовным братом Гавриилом, посетил епископа Сервийского Иакова, который был очень близок к преподобному Григорию Синаиту, о котором уже шла речь (То же, стр.300).

На основании записи в рукописном Требнике, Часослове и сборнике от XV–XVII вв., найденных в селе Велика Мучна (Хорватия), Леонтий Павлович считает, что есть все основания причислить к Синаитам еще восемь человек. В Похвале святым, которая начинается словами «Во славу», а заканчивается похвалой Сербским святителям, наряду с именами Симеона и Саввы, Прохора Пчинского, Иоанна Рыльского, Иоакима Осоговского и Гавриила Лесновского, упоминается и “ преподобный же лик Симеона с Григорие(м) Гонисия с Павлом Афанасия с Петром, с ними же Максим и Нил Чудотворец»; последняя похвала — «святому князю Лазару, в Раванице почивающего». Это предположение Л. Павловича имеет основания, с тем, что речь идет не о каких–то монахах синаитах, которые жили в Сербии, а об уже известных святогорских подвижниках, некоторые из которых, непосредственно принадлежали к синаитскому движению и были очень близки к синаитско–святогорским кругам. Не вполне понятно о каком Симеоне идет речь, может быть имеется ввиду исихаст Симеон Чудотворец, основатель монастыря Симонопетры, о котором предание говорит, что он был серб. Григорий, вероятно, Григорий — основатель монастыря Григориата, которого предание отождествляет с Григорием Молчаливым, из Горняка. Гонисий и Павел, могут быть основателями монастырей Дионисиата и Св.Павла на Святой Горе, которые именно в те времена были наводнены сербскими монахами, и были в очень близких отношениях с сербскими землями и сербскими правителями (особенно с Мрнявчевичами). Преподобный Дионисий (Гонисий), был родом из Албании, из Корицы, близ Касторийских гор (Арх. Иустин Попович, Жития за июнь, стр. 559–567. Ср. Острогорский «Византия и славяне»,Белград,1970,стр. 565–579). Что же касается «Максима и Нила Чудотворца» и они были известными исихастами того времени. Имеется ввиду Максим Кавсокаливит, ученик старца Марка с горы Ган, в Македонии. Преподобный Григорий Синаит, по прибытии из Синая (через Крит), очень сблизился с ними. Жил он в уединении, в подвиге юродства. Патриарху Каллисту, когда тот следовал в Сербию с миссией примирения Сербской и Цариградской Патриархий, он предсказал гибель. Весьма вероятно, что автор этой Похвалы, какой–то сербский монах святогорец, подвизашийся в одном из упомянутых монастырей, из любви к их ктиторам, среди сербских святых, внес их в свой Требник. Афанасий и Петр, по нашему предположению, могут быть известными основателями святогорского монашества, Афанасий — основатель Большой Лавры и Петр — первый известный святогорский пустынник, подвизавшийся на Святой Горе еще до Афанасия. То, что эти святогорские подвижники упоминаются среди сербских святых, еще одно подтверждение понимания нации как нового «народа христианского», которое было одним из основных качеств этого синаитско–святогорского движения и его носителей.

Все изложенное нами далеко не исчерпывает всю проблему Синатов и их роли в жизни сербских земель XIV и XV веков и еще меньше, проблему исихазма и его влияния, на всю нашу культуру того времени. Мы только коснулись этого вопроса. Надеемся, что из этого краткого изложения станет понятно одно, что почитание этих свях людей, которое сохраняется в народном предании, не случайно; своим образом жизни и духом великой веры и самопожертвования, и одновременно, тайной молитвенной жизни, они глубоко запечатлены в народной памяти. Должно быть ясно и другое, что движение Синаитов, было много шире и глубже, чем говорит об этом народное предание, которое, так или иначе, сводит его к «семи Синаитам» Наряду с их огромным значением в возрождении монашества и духовной жизни Сербии XIV–XV веков; возрождении и реформации литургической жизни, литературы и правописания; их огромной роли в пробуждении глубого экклезиологического самосознания и оживления в Сербии подлинных иконописных и богословских преданий; наряду с установлением связей между православными народами и воскрешением в народном самосознании подлинного христианского понимание нации; наряду со всем этим, важно подчеркнуть то, что оказалось особенно спасительным во время турецкого ига — Синаиты и исихасты пробудили ощущение более глубокого понимания истории и всех исторических событий. В то время, когда началось разрушение всех земных ценностей, когда пошатнулись и структуры самой христианской Вселенной, появились эти носители, в пустыне расцветшего, оптимизма и своим пустынническим эсхатоном, непреходящим Царством Небесным, открыли христианскую ось истории и вечный смысл всего происходящего в ней. Их присутствие и трагические события, способствовали тому, что сербский народ духовно созрел и, через мученичество, заключил свой «Косовский Завет» с Богом; завет, который спас его в прошлом, но и который стал и остался указателем его будущего пути.

СВЯТОСТЬ — МЕРА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ДОСТОИНСТВА

Современность, современная европейская цивилизация, обладает одной исключительно важной чертой, которая помогает более глубоко ее понять. Связано это с возникновением Ренессанса и протестантизма, развитием европейской научной мысли, основанной на идеях Ренессанса. Идеи эти известны всем, их сущность заключается в стремлении свести существование мира и человека к чистому натурализму, превратить их в самоценность. Для такого понимания, свет мира, природы, точнее космического бытия, проявленный через свет человеческого разума, может быть с ним объединенный, является единственным источником знания и фундаментом человеческого существования вообще. Быть и действовать здесь и сейчас, вот единственный способ быть и действовать.

Очевидно, что такой взгляд на действительность, по сути, представляет собой возврат к эллинскому ее пониманию, как к предопределенности, ограниченности, но он содержит в себе и нечто существенно новое, заимствованное из иудео–христианского предания. Иудео–христианское предание основывает, утверждает земное (бытие и время), на творческом акте, на проникновении и присутствии в сердце жизни живого Бога, Бога Слова. Благодаря тому творческому присутствию, промыслительному проникновению и явлению Слова, космос и человек, а затем и человеческая природа приобретают прямое восходящее значение и открытое динамическое устремление. В свете такого понимания — творческого присутствия, промыслительного проникновения и явления Сына Божия в мире, космос и человек, сама человеческая история приобретают восходящее значение и определенное динамическое направление и смысл. Теперь, мир уже не вечный круговорот, не бесконечное повторение одного и того же, он получает дар и способность к совершенству, т. е. возможность «перерастания» самого себя и освобождения от оков безысходности и неизбежности. Именно наследие иудео–христианского предания, дает объяснение развитию в современном сознании идей о процветании и прогрессе, первостепенном значении материи и тела, ценности уходящего времени.

Но тут и возникает неразрешимый парадокс и противоречие. В тот момент, когда вера в космический динамизм, исторический прогресс и развитие (личное, общественное, творческое), лишается своих онтологических предпосылок и эсхатологической открытости для восхождения к вечной Полноте, что в действительности и происходит с современным человечеством — человек неизбежно сталкивается с трагизмом, а точнее, с бессмысленностью всего происходящего с ним и с миром. И чем больше приверженность такой позиции — самоценности человека и мира, тем очевиднее факт, что прогресс, развитие, на самом деле подобны змее, поглощающей собственный хвост, уничтожающей саму себя. «Земное время и судьба людская» (Петр Негош)[31], предстают здесь, как «два образа безумия».

Мы постараемся кратко осветить, в чем и как проявляется это «безумие» Сизифова прогресса в «мельнице смерти» (выражение о. Иустина Поповича), на примере двух его ветвей, плодами которых мы питаемся, особенно в наше время.

Первая ветвь, особенно развившаяся в эпоху европейского Просвещения — понимание и утверждение просветительства без святительства, т. е. утверждение человеческого достоинства без святости, «мимо» святости. Другая, привитая человеческому сознанию трагическим мыслителем Камю, несет в себе приблизительно следующую идею — единственный бытийный вопрос для человека нашего времени — как стать святым без Бога? В сущности, обе ветви растут от одного корня. И то и другое, в конце концов, утверждение того, что «земное время», «светскость» — альфа и омега бытия. Просвещенность, и от него родившееся просветительство новых времен, стремится к (по)знанию чувственного мира и разума, к практичности; святость без Бога — ищет совершенства и смысла жизни в рамках временного сиюминутного, понятого как единица существования. Но разница есть: Просвещение ограничивается «советами здравого разума» и наивным морализмом, который не нуждается в святости; в идее Камю скрывается крик о потерянных святости и святительстве, но отравленный и заглушенный самовлюбленностью и индивидуализмом.

Мы не случайно остановились именно на этих двух идеях нового времени. Они содержат в себе, смысл стремлений целой цивилизации, цивилизации, в которой мы существуем; пронизывают собой все области человеческого мышления и деятельности. Мы не станем подтверждать сказанное, очевидными фактами европейской и мировой истории, мы рассмотрим здесь те изменения, которые произошли в наше время под влиянием этих идей, на историческом примере маленькой Сербии, в свете лика Святого Саввы и того, что называется Святосавством[32]. Думаем, что это крайне важно для нас в данный исторический момент, крайне важно и для нашего будущего. И не только нашего.