провожу выходные дни, прошлой весной начали строить церковь, совсем ма-

ленькую, из бревен, прямо на берегу небольшого ручья, на опушке леса.

И это повсюду. Все это живо напоминает пейзажи работы какого–нибудь

русского художника XIX века и стихи А. Майкова, А. Фета или Константина Романова.Однако за этой идиллической оболочкой скрывается достаточно сложное содержание. Богослужение повсюду совершается на средневековом славянском языке, который почти непонятен подавляющему большинству прихожан. Прекрасный сам по себе славянский язык, этот аналог католической латыни, сегодня по сути дела является препятствием на пути религиозных исканий современного человека. Он делает и без того долгие службы византийского чина недоступными для большинства людей, что оказываются не в состоянии понять их содержание и разобраться в том, что именно читается

и поётся во время богослужения, выражаясь фигурально, подключиться к той духовной волне, на которой ведется богослужение.

По этой причине подавляющее большинство прихожан в церкви привлекает не содержание службы, а какие‑то отдельные и чисто ритуальные моменты. Они приходят сюда, чтобы взять домой святой воды, облобызать почитаемую икону или взять освященного перед ней масла, облобызать мощи святого, причаститься, но не более.

Люди чувствуют (именно чувствуют) присутствие какой‑то высшей силы в церкви, но при этом смысл евангельского призыва Иисуса вытесняется из их сознания (иногда полностью) приверженностью к обрядовой стороне православия. Последнее приводит к тому, что огромным числом людей вера в Бога начинает восприниматься как

магия.

Несколько лет тому назад в Москву со Святой горы Афон привозилась

в специальном саркофаге голова святого великомученика Пантелеймона.

Чтобы облобызать ее (через стекло) к этому саркофагу стояла очередь в те-

чение всего месяца с утра до вечера, причем люди ждали в ней своего момен-

та по 8–10 часов. Однако на вопрос, почему они пришли сюда, многие из них

могли сказать только, что «это полезно для здоровья». В такой религиозности играют основную роль не личные отношения верующего с Богом, но тот материальный объект, своего рода фетиш, без которого религия для этих людей теряет смысл. С таким религиозным «материализмом» связана и позиция священника, который начинает видеть в себе не пастыря, задача которого состоит в том, чтобы помогать людям на дороге к Богу, а sui generis хранителя святыни, стража, чья функция заключается в том, чтобы не подпустить к святыне «непосвященного», то есть неготового или так или иначе не очищенного от греха. Если Иисус призывает к себе всех словами «приидите ко мне все труждающиеся и обремененные», то такой священник рассуждает по принципу profani, procul ite — «идите прочь, непосвящённые».

4Нередко он обращается с прихожанами крайне резко и грубо, может недопустить

до причастия, так как считает, что человек недостаточно хорошо подготовился.

Может и заявить, что пришедший к нему на исповедь так ви новат,

что ему нельзя даже исповедаться, а может и начать задавать вопросы,

относящиеся к интимной сфере и т. п. Таким образом евангельское учение