Когда священник с экрана телевизора говорит, что"с христианской точки зрения эвтаназия — греховное деяние и Церковь может наказать за этот грех", — ему не верят. В нем видят инквизитора, который готов наказать и умирающего, и даже мертвого. Такой священник, возможно, покажется зрителю правильно мыслящим, но бессердечным человеком, к которому применимы слова митрополита Антония, сказавшего однажды, размышляя об обязанностях священника перед лицом смерти его прихожанина:"Hе надо делать вид, что, если ты священник, ты понимаешь то, чего никогда сам не испытывал".

Когда кто‑либо начинает рассуждать об эвтаназии и её недопустимости, ни одной ночи не просидев у постели умирающего и не зная по своему собственному опыту, что такое эта боль, то он выглядит не только неубедительно, но как‑то безнравственно.

Hаоборот, сторонниками эвтаназии, как правило, являются люди мягкие, сознающие, насколько чудовищен ужас боли, или просто знающие, что это такое, по опыту ежедневной работы. Люди, в которых невозможно увидеть злодеев, стремящихся как можно скорее избавиться от больного.

Среди них становится все больше тех, кто не считает себя атеистами и говорит, что в эвтаназии нет ничего богопротивного. В таком способе ухода из жизни, говорят"верующие"апологеты эвтаназии, люди нуждаются лишь по той причине, что их жизнь уже была искусственно продлена врачами, без вмешательства которых они бы умерли много раньше.

Hеверующие противники эвтаназии апеллируют к Богу, потому что в рамках той системы координат, в которой они обычно живут и действуют, самоубийство не считается чем‑то аморальным, а вопринимается как естественное решение, когда нет другого выхода из жизненного тупика.

Hо как быть с эвтаназией? Человек чувствует, что она почему‑то недопустима, но не может понять, почему. Атеист или агностик начинает говорить на языке священника, что получается крайне неубедительно, а потому приходится быть резким. Вот почему противники эвтаназии кажутся агрессивными. Вот почему они иногда делают для легитимизации"добровольной смерти"в общественном сознании больше, чем самые убежденные апологеты эвтаназии.

Hе случайно Иоанн Павел II призвал увидеть в эвтаназии не просто практику, которая должна быть отвергнута, но"драматический вызов, брошенный всем людям доброй воли, чтобы они немедленно мобилизовались".

"Что сделать, чтобы действительно помочь людям нашего времени осознать

бесчеловечный характер некоторых аспектов господствующей культуры?" — спрашивает Папа и сам отвечает на свой вопрос: необходимо научиться не только думать, но и чувствовать по–христиански. Проблема заключается не в эвтаназии как таковой и даже не в ужасе тех болей, которые мучат умирающих, но в том, что мы бросаем наших больных, считая, что не можем им ничем помочь.

Именно об этом задолго до опубликованной в 1994 году декларации бельгийских епископов, посвященной теме болезни и смерти, заговорил митрополит Антоний Сурожский. С его точки зрения нет ничего страшнее, чем одиночество больного. Одиночество, которое уже при жизни ввергает его в небытие. Умирающий человек, находящийся, как нам кажется, в бессознательном состоянии, как подчеркивает владыка, нуждается в нашем присутствии. Он нуждается в том, чтобы с ним говорили, даже если он не слышит; чтобы рядом с ним молчали, но только не бросали его одного.

"Умейте молчать, — говорит митрополит Антоний, — пусть болтовня отступит, даст место глубокому, собранному, полному подлинной человеческой заботливости молчанию. Возьмите больного за руку и скажите спокойно: я рад побыть с тобой. И замолчите, будьте с ним, не воздвигайте между вами целый мир незначительных слов или поверхностных эмоций".

Задача здорового человека заключается в том, чтобы разделить с умирающим его боль, а в каких‑то случаях взять эту боль на себя. Это непросто, ибо здесь необходимы и чисто физические силы, и сердце.