Здоровым общество может быть только в том случае, если в камерах, рассчитанных на 5 человек, не находятся 40, если заключенные не умирают от туберкулеза, не мучаются от грибковых заболеваний и педикулеза и т. л. Священник, который в отличие от родственников заключенного или от представителей разного плана общественных организаций, может попасть внутрь тюрьмы, просто обязан выступать перед властями в качестве печальника о заключенных. Церковь в целом, Святейший Патриарх, епархиальные архиереи непременно должны возвышать голос в защиту тех, кто, находясь в тюрьме, содержится в невыносимых условиях. Да, у государства нет денег, но, пока пенитенциарная система не выйдет из состояния, в котором находится сейчас, нам надеяться не на что. Описывать ужасы советской, а равно и постсоветской тюрьмы смысла никакого нет — о них знают все.

Особо остро стоит вопрос о смертной казни. Притом, что, казалось бы, ясно, что государство, лишая человека (пусть даже самого закоренелого и опасного преступника) жизни, вторгается в ту область, над которой может простираться власть только Бога, даровавшего жизнь этому человеку, именно верующие люди, как показывает опыт дискуссии в радиоэфире, считают, что для поддержания порядка в обществе грешника надо покарать, причем основывают свою точку зрения на евангельских текстах, в частности на Евангелии от Луки 19:27, где говорится:"Врагов же Моих, тех, которые не хотели, чтобы Я царствовал над ними, приведите сюда и избейте предо Мною". Думается, что такая позиция связана с тем, что эти люди пришли в Церковь недавно и зачастую не видят существенной разницы между Православием и полицейским околотком. Но это связано и с другим. Смертная казнь, безусловно, представляет собой один из феноменов, который касается всей нации. На первый взгляд, сегодня приведение в исполнение смертного приговора не имеет ничего общего с казнью Стеньки Разина или Пугачева, на которую глазела чуть ли не вся Москва, однако и теперь совершаемая отнюдь не публично смертная казнь возбуждает инстинкты, высвобождает человеческую агрессивность, которая в нас накапливается и бывает готова обрушиться на кого угодно. (Точно описал это явление И. С. Тургенев в своем очерке"Казнь Тропмана")(5). И по этой причине тоже смертная казнь должна быть неминуемо отменена, так как она ставит под удар психологическое здоровье страны в целом. Именно Церковь должна ясно высказаться по этому поводу. Этого тоже ждет от нее общество, хотя и ориентированное на смертную казнь, но все же каким‑то шестым чувством осознающее, что эта его ориентированность основана на грехе.

Однако есть еще одна причина, по которой сегодня многие из православных людей считают прямо‑таки своим долгом защищать смертную казнь. Всем известно, что на Руси одним из немногих принципиальных противников смертной казни был Лев Толстой, являвшийся одновременно"злейшим врагом"Православной Церкви. Раз так, значит, он не прав во всем, — рассуждают наши неофиты, не привыкшие к тому, что истина не всегда бывает двухмерной, а мир не делится на абсолютно правых и полностью неправых. Вместе с тем, архиепископ Никон (Рождественский), бывший еще в те времена постоянным оппонентом Л. Толстого, утверждал, что те, кто выступает против смертной казни,"это люди без веры, а поэтому и без совести, без чести, это духовные кастраты, у которых все, чем человек отличается от скота, вытравлено, которые, нося образ человека, опаснее всякого зверя и способны на всякую мерзость, на всякое преступление". По мнению преосвященного Никона, смертная казнь — "вот единственное нечто, их сдерживающее, и они знают, что делают, когда кричат о необходимости законопроекта об уничтожении смертной казни для подобных себе, а, главным образом, именно — для себя самих".

Я бы не стал приводить столь обширную цитату из старой полемической статьи, если бы книга владыки Никона под названием"Православие и грядущие судьбы России", откуда взята эта цитата (Свято–Успенский Псково–Печерский монастырь."Новая книга". 1994, с. 72–73), не была бы переиздана теперь тиражом 15 тысяч экземпляров и не продавалась бы повсюду в киосках православной книги. Беда Никона заключалась в том, что будущее России он связывал исключительно с самодержавием, считая, что без самодержавия невозможна православная вера. Видя, что царский режим обречен, он шел на все, лишь бы что‑то сделать для его сохранения. И таким образом попал в число яростных сторонников смертных приговоров. При этом архиепископ давно умер, и поэтому нам остается только молиться о упокоении его души, но читатели его, к счастью, живы и, читая этот и другие не менее страшные пассажи, которых в книге немало, думают, что это и есть Православие. Отмечу, что общество ждет от Церкви и того, чтобы она разъяснила, что позиция, подобная той, которую занимал Никон, к Православию не имеет никакого отношения.

С тюрьмой связана еще одна проблема. Человек, выйдя на свободу, нередко не может вернуться домой, потому что дома просто нет. Жена ушла, детям такой отец не нужен и т. д. К тому же вернуться из мест лишения свободы в маленький городок или в деревню бывает иногда просто невозможно, ибо бывший заключенный вызывает у местных жителей отторжение. С ним не хотят общаться, не берут на работу, не прописывают. Не прописывают освободившихся и в других городах, потому что боятся. В"советском"языке появилось даже новое слово"тюремщик" — это совсем не тот, кто охраняет тюрьму, а как раз освободившийся. Такому человеку некуда деваться, и поэтому он бывает вынужден превратиться в бомжа, или бездомного, чтобы затеряться в подвалах и на чердаках Москвы и больших городов, где можно прожить без документов и, не имея постоянных средств к существованию, за счет милостыни.

Конечно же, мы, христиане, должны оказывать им помощь, но только материальную, но и психологическую — важно добиваться того, чтобы в общественном сознании изменилось отношение к узнику и к освобожденному. На Руси всегда старались заботиться о заключенных, кормить их и одевать, но после революции ситуация сразу резко изменилась, в сознание советского человека было как‑то раз и навсегда внедрено, что в тюрьму попадают только враги народа, которые ничего, кроме народной ненависти, не заслуживают.

Сталинские времена ушли в прошлое, в общем, о врагах народа тоже забыто, но резко отрицательное отношение к заключенному или освободившемуся так и закрепилось в нашем сознании. Исправить это положение будет крайне трудно, но это необходимо. Теперь уже немало православных христиан, священников и мирян работают в тюрьмах и помогают освободившимся. Задача заключается в том, чтобы таких людей стало больше, чтобы не единицы, а в целом церковный народ обратился лицом к этой проблеме. Быть может, тогда общество наше вернется к тому нормальному, здоровому отношению к заключенному, которое так глубоко укоренено в нашей истории.

Как больничный священник, я по собственному опыту знаю, что приходить в больницу для того, чтобы утешать, исповедовать и причащать больных, чрезвычайно важно. Но этого недостаточно. Священник должен разделить с больными их жизнь, быть в курсе всех их проблем, помочь им наладить их быт и досуг, а также использовать свое влияние на людей, готовых оказать нуждающимся материальную поддержку, чтобы обеспечить финансирование (особенно в нашей сегодняшней ситуации), если у администрации больницы нет возможности получить эти средства у государства.

Если же вернуться к чисто пастырским трудам священника в больнице, то в нашу задачу входит, без сомнения, налаживание отношений между пациентами и врачами. Именно священник, который представляет третью сторону, не являясь ни пациентом, ни врачом, но, надо надеяться, вызывает уважение и тех, и других, может успешно вмешаться в эту ситуацию и переделать ее, хотя бы в одной конкретной больнице.

Понять, что врачи и пациенты — это коллеги, которые вместе призваны бороться с болезнью и в конце концов победить ее. Такой подход к медицине будет, во–первых, действительно, христианским, а кроме всего прочего, он откроет и перед теми, и перед другими новые возможности. Это касается и так называемых неизлечимых болезней, победа над которыми одерживается далеко не сразу, а создается десятилетиями упорного труда, но труда не только врачей, но и больных. Многие из умерших от острой почечной недостаточности, лейкоза, онкологических или связанных с иммунной системой заболеваний являются в известной степени вместе со своими врачами соавторами тех методов лечения, которые уже после их кончины будут спасать жизни тысяч людей.

В этом соавторстве заключается, несомненно, христианский по сути подвиг больного, который, умирая от своего заболевания, отдает жизнь и кладет душу свою за други своя (Ин. 15:13). Понять, что представляет собой это по–настоящему творческое соавторство, которое может к тому же быть и подлинным братством во Христе, должен и пациент, и врач, и родственники больного. При этом должно уйти в прошлое представление о больном как о"подопытном кролике", которое, увы, достаточно типично как для врачей, так и для пациентов, которые видят во враче не друга, а холодного экспериментатора. Мне постоянно приходится служить молебны о здравии болящих и благодарственные молебны о выздоровлении, но ни в том, ни в другом случае, заказывая молебен, нас почти никогда не просят молиться о враче, чтобы Господь даровал ему мудрость при лечении или благодарить за то, что его руками Бог исцелил болящего.

Более того, в православном сознании сегодня все более укореняется тезис, согласно которому врач вообще если и поставлен Богом, то для того, чтобы лечить неверующих, тогда как верующим следует молиться и просить о помощи Бога, но ни в коем случае не лечиться у врачей. Выступая в прямом эфире, мне приходилось многократно спорить с людьми, развивавшими эту точку зрения и уличавшими меня в маловерии. Я, в свою очередь, указывал на то, что святые Косма и Дамиан, Пантелеймон и Ермолай, Кир и Иоанн были не только чудотворцами, но и врачами, и не случайно изображаются с ковчежцами с лекарствами на святых иконах. Подвиг архиепископа Луки (Войно–Ясенецкого), многие десятилетия совмещавшего архипастырское служение с работой хирурга и профессора в высших медицинских учебных заведениях, тоже ярко свидетельствует о том, что ничего богопротивного в медицине нет. Казалось бы, это до предела ясно, однако вопрос об этом все ставится и ставится и нередко звучит именно не как вопрос, а как прямое обвинение в маловерии. Хотя нельзя же, в самом деле, упрекнуть в маловерии святого Феофана Затворника, который специально покидал затвор и приезжал инкогнито в Москву, чтобы посоветоваться с профессорами–окулистами по поводу своего зрения.

Именно священник и помогающие ему миряне могут изменить в больнице атмосферу, сделав ее теплой и дружеской. То же самое можно сказать и о домах престарелых. Если же касаться чисто практических моментов, то церковь в больнице должна быть открыта для всех, но никого не следует принуждать идти на службу. Пусть человек придет сам. Очень много может дать просто беседа с больными (верующими и неверующими), иной раз без рясы, чтобы люди не стеснялись и сумели увидеть в священнике живого человека, а не должностное лицо. Услышать о его личном опыте веры, а не только о том, во что следует верить. Это тем более важно, что в народе бытует. чтение, что священник верит в Бога как бы ex officio, не в силу своей личной потребности, а по той причине, что обязан верить. Без рясы — другое дело, священник воспринимается не как жрец, а как человек, с ним можно просто поговорить, что иногда бывает крайне важно для больного.

Вообще, наверное, не следует превращать духовное платье в мундир или в знак принадлежности к священнической"касте", было бы лучше, если бы ряса стала одеждой по преимуществу богослужебной, ибо не по внешнему виду своему узнается священник.