Of course, as long as Christ the Savior was with His disciples, such an organization was superfluous; and only after the Ascension of Christ and the wider spread of Christianity did the need arise for a more definite organization of church life in general, and in particular for the organization of the material life of the Christian community. But even in the Gospels we find indubitable evidence for the assertion that both Christ the Saviour and His holy apostles did not have personal property during the earthly life of Christ the Saviour, but spent what they received from benevolent gifts[76] in common[77]. There is no need to reveal the indisputable truth that Christ the Savior is the ideal of moral perfection for every Christian. His relation to property has the same ideal significance. He could not take care of her and had nothing more than the bare necessities. He Who taught others to be completely independent of the desire to possess the world and not to worry about tomorrow, Himself has left us in this respect, as in all others, the highest image, so that we may follow in His footsteps. "Foxes," says the Lord, "have holes, and the birds of the air have nests; but the Son of Man has no place to lay his head"[79]. Like a poor homeless man, He satisfies His hunger with His disciples by plucking ears of grain in the field,[80] looking for figs in the tree,[81] and accepting voluntary gifts from His followers.82 The latter, it must be assumed, constituted that undoubtedly small, common property of Christ the Savior and His disciples, which was kept in the ark of Judas[83] and served both to satisfy the needs of a small community and to distribute to the poorest[84].

The great beginnings of the new life in Christ, proclaimed in the Gospel, found their further revelation and realization, first of all, in the teaching and life of the holy Apostles and the primitive Church. And both in the personal lives of the holy apostles and in their teaching, and, finally, in the very life of the primitive Church led by them, we find a very clearly expressed attitude to the right of property, which of course is in full accord with the principles proclaimed to the world by Christ the Saviour. These principles are an inner renunciation of the exclusive possession of property and a readiness to share everything that is one's own with others. In their personal lives, the holy apostles were direct imitators of their Lord: they had no property, as is clearly shown by the testimonies of the holy apostles themselves. "Silver and gold I have not," says the Apostle Peter about himself,[85] and the Apostle Paul testifies about the Apostles in general: "We are poor... we have nothing"[86]. The apostolic point of view on property fully coincides, of course, with the teaching of the Lord: everything must be limited to what is necessary: "Having food and clothing," says the holy Apostle, "let us be content with this"[87]. The Apostle Paul himself worked for this, not wishing to burden the faithful[88], and at the same time he also served others who were with him[89]; and yet he often did not have where to lay his head, and with what to eat, and what to wear. "I have often been," he writes about himself, "in hunger and thirst, often in fasting, in cold and nakedness"[90]. And if in their person the holy apostles in all purity realized the Gospel principle of complete renunciation of one's own and service to others, then in their teaching they called the faithful to the same. We have already said that the true renunciation of property externally is expressed personally by each one in the fulfillment of the Gospel commandment: to everyone who asks of you, give; and in the life of the community, such inner renunciation has as its direct consequence the communion of possessions, when one freely refuses to call anything one's own. And both of these manifestations of Christian renunciation found their expression in the teaching of the Apostles and in the very life of the Church of the apostolic period. Everywhere in the writings of the Apostles we read the call to share one's wealth with the needy,[91] and in the very life of the primitive Church we encounter the actual ideal realization of this covenant in the form of communion of possessions. This is how, simply and movingly, the book of the Acts of the Apostles tells about it: "All believers were together, and had all things in common; and they sold their possessions and all kinds of property, and divided them to all, according to the need of each... The multitude of those who believed had one heart and one soul; and no one called anything of his possessions his own, but they had everything in common... There was no one needy among them; for all who owned lands or houses, when they sold them, brought the price of what was sold, and laid them at the feet of the apostles; and everyone was given what he had need of"[92]. Such is a wonderful picture of the unity of spirit that reigned in the early Christian community; and, evaluating this phenomenon of the life of the primitive Church from an ethical point of view, we have the right to see, in the order described, the ideal embodiment of those principles with which the Gospel is permeated in its relation to the organization of the material side of human life. The multitude of believers had one heart and one soul; In other words, love reigned as the real basis of life, which did so that the shackles of egoism fell off, and everyone freely renounced his own for the common good. There is not the slightest doubt that this picture of the life of the primitive Church must be of great importance for Christian ethics in its teaching on material culture. This picture shows with obvious simplicity, but also indisputable persuasiveness, that the moral duty for a Christian should not be the "acquisition, preservation and multiplication" of property, but such a fullness of experience of a loving soul that the very idea of the exclusivity of my right to possess a certain object would be psychologically impossible. Christianity never encroached on the inviolability of the right to property and recognized the legal right of everyone to own his own, not only in the well-known words of the Holy Apostle Peter Ananias[93], but also in the strictest condemnation of any encroachment on another's property[94]. However, the very nature of Christian love is such that where it really reigns, we always encounter communion of possessions, just as it was in the life of the primitive Church. To illustrate our idea, we will point to the life of the family. The law recognizes the right of each family member to possess certain property. Meanwhile, in reality, there is no such external division of "mine" and "yours" in the life of every family, connected by a feeling of living love. This feeling also animated the primitive Church, which had a vivid awareness that everyone had one Heavenly Father, one Savior of the world, and they were all brothers and sisters, called together to carry out their earthly course and to strive together for salvation. To the extent that such a consciousness should be characteristic of every Christian community, there is no doubt that in the ideal of the establishment of the Kingdom of God on earth in the Church of Christ we must conceive of such unity of spirit, and inseparably with it – unity in possessions, a real free renunciation of the legal principle that lies at the foundation of the kingdom of egoism. In this way, we look upon the unity of property in the primitive Church as the ideal form in which every sincere striving of society to organize life on Christian principles should be expressed. But we cannot confine ourselves to such a positive statement, and must say a few words about the attitude of our scientific ethics to the fact of interest to us. This attitude is amazing. This, for example, is how this fact is evaluated in our most serious scientific system of moral theology. Pointing to the fact of the communion of possessions among the members of the primitive Church, described in the book of Acts, the learned moralist concludes: "It is known that the communion of the possessions of the first Christians was short-lived and local; it did not last long only in Jerusalem. And it turned out to be impractical: the Jerusalem community was so impoverished that other Christian communities sent it help."[95] Such a superficial, almost ironic attitude to the great phenomenon of church life is downright incomprehensible. It is not the task of our work to investigate the historical fate of the communion of property in the ancient Church. Let us confine ourselves to the remark that it is impossible to say with certainty either that there was communion of property only in the Church of Jerusalem, or that this communion was short-lived, and that the Church of Jerusalem became impoverished precisely because of such communion. When we expound the patristic teaching on property, we will see all the riskiness of the conclusion that the communion of property existed only in the Church of Jerusalem and lasted for a very short time. And it is clear to anyone familiar with the history of Jerusalem in the second half of the first century that, even if the communion of possessions could have had an unfavorable effect on the material side of the life of the Jerusalem church, in any case, this was not the only unfavorable condition, but that a whole series of external disasters befell Jerusalem. And the very appeal of the Apostle Paul, addressed to the Corinthian Church, always makes it possible to assume such an order as the Apostle himself indicated when he called on the Corinthians to help the Church in need: "Now," wrote the Holy Apostle, "there is an excess in making up for their deficiency, and after that there is an excess of them in making up for your deficiency, so that there may be evenness"[96]. It is clear that this passage does not mean that the communion of property "has proved impractical," but that the Apostle wishes that it should be extended to all Christian churches, and that the latter, divided by a large space, should recognize themselves as members of one great whole, the Church of Christ, and brothers to one another. But even if we abandon such a historical perspective, then from a purely ethical Christian point of view, such a semi-ironic attitude to the matter must be recognized as completely inappropriate and having no support for itself in the views of the representatives of the ancient Church. It should be noted that if we have quoted only one system of the late Professor Olesnitsky, it is because it most definitely and scientifically honestly expresses a negative view of the experience of the life of the primitive Church. In other cases, this is done under the guise of hypocritical compliments on the loftiness of the life of the primitive Church. But the essence of the matter does not change because of this, and the prevailing view of the communion of possessions in the first days of Christianity is that this communion is looked upon not as an ideal form of organizing the material life of the members of the church brotherhood, but as a utopian attempt that ended in failure. But although this is the dominant view, it is nevertheless completely inappropriate in Christian ethics. After all, the life of the primitive Church was the time when the grace-filled gifts of the Holy Spirit reigned abundantly in it. When in the midst of this Church was the Mother of God and all the Apostles, who were the main leaders of church life. Under such conditions, it is hardly possible to see in the fraternal communion of the property of the members of the primitive Church an accidental and unsuccessful attempt to organize life on a truly fraternal basis. Even if we admit that this experience of the work of Christian love was also a failure – for such a judgment, however, we do not have data – then, in any case, there is no place for irony and pitiful compliments where there is a sharp discord between the ideal requirements of Christian love and the egoistic traditions of human coexistence. The very failure of the organization of the life of the primitive Church could not serve as an obstacle to seeing in this organization its ideal form, just as the lack of love for one's neighbor in the Christian world cannot serve as an obstacle to this principle being recognized as the norm of Christian relations. And if, as we have said, the unity of possessions in the Christian community is a necessary result, or rather, an expression of the spirit of love of the members of the Church for each other, then we consider ourselves justified in asserting from the scientific-Christian point of view that the communion of possessions in the primitive Church is and will forever remain the ideal of organizing the material side of the life of the members of the Church of Christ.

Такой взгляд резко расходится со взглядом на предмет нашего сов­ременного богословия; но это не может нас особенно смущать потому, во-первых, что высказываемый нами взгляд находится в совершенной гар­монии с основным практическим началом христианской жизни; и потому, во-вторых, что, расходясь с господствующей тенденцией современного богословия, этот взгляд совпадает всецело с учением отцов и учителей Вселенской Церкви, которые в устроении первохристианской общины ви­дели идеальную форму церковного общения, а в общении имуществ — естественное выражение христианской любви, объединяющей людей в братскую семью; выражение, являющееся желательным во всякое мгновение жизни на земле Церкви Христовой. При этом в святоотече­ской письменности первых трех веков встречается не только признание идеального значения за формой общения имуществ в деле устроения мате­риального быта общины, но и положительный призыв к этому, и указание на действительное существование такого общения в среде христиан. А в последующие века взоры учителей Церкви обращаются от современного им положения церковной жизни к первым дням христианства, и в сия­нии этого царства любви они показывают своим современникам, какой должна быть жизнь христианская.

Все это ясно откроется при изложении святоотеческого учения о соб­ственности; но прежде, чем перейти к изложению этого учения подведем кратко итоги тому, что стало ясным для нас из откровенного учения в его отношении к праву человека владеть своим.

Прежде всего, мы думаем и утверждаем, что в откровенном учении нет и намека на долг «приобретать, хранить и умножать» свое имущество. Всюду вместо этого заповедуется не приобретать себе сокровищ на земле, не заботиться о том, что тлеет, и раздавать свое достояние неимущим. Иными словами, в откровенном учении заповедуется как раз обратное тому, что дозволяется и одобряется нашими системами нравственного богословия. Вследствие этого, естественно, и отношение к праву собст­венности в новозаветном Откровении и в нашем богословии устанавли­вается неодинаковое. Откровенное учение, как мы сказали, признает это право как наличный факт действительной жизни. И не только в пря­мых словах св. апостола Петра Анании[97], но и в абсолютном запрещении всякого посягательства на чужую собственность утверждается принцип неприкосновенности права каждого владеть принадлежащим ему по гражданскому закону. Христианство по самой своей природе не отрицало юридических норм общежития, даже такой нормы, как институт рабства. Но оно сообщало этим нормам новое освещение, вдыхало в них новый дух и через это преобразовывало их. Так было вообще, так и в отношении христианства к праву собственности. Оно признало это право в качестве юридической нормы, но само говорило не об этом праве, но о долге нашем отказываться от этого права в случае внешнего насилия и всегда думать не о том, чтобы владеть своим, но о том, чтобы делиться своим с другими. Поэтому, когда наше богословие говорит о том, что право собственности «святыня для христианина», то мы думаем, что это не христианская характеристика. Конечно, если под терминами «священный» и «святы­ня» подразумевать принцип неприкосновенности, то это — бесспорная истина. Но такое словоупотребление все-таки будет не вполне точным. Термины «священный» и «святыня» приложимы в истинном смысле сло­ва лишь к идеальным нормам собственно христианского нравственного закона. А такой идеальной нормой в христианстве является не право собственности, но, согласно учению Откровения и Церкви, добровольное внутреннее, а иногда и внешнее отречение от права собственности, когда последняя рассматривалась как общее достояние. Мысль эта, как сейчас увидим, проходит яркой нитью через все века жизни древней Церкви и на­ходит в святоотеческом учении такое резкое выражение, что самое про­исхождение права собственности рассматривается как признак оскудения любви среди людей и наглядное выражение отсутствия среди них истинно братского единения в жизни.

На рубеже письменности апостольской и святоотеческой находятся писания мужей апостольских. В этих памятниках древней церковной письменности мы, конечно, не встречаем подробно развитого учения о соб­ственности, но, однако, находим существенно важные для нас указания на то, что человек является в этом мире собственником лишь в условном смысле, только распорядителем Божиих даров; и, согласно воле Божией, должен смотреть на свое, как на принадлежащее всем его собратьям. В «Послании апостола Варнавы», этом древнейшем памятнике церков­ной письменности, его святой автор изображает, между прочим, два воз­можных пути нашей жизни: путь света и тьмы, путь любви и злобы. И в изображении первого пути встречается, как неотделимый признак истин­ной любви, совершенное общение верующих. «Люби ближнего, — пишет св. Варнава, — более души своей... Имей общение с ближними во всем и не называй ничего собственностью; ибо если вы общники в благах не­тленных, то не более ли в вещах тленных?... Не будь простирающим рук к принятию и сгибающим их, когда ты должен дать»[98].

В «Пастыре» Ерма находится довольно подробное раскрытие той мысли, что все в мире — Божие достояние, и человек должен владеть им так, чтобы все участвовали в обладании Божиими дарами. «Не пользуй­тесь, — увещает старица в видении Ерма, — одни творениями Божиими, но щедро раздавайте нуждающимся»[99]. «Всем давай, — заповедует Па­стырь, — потому, что Бог хочет, чтобы всем было даруемо из Его даров. Берущие отдадут отчет Богу... Дающий же не будет виноват, ибо он ис­полнил служение, какое получил от Бога»[100]. В подобии первом подробно раскрывается та мысль, что человек в этом мире не может иметь истин­ной собственности, но что если кто владеет чем-либо, то должен всем делиться с нуждающимися ближними. «Пастырь сказал мне: знаете ли, что вы, рабы Божии, находитесь в странствии? Ваш город находится да­леко от этого города. Итак, если знаете ваше отечество, в котором имеете жить, то зачем здесь покупаете поместья, строите великолепные здания и ненужные жилища?... Несмысленный, двоедушный и жалкий человек, не понимаешь ли, что все это — чужое и под властью другого... Итак, смотри, подобно страннику на чужой стороне, не приготовляй ничего бо­лее, как сколько тебе необходимо для жизни... Итак, вы, служащие Богу и имеющие Его в сердцах своих, смотрите: делайте дела Божии... Вместо полей, искупайте души от нужды, сколько кто может, помогайте вдовам и сиротам; богатство и все стяжания ваши употребляйте на такого рода дела, на которые вы и получили их от Бога. Ибо Господь обогатил вас для того, чтобы вы исполняли такое служение Ему. Делать это гораздо лучше, чем покупать поместья или дома, потому что все это погибнет в этом мире»[101]. «Должно всякого человека исхищать из бедствия... Кто знает о бедствии такого человека и не избавляет его, тот допускает ве­ликий грех и делается виновен в крови его. Итак, благотворите, сколько кто получил от Господа»[102]. Таким образом, Ерм требует отрешиться от взгляда на свое имущество как на свою неотъемлемую собственность, но видит в нем нечто такое, на что имеют право все нуждающиеся.

«Учение двенадцати Апостолов», этот древний памятник, примыкаю­щий к веку писаний мужей апостольских, содержит очень выразительное поучение, как должно смотреть на свою собственность, причем в этом случае близко примыкает к взглядам, высказанным в послании апостола Варнавы. «Всякому просящему у тебя дай, — повторяет «Учение» слова Господа, — и не требуй назад; ибо Отец желает, чтобы всем было даруемо от Его благодатных даров»[103]. «Не отвращайся от нуждающегося, но во всем имей общение с братом своим; и ничего не называй своей собст­венностью; ибо если вы соучастники в нетленном, то тем более в вещах тленных»[104].

В писаниях мужей апостольских, соответственно их учительному характеру, мы слышим только призыв к отказу от того, чтобы называть что-либо своей собственностью, но не встречаем определенных указа­ний, осуществлялось ли это идеальное требование и в действительной жизни Церкви. В писаниях христианских апологетов мы находим поло­жительный ответ и на этот вопрос, когда они дают отчет врагам христи­анства в тех началах, какими руководится Церковь в своей жизни. Так, св. Иустин, философ и мученик, свидетельствует в своей первой «апо­логии», что и в его время существовало в Церкви общение имуществ. «Прежде мы, — говорит св. Иустин о христианах, — более всего забо­тились о снискании богатства и имения; ныне и то, что имеем, вносим в общество и делимся со всяким нуждающимся...»[105]. «И достаточные из нас помогают всем бедным, и мы всегда живем заодно друг с другом... Достаточные и желающие, каждый по своему произволению, дают, что хотят, и собранное хранится у предстоятеля; а он имеет попечение... о всех, находящихся в нужде»[106].

О готовности христиан отказаться от всего своего в пользу неимущих свидетельствует и св. Ириней Лионский. «Есть, — говорит он, — прино­шения там (в Ветхом Завете), есть приношения и здесь (в Новом); есть жертвы у народа (иудейского), есть жертвы и в Церкви; но изменен только вид, так как приношение делается уже не рабами, а свободными... И по­сему те посвящали Ему (Богу) десятины своих (имений); а получившие свободу определяют все имущество свое для целей Господних, радостно и свободно давая не меньшее в надежде получить большее; так, бедная вдова все свое состояние отдала в сокровищницу Божию»[107].

Знаменитый апологет христианства Тертуллиан с большой опреде­ленностью и выразительностью высказал христианский взгляд на харак­тер нашего владения в этом мире. «Господь, — говорит он в своем сочине­нии «О терпении», — тысячекратно повелевает тебе презирать мир или, лучше сказать, научает тебя, как презирать временные блага, потому что нигде Сам Он не оказывает к ним ни малейшего уважения... Даже и то, что мы считаем своим, не есть наше. Мы ничего не имеем: все принадлежит Богу, Которому и сами мы принадлежим. Итак, когда случится нам что потерять, и мы переносим то с нетерпением, то через сие показываем, что мы не свободны еще от сребролюбия, потому что жалеем о том, что нам не принадлежит. Огорчаться потерей того, что не наше, значит желать чужого. Таким образом, мы должны мужественно отрекаться от земных вещей и непрестанно созерцать блага небесные»[108].

В своей «Апологии» Тертуллиан рисует картину живого братского общения верующих своего времени, составлявшего полную противо­положность языческой разъединенности. «Мы живем, — свидетельст­вует апологет, — по-братски на счет общности имуществ, между тем как у вас эти имущества производят ежедневные раздоры между братьями. Составляя между собой одно сердце, одну душу, можем ли мы отказываться от общности имуществ? Все у нас общее, исключая жен; мы разделяемся друг от друга в сем единственно отношении... От­носительно христиан ничего тут нет удивительного, что у них общие столы... Одно их (столов) имя показывает, какое к тому побуждение. Их называют «agapes» — слово греческое, означающее «любовь». Чего бы ни стоили вечери наши, мы считаем себя довольно вознагражденными тем, что делаем добро: мы облегчаем тем состояние бедных людей»[109]. В своем трактате «Об идолопоклонстве» Тертуллиан с воодушевлением и силой христианского убеждения изображает то начало совершенного отречения от всего своего, какое мыслится с понятием истинного хри­стианина. «Что за предлог, — спрашивает Тертуллиан, — по принятии христианской веры отговариваться потребностями жизни и жаловаться, что нечем жить? На такую отговорку я мог бы коротко и просто отве­чать: ты говоришь про то слишком поздно, прежде, нежели ты сделался христианином, надлежало бы тебе о том размыслить... Теперь же у тебя есть заповеди Господни, есть образцы, отъемлющие у тебя всякий пред­лог. О чем ты говоришь? Я буду беден; но Господь отвечает: «блаженны нищие». — У меня не будет пищи; но в законе сказано: «не пецытеся, что ясте или что пиете». — Нет одежды; «смотрите крин сельных: не тружда- ются, ни прядут». — Мне нужны деньги; «вся, елика имаши, продаждь и раздай нищим». — Мне надобно устроить детей и подумать о потом­стве; «никто же возложь руку свою на рало и зря вспять, управлен есть в Царствии Божии». — Но я в мире имел известное звание; «никто ни может двема господинома работати». Если ты хочешь быть учеником Христовым, то возьми крест твой и иди по Нем, то есть переноси бед­ность, страдания и самое тело твое... Жену, детей, родственников — ты все можешь оставить для Бога... Когда Иаков и Иоанн были позваны Господом нашим, они оставили и корабль, и мрежи, и отца своего; когда Господь воззвал Матфея, он тотчас сошел с мытницы своей и последовал Ему. Никто из избранных Богом мужей не отвечал: «мне нечем жить». Вера не боится голода, зная, что из любви к Богу надобно презирать голод, как и всякую другую смерть; она (вера) привыкла не беспокоиться не только о пище, но и о самой жизни»[110].

Климент Александрийский в своем известном сочинении «Кто из бо­гатых спасется», являющемся исключением среди произведений древ- нецерковной письменности по взгляду на богатство (о чем речь ниже), по вопросу о праве человека владеть своей собственностью держится воззре­ний, согласных в существенном с другими представителями древнецерков- ной мысли. «По природе своей, — рассуждает Климент, — всякое богат­ство, каким бы кто ни владел, не составляет прямой собственности того, но возможно из сей неправоты создавать дело правое и спасительное»[111]. Каким образом? на это находим ответ далее, где заповедуется не только давать всякому просящему, но еще и отыскивать нуждающихся[112], и не запирать друг от друга того, что скоро огонь пожрет, и не удерживать того, что принадлежит этому миру, что собой представляет нечто нищен­ское, чуждое и бренное[113]. Ясно, что подобное отношение к собственности должно вести к общению имуществ. Эту мысль и выразил сам Климент в другом своем сочинении «Педагог». «Бог создал, — пишет он здесь, — человечество для братского общения, Сам первее всего пожертвовав Сво­им Сыном и Логосом, все доставляя всем, даровавши в общее достояние для всех. Все, следовательно, должно быть общим, и богатые не должны желать больше иметь, чем другие. Слово: «у меня драгоценности есть, по­чему же не должно себе доставлять удовольствие ими» — не человечно, не есть оно слово братское. Более соответствует христианской любви другое слово: «у меня есть это, почему же не должен я с нуждающимся поделить­ся?». Такой человек совершен и исполняет заповедь: возлюби ближнего, как самого себя... Знаю, что Бог дал нам право наслаждаться, но только в пределах необходимого, и по Его воле наслаждение должно быть общим. Это не в порядке вещей, чтобы один в изобилии жил, тогда как многие терпят нужду»[114]. Мы думаем, что сущность воззрений Климента Алек­сандрийского на право собственности можно выразить следующими его словами: «кто владеет собственностью, и золотом, и серебром, и домами как даром Божиим и своими богатствами Подателю всех благ Богу служит к спасению душ, и кто знает, что этим он владеет более из-за собратий, нежели ради себя... того прославляет Господь как блаженного и называет нищим в духе»[115]. Таким образом, и по взгляду Климента, человек владеет собственно Божиим достоянием и обязан распоряжаться этим достояни­ем согласно с Божией волей. При этом у Климента мы встречаем интере­сное рассуждение, почему мы имеем право считать своей собственностью то, что собственно принадлежит Богу. «Если, — рассуждает он, — досто­яние того и другого из друзей составляет общую их собственность, а Бог и человек теперь между собой поставлены в отношения дружественные (так как, благодаря посредству Слова Божия, Бог стал другом людей), то, действительно, все становится достоянием человека, потому что Богу все принадлежит; и все это составляет общую собственность обоих друзей: и Бога, и человека»[116].

Великий христианский епископ III века св. Киприан Карфагенский с особенной выразительностью оттенил тот взгляд христианства на право собственности, по которому христианин должен думать не об этом праве и охранении своего имущества, но о добровольном отказе от своего до­стояния ради любви к собратьям. Исходя из того убеждения, что только духовные блага суть блага истинные, которые у Бога составляют нашу истинную собственность, а блага мира — презренны[117], св. Киприан при­знак христианского совершенства видит в отказе от собственности. «Надобно, — писал он, — удаляться от имущества, как от неприятеля, убегать от него, как от разбойника, бояться, как меча и яда, для обла­дающих им... Все наше богатство и имущество пусть будет отдано для приращения Господу, Который будет судить нас. Так процветала вера при апостолах! Так первые христиане исполняли веления Христовы! Они с го­товностью и щедростью отдавали все апостолам для раздела»[118]. И вооб­ще, по воззрению святителя, «кто сделался учеником Христовым, тот, по словам Учителя, отказываясь от всего, должен просить только дневного пропитания и в молитве не простирать далее своих желаний... Господь учит, что тот вполне совершен, кто, продав все свое состояние и раздав в пользу нищих, заготовляет себе сокровище на небе[119]; тот, по словам Господа, может следовать за Ним и подражать славе страдания Господ­ня, кто в готовности и охоте своей не задерживается никакими сетями домашнего хозяйства, но, предпослав свое имущество Богу, отрешенный и свободный, и сам идет туда же»[120]. Особенно выразительно свой взгляд на отношение христианина к праву собственности св. Киприан выска­зал в «Книге о благотворениях и милостыне». Здесь он раскрывает ту мысль, что почитаемое нами за собственность есть в действительности общее наше достояние, и в восторженных словах рисует картину жизни апостольской Церкви, где царила и совершенная любовь, и полное обще­ние имуществ. «Размыслим, — говорит святитель, — возлюбленнейшие братья, о том, что делали верующие во времена апостолов... в то вре­мя продавали дома и поместья, а деньги охотно и в изобилии приносили апостолам для раздачи бедным; посредством продажи и раздачи земных стяжаний переносили свое имущество туда, откуда можно бы получать плоды вечного обладания; приобретали дома там, где можно бы поселить­ся навсегда. В благотворении было тогда столько же щедрости, сколько согласия в любви, как о том читаем в Деяниях апостольских: народу же веровавшему бе сердце и душа едина, и ни един же что от имений своих глаголаше свое быти, но бяху им вся обща. Вот, что значит быть истинны­ми чадами Божиими по духовному рождению! Вот, что значит подражать по небесному закону правде Бога Отца! Ибо что принадлежит Богу, то должно составлять общее наше достояние, и никто не должен быть лишаем участия в благодеяниях и дарах Его так, будто весь род челове­ческий не одинаково должен пользоваться благостью, щедростью и мило­стью Божественной. Так, одинаково для всех светит день, одинаково сияет солнце, падает дождь, дует ветер, и сон у спящих один, и блистание звезд и луны обще для всех. И если земной владелец, руководствуясь таким примером равенства, разделяет свои плоды и прибытки с братством, то он, становясь через безмездные щедрые подаяния общительным и спра­ведливым, становится подражателем Бога Отца»[121].