Противоположность, даже враждебность языка юродивых и речи толпы подчеркнуты в одной прекрасной сцене из жития Андрея Цареградского. Вообще Андрей, как и подобает юродивому, не беседует с людьми, он вещает нечто загадочное, что не всякому и не сразу дано уразуметь. Но однажды он нарушил свое обыкновение, снизошел до беседы — при следующих примечательных обстоятельствах. Некий юноша,

пожелавший принять на себя тяготы юродства, на людях просил Андрея наставить его. Конечно, Андрей считал это делом чрезвычайной важности и не хотел уклониться. Но выкриками и «непонятным разговором»

трудно вразумить человека, необходима внятная беседа. И тогда Андрей сделал так, что юноша нежданно–негаданно заговорил по–сирийски. Учитель и ученик общались посредством «сирской речи», и слушатели–греки ничего не могли понять. Таким способом и особность языка юродивого была сохранена, и собеседник вразумлен.

Но почему Андрей Цареградский выбрал именно «сирскую речь»? Размышляя на тему истории народов и языков, средневековые книжники находили в Библии два опорных пункта.[69] Первый — миф о вавилонском столпотворении, когда «смешал господь язык всей земли», «так, чтобы один не понимал речи другого, и рассеял их… по всей земле». Второй—чудо в день Пятидесятницы, когда апостолы «были единодушно вместе. И внезапно сделался шум с неба… и явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них… И начали говорить на иных языках;.. Когда сделался этот шум, собрался народ и пришел в смятение: ибо каждый слышал их, говорящих его наречием. И все изумлялись и дивились, говоря между собою: сии говорящие не все ли галилеяне? Как же мы слышим каждый собственное наречие, в котором родились?».

Оба текста составляют мировоззренческую оппозицию. Из ветхозаветного мифа следует, что разнообразие языков на земле есть кара господня, наказание за людскую гордыню. Новозаветное чудо, напротив, реабилитирует национальные языки. В зависимости от конкретной культурной ситуации средневековье могло принять ту или иную точку зрения — и соответственно пользоваться языками либо «священными» (lingua sacra), либо «народными» (lingua vulgaris).

Юродство, конечно, примыкало к апостольской традиции. Однако не с ней связана «сирская речь» Андрея Цареградского. Если верить Библии, до вавилонского столпотворения «на всей земле был один язык и одно наречие». Какое же? Разные ответы давались на этот вопрос (в славистике, например, в качестве курьеза часто приводится высказанное в 1633 г. мнение поляка Войцеха Демболенцкого, который полагал, что Адам и Ева объяснялись на «праславянском»). Один из ответов провозглашал первоязыком именно сирийский.[70] У южных и восточных славян эта мысль оставалась актуальной на всем протяжении средневековья. Ее сформулировал еще Черноризец Храбр: «Несть бо

бог отворил жидовьска языка прежде, ни римьска, ни еллиньска, но сирьскы, имже и Адам глагола, и от Адама до потопа, и от потопа, дондеже бог раздели языкы при стльпотворении».[71] Так думал и протопоп Аввакум, который в «Сказании и собрании о божестве и о твари и како созда бог человека» писал: «И вида бог безумие их, разсея всех по лицу земли, а столпа две доли разорил, а треть оставил. И оттоля начата глаголати вси разными языки. Един не пристал Евер совету и делу их. Тот старым языком и говорил сирским, имже Адам и вси преже говорили».[72] Значит, Андрей Цареградский выбрал «сирскую речь» потому, что она была древнейшей и «божественной».

Итак, юродивый кодирует речь особым образом. Однако юродивых множество. Не мог же каждый из 36 канонизированных подвижников создавать индивидуальный язык: тогда он превратился бы в заумь, понятную только оратору. Код должен сравнительно легко поддаваться расшифровке, иначе порвутся нити, связующие лицедея и зрителя. Следовательно, юродивым необходим корпоративный код. Судя по житиям, так оно и было. При всех индивидуальных отличиях в языке юродивых явственно проглядывает общее ядро. Между тем до раскола юродивые, если верить источникам, друг с другом общаются мало. Иногда они даже враждуют. Каждый из них ведет себя так, будто он человек вне подражания, единственный в своем роде. Если это корпорация, то корпорация одиночек.

При всем том момент подражания и наследования со счета сбрасывать нельзя. Агиография недвусмысленно на это указывает: Андрей Цареградский «ристати же оттоле нача и играти по улицам, по образу древле бывшю похабу Семеона онаго дивного».[73] До того как возложить на себя вериги этого труднейшего подвига, люди «учатся юродству». Они читают или слушают (в краткой проложной форме — в храме, или в форме пространной — за монастырской трапезой) жития предшественников, в частности житие того же Андрея, которое в Древней Руси воспринималось как своеобразная энциклопедия юродства. Интерес и доверие к Андрею усиливались тем обстоятельством, что на Руси его считали славянином (см., например, Пролог под 2 октября). Так Андрей назван в русских версиях жития, хотя греческие тексты именуют его скифом.