Письмо семнадцатое

Адресованное его преподобию о. Анна, иезуиту. Разоблачением двоякого смысла в выражении «смысл Янсения» выясняется, что в церкви нет никакой ереси. — Единодушным признанием всех теологов и, главным образом, иезуитов доказывается, что авторитет пап и вселенских соборов не непогрешим в вопросах о факте

23 января 1657 г.

Ваше Преподобие!

Ваш образ действия дал мне повод заключить о вашем желании обоюдно прекратить полемику, и я вполне был расположен к этому[307].

Но с тех пор Вы в короткое время выпустили столько писаний, что становится ясно: мир далеко не обеспечен, если он зависит от молчания иезуитов. Не знаю, очень ли выгодно будет для Вас это нарушение мира[308], а что касается меня» я нисколько не огорчен предоставляемой им возможностью разрушить Ваш обычный упрек в ереси, которым Вы наполняете все Ваши книги.

Пора мне раз и навсегда остановить Ваше нахальство, позволяющее Вам обращаться со мной как с еретиком и с каждым днем возрастающее. В только что выпущенной книге это проделано совершенно нетерпимым образом. Я могу в конце концов навлечь на себя подозрения, если не буду возражать Вам, как того заслуживает упрек подобного рода. Я презирал это оскорбление в книгах Ваших собратьев, равно как и бесконечное множество других оскорблений, которыми они без толку наполняют свои сочинения. На них я достаточно ответил в пятнадцатом Письме, но теперь Вы говорите об этом другим тоном. Вы серьезно принимаете данное оскорбление за существенный пункт Вашей защиты, прибегая почти исключительно к нему. Ведь Вы говорите, что «вместо всякого возражения на мои пятнадцать[309] Писем достаточно сказать пятнадцать раз, что я — еретик и в качестве такового не заслуживаю никакого доверия». Наконец, Вы даже и вопроса не поднимаете о моем отступничестве, а кладете его как твердое основание, на котором смело строите. Значит, Вы серьезно, отец мой, признаете меня еретиком: поэтому и я серьезно буду возражать Вам.

Вы отлично понимаете, отец мой, всю важность выдвинутого обвинения и что было бы невыносимой дерзостью предъявлять его, не имея на то доказательств. Вот я и спрашиваю, какие у Вас доказательства? Когда меня видели в Шарантоне? Когда я пропустил обедню или пренебрегал обязанностями христианина к своей приходской церкви? Что я такого сделал для вступления в союз с еретиками или для отступничества от церкви? Постановлениям какого собора я противоречил? Какую папскую конституцию я нарушил?[310] Надо отвечать, отец мой, или… Вы меня понимаете. А каков же Ваш ответ? Я прошу всех следить за этим. Во–первых, Вы предполагаете, что «автор Писем из членов Пор–Рояля». Затем Вы говорите, что «Пор–Рояль объявлен еретическим»: из этого Вы делаете заключение, будто «автор Писем признан еретиком». Следовательно, отец мой, вся тяжесть этого обвинения падает не на меня, а на Пор–Рояль, и Вы возводите его на меня только потому, что предполагаете, будто я из Пор–Рояля. Значит, мне нетрудно будет оправдаться, так как достаточно сказать только, что я не из Пор–Рояля, и указать на мои Письма, где я говорил, что «я один», и прямо, что «я не из Пор–Рояля», как это сделано мной в шестнадцатом Письме[311], появившемся раньше Вашей книги[312].

Так докажите другим способом, что я еретик, или все убедятся в Вашем бессилии. Докажите, что я не принимаю конституции[313], на основании моих сочинений. Их не так много; надо рассмотреть всего шестнадцать Писем, и я утверждаю, что ни Вам, ни кому бы то ни было другому не удастся найти в них ни малейшего признака ереси. Но я укажу Вам в них совершенно обратное. Ведь, отметив, найример, в четырнадцатом Письме: «Убивая, по вашим правилам, своих братьев в состоянии смертного греха, обрекают на вечные муки тех, за кого умер Иисус Христос»[314], не признал я разве с очевидностью, что Иисус Христос умер за этих погибших и что, «следовательно, ложно, будто Он умер за одних только предустановленных», каковой постулат и осужден в пятом положении?[315] Несомненно, стало быть, что я не сказал ничего в защиту упомянутых нечестивых положений, отвергаемых мною с негодованием от всего сердца Даже если бы Пор–Рояль и впрямь исповедовал их, я объявляю, что против меня это все равно никак бы не свидетельствовало, ибо я, слава Богу, пребываю в единении только с единою вселенскою римско–католическою церковью, в котором хочу жить и умереть, и в общении с папою, ее верховным главою, будучи глубоко убежден, что вне церкви нет спасения.

Что поделаете Вы с человеком, который говорит таким образом, к чему придеретесь, когда ни речи мои, ни сочинения не дают никакого предлога для Ваших обвинений в ереси, а в скрывающей меня неизвестности я нахожу безопасное убежище от Ваших угроз?

Вы чувствуете, как невидимая рука наносит Вам удары и разоблачает перед всем миром Ваши заблуждения: и напрасно Вы стараетесь задеть меня в лице тех, с кем, по Вашему предположению, я нахожусь в тесном союзе. Я не испытываю страха перед Вами ни за себя, ни за кого другого, ибо не принадлежу ни к какой общине[316] и не привязан ни к какому отдельному лицу, кто бы это ни был[317]. Все влияние[318], которым Вы пользуетесь, бесполезно по отношению ко мне. От мира я ничего не ожидаю, ничего не опасаюсь, ничего не желаю: по милости Божьей, я не нуждаюсь ни в чьем богатстве, ни в чьей власти. Таким образом, отец мой, я неуловим для всех Ваших происков. Как ни пытайтесь, Вам не удастся подступиться ко мне ни с какой стороны. Вы, конечно, можете затронуть Пор–Рояль, но не меня. Можно было выжить людей из Сорбонны[319], но меня из моего дома не выживете. Вы можете употребить насилие против священников и докторов богословия, но не против меня, так как я не имею этих званий. Быть может, Вам никогда не приходилось еще иметь дело с человеком, который был настолько огражден от всех Ваших покушений и настолько способен бороться против всех Ваших заблуждений, потому что я человек свободный, без обязательств, без привязанностей, без связей, без отношений, без занятий: человек, достаточно знакомый с Вашими правилами и твердо решившийся основательно исследовать их, насколько я буду считать себя призванным на это Господом, и никакие человеческие соображения не могут ни остановить, ни приостановить моих исследований.

Если Вы, стало быть, ничего не можете поделать против меня, к чему же тогда, отец мой, распространять столько клевет против лиц, не замешанных в наших спорах, как делают все Ваши отцы? Не ускользнуть Вам с помощью подобных уверток. Вы почувствуете силу истины, которую я противопоставляю Вам. Я заявляю, что Вы разрушаете христианское учение о нравственности, отделяя его от любви к Богу, от которой Вы освобождаете людей, а Вы мнё говорите о смерти о. Местера[320], которого я в жизни не видел. Я Вам говорю, что Ваши авторы разрешают убивать за яблоко, если позорно допустить взять его[321], а Вы мне говорите, что «вскрыли кружку в церкви св. Медериха»[322]. Что Вы хотите также сказать, когда постоянно попрекаете меня книгой О святой девственности, написанной одним из ораторианцев, а я не видывал ни его, ни его книги[323]? Удивляюсь, отец мой, что Вы смотрите на всех своих противников как на одно лицо. Ваша ненависть охватывает их всех разом и образует из них как бы партию отверженных, в которой, по Вашему, каждый должен отвечать за всех остальных.

Есть большая разница между иезуитами и теми, кто борется с ними. Вы действительно составляете одно Общество, соединенное под властью одного начальника. И ваши правила, как я это показал, запрещают вам печатать что бы то ни было без разрешения ваших настоятелей, несущих ответственность за ошибки всех и каждого, и неспособных «оправдываться тем, что не заметили проповедуемых заблуждений», ибо, согласно вашим уставам и письмам ваших генералов Аквавива, Вителлески[324] и др., «обязаны их замечать». Следовательно, есть основания упрекать Вас в заблуждениях, которые содержатся в сочинениях Ваших собратьев, одобренных Вашими начальниками и богословами Вашего Общества. Относительно же меня, отец мой, вопрос совершенно иной. Я не подписал своего имени под книгою О святой девственности. Все кружки в Париже могли бы быть вскрыты, но я от этого не стал бы менее католиком. Наконец, я прямо и открыто заявляю Вам, что никто кроме меня не отвечает за мои Письма, я же отвечаю только за свои Письма и ни за что другое.