Михаил. «Слава в стыде их…» Видишь, что постыдная слава запрещается. За добрую же славу лучше желает Павел умереть, нежели ее упразднить. Оная слава есть тень, а спя Финикс. Оную хватают псы на воде сирен- ской, сию же приемлют дети божии в Авраамовой гавани. Суетна слава, тщетная прибыль, сласть ядовита, се три суть, суть адские горячки и ехиднины дочери нечистивому сердцу в опаленпе. Но сущая слава, истинная прибыль, сласть не притворна — се сии суть духа святого невесты, в объятиях своих чистую душу услаждающие.

Фарра. Угадал ли я, что по правилу израильскому пустая слава есть труднее истинной?

Михаил. Тьфу! Как же не труднее псу схватить тень, нежели истинный кус? Вот перед тобою яблоня. Схвати мне и подай тень. Но самое тело ее вдруг обнять можешь.

Фарра. Не только, но и плод сорву. Се тебе с нее прекрасное яблоко! Благовонное! Дарую тебе. В нем обретешь столько яблочных садов, сколько во Всевселенной копернпканских миров. Вот тебе от меня награда за твое доброе слово!

М и х а и л. Если бы ты мне Всевселенную дарил по плоти, я бы отказался. И малой сторонки моей матери Малороссии, и одной ее горы не взял бы. Где мне ее девать? Телишко мое есть маленькая кучка, но и та мне скучна. Что есть плоть, если не гора? Что гора, если не горесть? «Кто как бог?» Что слаще и легче и вместнее, как дух? Сердце мое вкушает его без грусти, пьет без омерзения, вмещает без труда, носит без досады. Душа моя в дух, а дух в сердце мое преобразился. Боже сердца моего! О часть моя всесладчайшая! Ты един мне явил двоих. Тень и безвестную тайну. Ты тайна моя, вся же плоть есть тень п тайна твоя. Всякая плоть есть риза твоя, сено и пепел; ты же тело, зерно, фимиам, стакта и касиа, пречистый, нетленный, вечный. Все тебе подобно, и ты всему, но ничто не есть тобою, и ты ничем же, кроме тебя. Ничто же, как же ты. «Кто как бог?»

О Фарра! Что плачешь? Чего ищешь в папстве — духа или плоти? Дух сего Христа божия вдруг, как молнию, принять можешь. Но престолы, палаты, колесницы, серебро и золото… — все сие есть плоть, гора, труд и горесть. Не прикасайся к сему. Восходящее, высокое в нем и божественное — оное да будет твое. Спе‑то есть истинное единство, и тождество, и легкость, и нужность быть причастником не плоти, но духа. Прочее же все есть тень, вода и беда… Хочешь ли быть Христом? К чему ж тебе свыше соткан его кафтан? К чему плоть его? Имеешь собственную. Возьми ты от странника сего то, что сам тебе подносит. Вот оно: «Дуну — примите дух святой». Сим образом будешь едино и то же с ним, как и они с отцом твоим. Неужели ты кафтап п плоть делаешь Христом? И, хватая на потоке тепь, умножаешь число не сынов божиих, но оных псов: «Отнять хлеб у детей и повергнуть псам». Ах! Блюдпсь от сих псов, от злых делателей. Не делай благим зла, а плоти богом. Уклонися от зла и сотворен благо, и будешь в числе детей оных: «Сколько же приняли его, дал им область детьми божними быть!» Хочешь ли быть царем? На что же тебе елей, венец, скипетр, гвардия? Сия есть тень и маска. Достань же себе сЪыше сердце царское. Сим образом будешь едино с царем твоим. Дух правды, он‑то есть сердце царя. Правда утверждает престолы сильных и обладает народами. И что сильнее ее? Кто как правда? Сей есть истинный царь и господь — твердь и крепость, елей и милость. Сей дух да царствует в тебе! II милостию вышнего не колеблешься. На вот тебе царя без маски: «Царь уповает на господа». «Помазал нас бог духом». «Дух господен на мне». Хочешь ли быть Павлом Фпвейскпм? Антонием Египетским или Саввою Освященным? Лицемеры! К чему же тебе финиковая епанча Павлова? К чему Антонпева борода, а Саввин монастырь, капюшон Пахомпев?  [243]… Сей есть один только монашеский маскарад. Какая ж польза сею маскою скрывать тебе мирское твое сердце? Да явишься человеком? Уклонись от зла. Оставь тень. Стяжи себе мужей оных сердце. В то время вдруг, как молния, преобразишься во всех их. Избегай молвы, объемли уединение, люби нищету, целуй целомудренность, дружись с терпеливостью, водворися со смирением, ревнуй по господу вседержителю. Вот тебе лучи божественного сердца их! Сие иго вельми благо и легко есть. А наживать странный п маскарадный габнт  [244], забродить в Нитрийские горы, жить между воющими волками и змеями — сие не бремя ли есть? Ей! Неудобоносимое тем, что глупое и ненужное. Скажу: «Халепа та кака».

Фарра. А Елисей? Не просит ли епанчи от Илии?[245]

Михаил. Епанча оная не с мертвых, но живущих в пределах вечности. В ней все новое вместо ветоши. Читал ли ты у Исаип — одежду веселья? Вот она: «Под сенью руки моей покрою тебя». Не Елисей ли просит: «Да будет дух, который в тебе, сугубый во мне». Как же дал бы он просящему вместо хлеба камень? Сей есть дух веры, дух сугубый, дух, открывающий двоих, разделяющий Иорданские струп [246], дух, богоявляющий сверх сирен- ских вод плавающее и возникшее железо. Оно‑то есть исподпотопный холм, обитель верной голубицы, гавань, лоно и кпфа Авраамова, спасение от потопа. «Да возрадуется душа моя во господе. Облечет бо меня в ризу спасения». Вот от потопа епанча! Самый ковчег есть‑то неру- котворенная скиния, златоткаными ветрилами от дождевых туч покрывающая лучше, нежели плащ. На сию‑то скинию тонко издалека взирает Ильина шинель, или бурка, отворившая Иорданскую сушу и спасшая Елисея от омочения [247]. Железо же тайно блистает на тверди, на твердую, матерую землю и сушу, а суша тихо возводит нас на аввакумовский оный Сион, сиречь обсерваториум [248](терем). «На страже моей стану и взойду на камень». Вот тебе одежда и надежда! Носи здоров! Она есть дух сугубый, видящий двоих. А Ильину бурку где тебе взять? «Халепа та кака».

Фарра. Весьма благодарю тебя за сию ризу. А без нее чем бы я был в бурке? Вот чем: лицемер, лже–Илия, пророчий идол. Что же? Ковчег преисполнен есть всякой животины. Хотелось бы мне быть хорошенькою в нем какою‑то птицею. Как думаешь?

Михаил. Ковчег есть он церковь израильская. Люби ее и молись, если хорошо просишь, примет. Проси во имя Христово: все вдруг получишь. Не забывай никогда сего: «Халепа та кака».

Израиль. Слушай, Фарра! Не желаешь ли быть кабаном?

Фарра. Пропадай он! Я и верблюдом быть не хочу. Оленем быть я бы хотел, а лучше птицею.

Чиста птица голубица таков дух имеет, Будет место, где не чисто, тамо не почиет. Разве травы и дубравы и сень есть от зноя, Там приятно и прохладно место ей покоя [249].

Так и дух святой не почивает разве в чистом сердце, при воде тихой и прозрачной, живой и тайной? «Вода глубока — совет в сердце мужа…» О мир наш! Муж и лоно! Христос Иисус! Явись людям твоим, в водах спрен- ских обуреваемым. Но растолкуй мне, о Израиль, какое то есть сердце и дух, преображающий естество наше в вепрев?