Сии‑то неразумеюще хулят распоряжение кругов небесных, охуждают качество земель, порочат изваяние премудрой божией десницы в зверях, деревьях, горах, реках и травах: нпчем не довольны; по их несчастному и смешному понятию, не надобно в мире ни ночи, нп зимы, нп старости, нп труда, нп голоду, ни жажды, ни болезней, а паче всего смертп. К чему она? Ах, бедное наше знаньпце и понятьпце. Думаю, не хуже бы мы управляли машиною мирскою, как беззаконно воспитанный сын отческим домом. Откуда спи бесы вселились в сердца нашп? Не легион ли пх в нас? Но мы сами занесли сию началородную тьму с собою, родившись с нею.

Афанасий. Почему ты мнения называешь бесами?

Григорий. А как же пх назовешь?

Афанаспй. Я не знаю.

Григорий. Так я знаю! Бес эллинским языком называется Sai[x6viov.

Афанасий. Так что ж?

Григорий. То, что SaijiovioN — значпт знаньпце или разуменьице, а — знающий плп разумеющий.

Так прошу простить, что маленьким бескам отдал я фамилию великого беса.

JI о п г и н. Неграмотный Марко, — выслушайте басенку, — добрался до рая. Вышел Петр святой с ключами и, отворяя ему райские двери, спрашивает: «Учился ли ты священных языков?» «Никак», — отвечал простак. «Был ли в академиях?» — «Никогда, отче святой» — «Читал ли древних богословов книги?» — «Не читал: я аза в глаза не знаю» — «Кто ж тебя направил на путь мпра?» — «Меня направили три регулки [337]» — «Какие три регул- ки?» — «А вот они. 1–я сия: «Все то доброе, что определено и святым людям», 2–я: «Все то невелико, что получают и беззаконники», 3–я: «Чего себе не хочешь, другому не желай». 1–я и 2–я — домашние, и я сам пх надумал, а 3–я есть апостольский закон, для всех языков данный. 1–я родила во мне терпение Иова и благодарность; 2–я дарила свободою всех мпрскпх вожделений; 3–я примирила меня со внутренним моим господином».

Апостол, взглянув на него просвященным, как солнце, лицом, сказал: «О благословенная и благодарная душа! Войдп в обитель отца твоего небесного и веселись вечно; мало ты кушал, а много сыт»  [338].

Яков. Не разум от книг, по кнпгп от разума родились. Кто чистыми размышлениями в истине очистил свой разум, тот подобен рачительному хозяину, источник чистой воды живой в доме своем вырывшему, как написано: «Вода глубока — совет в сердце мужа. Сын, лей воды из твоих сосудов». В то время, немножко с книг откушав, может много пользоваться, как написано об осененном с небес Павле: «И приняв ппщу, укрепился». Таков‑то есть и сей Марко; он пз числа посвящаемых богу скотов, жванпе отрыгающих. «Святи их во истине твоей…» Мало кушал, много жевал и пз маленькой суммы пли искры размножил пламень, Вселенную объемлющий. Не много ли мы его больше знаем? Сколько мы набросали в наш желудок священных слов? А какая польза? Только засорили. Ах, бедная ты жена кровоточивая со слабым желудком! Вот чего наделали вредные мокроты, змием апо- калпптпчным изблеванные, от которых Соломон сына своего отвлекает: «От чужих же источников да не пьешь».

Как же можно такому горькпх вод исполненному сердцу вместить мир божий — здравие, радованпе, жизнь душевную? Сыщем прежде внутри нас искру истины бо- жией, а она, осенив нашу тьму, пошлет нас к священным вод библейских Сплоамам, до которых зовет пророк: «Умойтесь; отнимите лукавствпе от душ ваших». Вот тебе рвотное! Не житие ли наше есть брань? Но со змииными ли мнениями нам нужно бороться? Не есть ли та Павлова благороднейшая баталпя, о которой: «Не наша брань к плоти и крови…» Мненпе и совет есть семя и начало. Спя глава гнездится в сердце. Что ж, если сия глава змиина? Если сие семя и царство злое? Какого мира надеяться в сердце от тпрана: он, человекоубийца, искони наблюдает, стережет, любит и владеет тьмою.

И если таковое горькое мнений море наполнило сердце и пожерла злая глубина душу, то какого там надеяться света, где горя тьма? Какого веселья и сладости, где нет света? Какого мира, где нет жизни и веселья? Какая жизнь и мир, если пет бога? Что за бог, если нет духа истины и духа владыки? Какой дух истины, если не мысли невещественные и сердце чистое? Что за чистое, если не вечное, как написано: «Помышления его в род и род»? Как же вечное, если на вещество засмотрелось? Как же не засмотрелось, если почитает оное? Как же не почитает, если надеется на оное? Как же не надеется, если тужит о разрешении праха? Не се ли есть иметь такое сердце: «Увидел: как пепел, сердце их, и прельщаются, и ни один не сможет избавить душу свою»? Не се ли есть грехопадение и заблуждение от бога в сторону праха идолочестия? Не се ли есть глава змпина, о которой писано: «Тот сотрет твою главу»? Слушай, Ермолай! Вот как должно восходить на гору мира: принимай рвотное, очищай сердце, выблюй застарелые мнения и не возвращайся на блевотину. Пей чистую воду, новых советов воду во все дни.

Се‑то есть переходить от подлости на гору, от горести в сладость, от смерти в жизнь, от свиньих луж к горным источникам оленьим и сайгачным. Пей дотоль, пока реки от чрева твоего потекут воды живой, утоляющей несчастнейшую жажду, то есть несытость, неудовольствие — зависть, вожделепие, скуку, ропот, тоску, страх, горесть, раскаяние и прочие бесовских голов жала, душу всю вместе умерщвляющие. Пей дотоль, пока запоешь: «Душа наша, как птица, избавится… перейдет воду непостоянную»; «благословен господь, который не дал нас в добычу зубам их»; пока утешишься с Аввакумом, поя: «Вложил ты в головы беззаконных смерть, я же о господе возрадуюсь, возвеселюсь о боге, спасе моем»; поя с Анною: «Утвердися, сердце мое, о господе…»; поя с Давидом: «Отразился на нас свет лица твоего».