Нельзя бездны океана

Горстью персты забросать,

Нельзя огненного стана[1050][1051]

Скудной капле прохлаждать.

Возможет ли в темной яскине[1052] гулять орел,

Так, как в поднебесный край вылетит он

отсель,

Так не будет сыт плотским дух. 2

Бездна дух есть в человеке

Вод всех ширший и небес,

Не насытишь тем вовеки,

Что пленяет зрак очес.

Отсюда‑то скука внутри скрежет, тоска,

печаль,

Отсюда несытость, и с капли жар паче встал. Знай: не будет сыт плотским дух.

О род плотский! Невежды!

Доколе ты тяжкосерд?[1053]

Возведи сердечны вежды! Взглянь вверх на небесну твердь. Чему ты не ищешь знать, что то зовется

бог?

Чему не толчешь, чтоб увидеть его ты мог? Бездну бездна удовлит вдруг.

Эта песня не какой‑то крупный камень, но очень маленький камешек, однако небесполезный для воспитания благочестия. Внутри он, несомненно, имеет искорку и не лишен острия для рассечения плотских страстей и несколько похож на те кремни, при помощи которых у иудеев когда‑то производилось обрезание. Мы привязаны к миру, погружены в плоть, окутаны тоТ<; ocxpiajxaat too SiapoXoo  [1054]. Однако если мы почаще будем делать попытки, то есть надежда, что мы когда‑нибудь освободимся и поднимемся вверх (для насыщения)…

[27 июня 1767 г.] Вселюбезнейший друг Михайло Иванович!

Об истинной Вашей ко мне любви не сомневаюсь, что она желает о нынешнем моем знать обращении. Моя теперь rusticatio  [1055] в Куряже. 1п solitudine поп solus, in otio negotiosus, in absentia praesens, in jactura integer, in tristitia pacatus  [1056]°. Вы все понимаете, разве было бы во вред; то есть я растерялся; поверьте, столь нечаянный вихрь выхватил меня с Купянских степей  [1057], что, кроме ютки да бурки кирейной [1058], ничего не взял. Об этой буре после поговорим. A negotiositas  [1059] моя вся состоит… да ведь вы же знаете… в борьбе со скукою. Если б кто посторонний сие начитал, без сомнения, сказал бы: черт тебе виноват, если добровольно всех дел избегаешь.

Смешные мне, душа моя, эти умишки! Они не рассуждают, что без скуки подобен да и есть он внутренний вихрь, который тем бурнее порывает, чем легче перо или очеретину схватит и чем далее за легкость свою поддается ему, тем беспокойнее станет, в то время как натиск, порыв за порывом стремительнее рождается, рассекая, как прах, и обращая без конца, как листву, вожделения души, волнующейся и неутвержденной. Что ж это за лекарство? Да и, кроме того, они только в тех местах разумеют скуку, пока она нас принуждает mutare terras alio sole calentus  [1060], и, желая уврачевать, советуют, ut Horatius tuus ait: multa jaculari brevi aevo. Atque istud ipsum est torquieri hoc daemone  [1061]. И что есть скука, разве неудовольствие? Сколь же она везде по всем разлилась! Non satisfacit tibi tua doctrina? habes hunc daemona. Male me habet, quod parum sum musicus? quod parum laudor? patior plagas et colaphizor? Quod jam sum senex? Quassor, ni boni consulo. Irascor propter improbitatem inimicorum et obtrectatorum? Non illi, sed daemon me inquietat idem? Quid mors, paupertas, morbi? Quid quod ludibria omnibus sumus? Quod spes evanescit in posterum? His ombibus an non misere anima tanquam venti labro quodam sublata ac turbine exagitata quassa- tur  [1062].

Вот, душа моя, как я разумею скуку, а не только что все любезных моих разговоров не наслаждаюсь. И что блаженнее, как в таковой достигнуть душевного мира, что уподобиться шару, каков все одинаков, куда ни покати. Я тебе, друг мой, говорю, что нет сего божественнее и премудрее рассуждения, и вопию с твоим тезкой, сей шар держащим: «Кто как бог?»

Ваш вседоброжелателъный Григорий Сковорода