О смысле культуры

Проходит, уничтожается, следа не остается. На месте великолепных зданий — груды мусора или, в лучшем случае, несколько каменных обломков. И чувства проходят, которые переживались людьми, вместе с этими людьми. И заветы, и думы, и традиции их проходят. Случайно что–нибудь уцелеет. Полный текст платоновских диалогов дошел до нас в одной только рукописи, принадлежащей уже к средневековью (списанный с предшествовавших ей рукописей через 16 веков после сочинения этих диалогов Платоном).

Что останется после нашей культуры, если она подвергнется таким же разгромам, которым подверглись Рим и Италия в 5–ом и 6–ом веках по P. X., Константинополь в начале 13–го века при взятии и разграблении его крестоносцами и в 1453 г. при взятии его турками?

Впрочем, судьба Нюрнберга, Монте–Кассино, Киева и его святынь, и вообще ряда зап. — европейских и русских городов и памятников древности и великих святынь, уничтоженных большевиками, немцами и англоамериканской авиацией, пожалуй, еще плачевнее, чем судьба древнего Рима и Византии. А судьба Ниневии, Вавилона, Персеполиса и Иерусалима и других мощных центров культуры и государственности древнего мира?

И как изменяются, стареют, ветшают многие культурные ценности, даже в процессе не катастрофических потрясений и гибели целых культур и целых народов, а просто естественной смены и мирной, постепенной замены старого новым. Кое–что сохраняется, остается. Этот процесс передачи унаследованного и развития великих ценностей духовных и духовноматериальных, создание и творение новых ценностей из старого корня или вдохновение и озарение непрерывного потока жизни новым содержанием (но как–то все же связанного, хотя бы полемически, критически или реформационно с духовным содержанием предыдущего) — вот этот мощный процесс динамически–наступательный, творческий, и вместе с тем связанный с предшествующими борениями и достижениями, с корнями исторической жизни и с основами жизни духовной — мы и называем культурой.

Но ведь не только здания разрушаются, рукописи уничтожаются, великие произведения искусства и мысли теряются и забываются, но и целые культуры — эта совокупность традиций и творческого устремления вперед — гибнут, ветшают, умирают, забываются. Какой же смысл в этом потоке, пускай и творческом, и живом, и жизненно–прекрасном, если он вливается в великое море постепенного забвения и уничтожения, частичного во всяком случае, а потом, повидимому, и полного забвения и уничтожения?

Лишь горсточка пепла, лишь несколько кирпичей, лишь несколько металлических украшений или обломок жертвенника с выгравированной на нем непонятной надписью (или пускай даже расшифрованной надписью) остается от ряда прежних гордых культур, например, от культурных древних Майя. Или — еще грознее и страшнее и неизбежнее — становится вопрос о грядущей гибели самого земного шара и всякой обитающей на нем жизни и культуры.

В свете этого и встает с особой остротой вопрос о смысле культуры вообще. Есть ли смысл в человеческом культурном творчестве и его достижениях, если они не только разрушались и разрушаются, но должны, повидимому, когда–то окончательно погибнуть? На этот безнадежный, казалось бы, вопрос и ответ такой же безнадежный, если только нет точки опоры для этой культуры и этой жизни вне того, что уничтожается и проходит. От этого зависит решение всей проблемы смысла культуры.

* * *

Есть ли Непреходящее и входит ли оно в нашу жизнь и нашу культуру, и связано ли оно как–либо с нашей культурой или, вернее, связана ли с ним наша культура и наша жизнь? Есть ли освящающая все наши искания, непреходящая, неветшающая Цель, к которой мы идем? Есть ли Вечная Жизнь, есть ли Избыток Неумирающей Жизни, который обнимет все ценное, что существует, дает при этом и удовлетворение и осуществление всем нашим благородным исканиям и нашей жажде Красоты и нашему стремлению к Истине, порывам, жертвам и нашей любви, и нашему отданию себя во имя любви, во имя Высшего? Есть ли это, существует ли это? И если есть, то не есть ли эта исконная творческая Любовь, все объемлющая, все побеждающая, все исцеляющая — ответ на нашу жажду и на все лучшие устремления человечества? Есть ли такое вечное Да, как цель, как Источник Жизни, как Норма и Смысл всего, что существует, как Божественный Суд и Божественное Милосердие одновременно?

Вот вопросы, без которых нет ответа на проблему о смысле культуры. Но на самые эти основоположные вопросы нет иного ответа, как только встретиться с Божественной Реальностью и быть покоренным ею.

Но если есть Божественное и Непреходящее, то все–таки остается вопрос: к чему нужна эта преходящесть, почему мы погружены в этот поток становления и уничтожения? Есть ли смысл в этом потоке, если, положим, даже и знать, что существует непреходящая, божественная Реальность? И какой смысл? Есть на это ответ — решающий: в откровении Божественной Любви, которая заполнила пропасть. И для того, кому открылось это все–превосходящее, все–превозмогающее, безмерное снисхождение Божественной Любви, как будто отпали все недоумения и вопросы: он видит освящение и жизни, и смерти, и самой пропасти страдания все–побеждающей Любовью.

Он собственно, может быть, и не понимает, почему эта пропасть была нужна, но вместе с тем и понимает: она нужна была, чтобы быть заполненной и преодоленной любовью. Вот — решающее объяснение, объяснение не схематично–логическое, но по существу: ибо творится новая действительность. Но если смысл раскрылся, то может быть поставлен и дополнительный, второстепенный вопрос, но для нас все–таки важный: почему Смысл раскрылся именно так — через заполнение этим Смыслом (Логосом Божиим), Он же и Любовь, пропасти преходящего? Почему нужна была эта преходящесть? Не чужда ли она по существу своему, совершенно и окончательно, всякому смыслу, тем более божественному?

Но нет ли каких–либо намеков на более глубокий, более совершенный смысл и в этом самом процессе человеческой истории и человеческого культурного делания в этой самой структуре человеческой исторической жизни, пускай преходящей, пускай самой по себе не имеющей самодовлеющего значения, но являющейся, может быть, «восприятелшцем» (простите за тяжеловесное слово), то есть, так сказать, «сосудом» для восприятия Смысла, Божественного Смысла? Не можем ли мы в этом процессе, в этом потоке, уносящемся в бездну уничтожения, найти что–нибудь, что как будто не в равной степени уносится вихрем текучести и указывает на что–то, что не всецело погружено в этот поток, а как бы реет над этим потоком?