В прагматическом принципе как таковом есть еще бесконечно спорный момент есть "полезности" хотя и проблематичные в своей ценности, но безусловно достоверные в своей внешней фактичности. Можно спорить об их желательности и пригодности, но нельзя отрицать их фактического существования. Но ведь есть "полезности" и невидимые, неосязаемые, которые для одних существуют, а для других нет, которые в одних вызывают восторг и жизненный подъем, а других, оставляя равнодушными, побуждают строить скептические и отрицательные теории. Таковы ценности эстетические, моральные, религиозные. Вопрос относительно них не столько в том, ценности они или нет, сколько в том, реальны ли они; существуют ли они in rerum natura, или же лишь в идеалистически настроенных душах двуногих мечтателей? Их "полезность" для человечества видимо обусловлена вопросом об их космической реальности, а кто решит этот вопрос? У прагматизма как прагматизма нет для этого решительно никаких данных. Как же тогда прагматически философствовать? "Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман"? Лишь бы этот обман "работал" на нас? Но... соединим ли этот удалой романтизм с трезво-реалистической идеей приспособления? Прагматизм, к счастию, далек от сознательного иллюзионизма. Вселенная для прагматизма все же не фантом, и пусть она остается непостижимой, она и для прагматизма безусловно реальна как сумма условий, в которых приходится жить человечеству. Не зная этих условий, рискуешь каждую минуту разбить себе голову, романтически игнорируя их, каждую минуту рискуешь полететь в бездну, и все загадки познания могут быть сведены к одному вопросу: каковы эти условия, в каком мире живем мы и как в зависимости от этого приспособляться к нему. Наука, философские школы, мировые религии спорят именно об этом, и прагматизм очевидно не представляет темы мировых, исторических споров, если думать, что этот вопрос решается прагматически. Этот вопрос может быть решен лишь по существу, и кто в своих утверждениях объективно окажется прав - лишь тот победит.

Если в глубочайшей основе нашего существования лежат тайны Евангелия - "приспособление" к жизни должно быть одним; если же прав Геккель и в основе мира нет никаких тайн - приспособление будет диаметрально другим. "Приспособление" христиан есть безумие, нелепость для сторонников секуляризованной и бездушной вселенской машины. Для христиан же "приспособление" к мнимой вселенной без тайн есть величайшая слепота, величайшая близорукость и величайшая иллюзия. Прагматизм хочет найти средний путь. Но нет ничего опаснее середины в вопросах, где нужны или ледяная холодность бездушного "нет", или пламенная горячность восторженного "да". Папиниевский "коридор" не только противен как образ, но и безусловно вреден как метод. "Не мир, но меч!" - вот лозунг всех стремящихся к истинному единству, всех жаждущих вечного мира. Вопрос о последних условиях жизни вселенной, от которой зависит вся наша прагматика, все наши "дела", может быть разрешен лишь духовным мечом, лишь тем таинственным оком вселенной, которое прозревает скрытую вечную правду вещей и открывает истинные условия нашего существования.

Истинная "прагматика" может вырастать лишь на основе объективного Логоса.

Та упрощенность и схематичность, которыми характеризуется прагматический метод, сказываются ярко и в суждениях прагматизма о мыслителях противоположного направления. Тут в прагматизме в решительном противоречии с его плюралистическим темпом обнаруживается решительная наклонность к фантастической дихотомии. "Тип "мягкий" отвлеченен, оптимистичен, наклонен к религии, догматичен, стремится к монизму и любит мечтать о свободной воле. Тип "жесткий" - конкретен, оптимизма не проявляет, скептичен, готов помириться с необходимостью, согласен на плюрализм, к религии имеет свое отношение. Эту противоположность можно выразить словами "рационалист" и "эмпирист". "Эмпирист" - это человек, любящий все многообразие фактов в их первобытной нетронутости и непосредственности. "Рационалист" - поклонник абстрактных вечных принципов". Читая эти слова, невольно думаешь: Боже, какая фантастика!

Гг. прагматисты с места в карьер впадают в одну грандиозную ошибку, к сожалению слишком распространенную не только среди прагматистов очевидно, они считают за настоящие факты лишь то, что можно пощупать рукой, понюхать носом, взвесить весами или увидеть глазами. Вся же история, весь психический мир, вся бесконечно разнообразная духовная жизнь мира и человечества - это для них не факты или, во всяком случае, - не настоящие факты. Поэтому, говоря о физическом явлении и исследуя какую-нибудь рататорию, нужно быть точным и строго фактичным. Говоря же об истории или о представителях мысли - можно быть приблизительным, схематичным и голословным.

Извлекая на свет свои дихотомические абстракции, прагматизм решительно игнорирует столь прекрасно обследованную в XIX веке фактическую историю человеческой мысли. Если мы обратимся к фактам, мы увидим, что классификация Джемса оказывается для них поистине Прокрустовым ложем.

Куда поместить Эпикура? Magister voluptatis несомненно тип "жесткий". Ибо он "материалист", "сенсуалист" и "неверующий". Но вместо пессимизма у него легкокрылый оптимизм, вместо детерминизма - утверждение абсолютной свободы. Вместо "плюрализма" - монизм. Куда поместить стоиков? Они несомненно относятся к "мягкому" типу. Ибо они "монисты", "рационалисты", "верующие" и догматики. Но вместо оптимизма у них глубочайший пессимизм, вместо свободы воли - яркий детерминизм, вместо идеализма - материализм.

Об Эпикуре и стоиках еще можно говорить в терминах Джемса, но о всех философах мистического направления, о всех представителях философии Логоса в этих терминах даже нельзя говорить, как нельзя в терминах физики говорить о гиперфизических явлениях химизма.

Конкретных подтверждений дихотомических абстракций можно найти у Джемса лишь два. С пренебрежением вспоминает он "Теодицею" Лейбница и мельком упоминает "рационалиста" Ройса.

Несколько странно с такой страстностью поминать Лейбница. Это старая, избитая тема. Всем известно, что не эмпирики, а завзятый рационалист и деист Вольтер в своем бессмертном "Кандиде" пригвоздил "Теодицею" к позорному столбу. Всем известно также, что с особенной силой издевался над оптимизмом Лейбница великий "идеалист" Шопенгауэр. Кивая на Лейбница, Джемс хотел бы подтвердить одну глубоко несправедливую свою мысль. Ему хочется доказать и себе и слушателям, что только "эмпирики" считаются с фактическим злом, с фактической неурядицей жизни, а гг. "рационалисты", вздымаясь в "νεφελοκοκυγίαν", парят в расплывчатом прекраснодушии. Лейбницу Джемс противополагает Спенсера. "В любой главе у него слышишь живой гул фактов, он никогда не устает приводить факты, он подчеркивает факты, он всегда обращен лицом к ним - и этого достаточно". "Половина Англии желает, чтобы его похоронили в Вестминстерском аббатстве".

Я раскрываю Спенсера и читаю у него следующее.

Оказывается, что все противоречия нашей жизни "временны и случайны",[2] ибо настанет эпоха, когда нравственное поведение станет совершенно естественным поведением.[3] Идеал и действительность совпадут! Каждый будет непринужденно и самопроизвольно стремиться к симпатическим удовольствиям и будет ими пользоваться сполна до самого предела...[4] Благородство и деликатность расцветут пышным цветом. "Хотя и будет получаться удовольствие от доставления удовольствия другому, все-таки сознание будет занято не мыслью о предстоящем получении симпатического удовольствия, а лишь мыслью об удовольствии, доставленном другому".[5] Подобно тому как теперь люди конкурируют в эгоизме, "так точно в позднейшей стадии" начнется "соревнование альтруистическое", при котором "каждый воздерживается от присвоения неподлежащей доли альтруистического удовлетворения" и "каждый заботится о том, чтобы и другие имели случай для удовлетворения своего альтруизма". Получится очаровательно-альтруистический альтруизм альтруизма".[6] "То, что является теперь случайным и слабым, сделается с дальнейшим развитием привычным и сильным, и то, что характеризует теперь лишь исключительно высоких личностей, сделается под конец свойственным всем и каждому".[7]

Bastanza! Мы видим теперь, гул каких фактов врывается и в мировоззрение Спенсера. Мы видим, что метафизическая маниловщина Лейбница находит себе прекрасную параллель и дополнение в позитивистической маниловщине Спенсера. И Nebelkukuksheim возносит в оптимистическую расплывчатость не только презренного "рационалиста" Лейбница, но и канонизованного половиной Англии "эмпирика" Спенсера!