Что касается благочестия, то Ориген советовал Григорию не внимать никакому человеческому учению, даже учению общепризнанного мудреца; но внимать единому только Богу и его пророкам. Таким образом, Ориген от изучения языческих философов незаметно привел своего ученика к изучению источника христианского учения — к Свящ. Писанию. И здесь Ориген сам руководил занятиями, истолковывая пророческие вещания и изъясняя то, что было темным и загадочным. Эта завершительная часть курса — экзегетика Оригена произвела на св. Григория особенно сильное впечатление: восхищенный ученик утверждает, что Ориген один навык воспринимать в свою душу чистое и светлое содержание божественных изречений и научать других, потому что Первовиновник всех этих изречений, Который вещал боголюбезным пророкам и внушал все пророчества и таинственные и божественные речи, почтил его, как друга, и поставил истолкователем их; он говорил не иначе, как в общении с божественным Духом; он получил с неба превосходнейший жребий быть истолкователем божественных словес людям, воспринимать божественное как бы из уст Божиих и изъяснять людям, как доступно для человеческого слуха (§§ 174–181).

Этим и закончился курс учения св. Григория у Оригена. Сам св. Григорий с большим увлечением и, может быть, с весьма понятным в его положении невольным преувеличением так представляет достигнутые им результаты: „для меня, — говорит он, — не было ничего запретного, ибо не было ничего сокровенного и недоступного: но я имел возможность получить знание о всяком учении, и варварском и эллинском… и божеском и человеческом [и именно так, что] с полною свободою мог делать все предметом моего изучения и исследования и насыщаться и наслаждаться всеми душевными благами (§ 182).

По свидетельству Григория Нисского [231], многие просили и удерживали св. Григория в чужой земле и убеждали остаться у них, но он предпочел всему землю, его родившую, и возвратился в свое отечество, принося с собою богатство многоразличной мудрости знания, которое, подобно купцу, нажил чрез обращение со всеми получившими известность во внешних науках мужами. Может быть его звала мать, которая была еще в живых, — по крайней мере, св. Григорий, упомянувший в своей речи о смерти отца, ничего не говорит о смерти матери, а блаженный Иероним прямо заявляет, что Ориген, по истечении пяти лет обучения, отослал Григория и Афинодора к матери [232].

Св. Григорий с братом Афинодором возвратились прямо на родину, минуя некогда привлекавший их к себе Вирит. Пред разлукой с Оригеном в торжественном и многолюдном собрании, может быть, специально созванном, в присутствии самого Оригена и его друзей и учеников [233], св. Григорий произнес свою знаменитую благодарственную речь. Из нее ясно, как тяжело было св. Григорию расставаться с учителем, который стал для него, по его словам (§ 189), истинным отцом и личность которого производила на него столь неотразимое и обаятельное впечатление, уходить из той обстановки и атмосферы безраздельной сосредоточенности на высших духовных интересах, в которой он чувствовал себя, как в раю наслаждения, — и из него он теперь как бы изгоняется. Ему предстоит теперь гражданская деятельность, и он с тревогою и смущением помышляет о соединенных с нею площадях, судах, толпах и т. д. (§§ 184–207). Кроме того, ему тяжело было расставаться и с своими кесарийскими родственниками, с которыми он сжился и в которых имел, как это он узнал только позднее, людей, очень близких его душе (§ 189).

К какому времени относится это пребывание Григория у Оригена? Когда он прибыл в Кесарию и когда оставил ее, произнесши пред разлукой свою благодарственную речь? Хронологическое определение здесь наталкивается на трудно разрешимые недоумения. Чтобы обнять все исторические известия о жизни св. Григория до посвящения его во епископа Неокесарии, которые привлекаются для разрешения поставленных вопросов, необходимо еще указать, что сохранилось послание Оригена к Григорию, написанное бесспорно до его епископства, но без определенного указания на время и место написания, а также местопребывание в это время Оригена и самого св. Григория.

Писания, чтобы философия выполнила по отношению к христианству то служение, какое, по мнению философов, геометрия, музыка, грамматика, риторика и астрономия осуществляют в качестве вспомогательных наук для философии. На это, как думает Ориген, может быть, указывает повествование книги Исход, что сыны Израилевы выпросили в Египте у своих соседей золотые и серебряные сосуды и одежды, чтобы из них приготовить потребное для служения Богу; причем из благороднейшего золота были сделаны ковчег завета с крышкой, херувимы, очищение и золотой сосуд для манны; из второго сорта золота — золотой светильник с лампадами на нем, золотой стол предложения, золотой алтарь кадильный; из третьего и четвертого сорта — священные сосуды, из египетского серебра — иное, из египетских одежд — внутренние и внешние завесы и покрывала. Таким образом, сыны Израилевы взятое из Египта, чему Египтяне не дали надлежащего применения, употребили для богопочитания.

Однако Св. Писание сообщает, как, наоборот, нисхождение из земли Израильской в землю Египетскую послужило во зло, указывая этим на то, что для некоторых служит во зло проживание с Египтянами, т. е. с науками мира сего, после того, как они воспитаны были в законе Божием и в израильском служении Ему. Это доказывает пример Адера Идумеяяина, который, пока жил в земле Израильской и не вкушал египетского хлеба, не устраивал идолов, но когда бежал от мудрого Соломона в Египет, то чрез брак сделался близким родственником фараона и родил сына, который воспитывался с сыновьями фараоновыми [234].

Возвратившись оттуда, он привел народ к поклонению золотому тельцу. На основании опыта Ориген говорит, что мало таких, которые дары Египтян употребили на служение Богу, и, напротив, многочисленны братья Адера, которые вызвали к жизни ереси и поставили золотых тельцов в Вефиле, т. е. в доме Божием. Слово Божие разумеет именно тех, которые свои измышления вложили в Священные Писания, образно называемые „Вефилем“. На самой крайней границе земли — в Дане, по соседству с языческими пределами, был поставлен второй телец, и это указывает, на близкое родство измышлений братьев Адера с язычеством. В заключении письма Ориген настойчиво убеждает Григория заниматься чтением Св. Писания и изучать его со вниманием, чтобы не сказать о нем чего-либо слишком поспешно, изучать с богоугодным настроением, право и с твердой верой искать сокрытую от многих мысль и с постоянной молитвой о даровании понимания божественных писаний. Ориген пишет эти наставления вследствие отеческой любви к нему. — Как применяется содержание этого письма для разрешения поставленных вопросов, мы сейчас увидим, а теперь обратимся пока к рассмотрению других, более определенных известий.

Евсевий в „Церковной Истории“(VI, 30) пишет, что Феодор (Григорий) и Афинодор целых пять лет пробыли с Оригеном (πέντε δέ όλας έτεσιν αύτώ συγγενομενοι). Известие о прибытии братьев в Кесарию Палестинскую помещено Евсевием после сообщения о гонении на христиан в царствование Максимина и о вступлении, после него, на царство Гордиана (VI, 28 и 29, 1). Из этого необходимо заключать, что если не все время пребывания св. Григория и Афинодора в Кесарии, то, по крайней мере, некоторая часть его и во всяком случае окончание его должно падать на время царствования Гордиана, которое продолжалось от 238 до 244 г. Здесь, конечно, нет точного указания на время удаления братьев из Кесарии, но не дано и безусловной необходимости полагать его непременно в 238 г., — больше оснований отодвигать его от начала царствования Гордиана. Далее Евсевий определенно говорит, что Григорий и Афинодор целых пять лет пробыли с Оригеном. Согласно с этим свидетельствует и Иероним: quinquennio itaque eruditi abeo remittuntur ad matrem [235]. Казалось бы, таким образом, что по крайней мере, продолжительность пребывания св. Григория в Кесарии Палестинской удостоверяется вполне определенно. Однако точность этого указания Евсевия и (зависящего от него) Иеронима (и Свиды) оспаривается [236]. Указывают на слова самого Григория в прощальной речи, § 1, где он говорит. „вот прошло уже восемь лет (καί οκταετής μοι χρόνος ουτος ήδη) с тех пор, как ни мне самому совершенно не приходилось произносить что-либо, или писать какую-нибудь большую или малую речь, ни слышать другого, кто бы частным образом писал или произносил, или же публично держал похвальные и защитительные речи (§ 3).

Эти восемь лет, в которые Григорий не имел дела с риторикой, относят ко времени пребывания его в Кесарии при чем лишние, по сравнению с Евсевием, три года полагают на время гонения при Максимине Фракиянине (с июля 235 г. до мая 238 г.), когда Ориген должен был бежать в Каппадокию к епископу Фирмилиану, вследствие чего занятия св. Григория были прерваны на три года [237]. Эту же мысль И. Дрэзеке [238] старается раскрыть и обосновать путем анализа указанного выше письма Оригена к св. Григорию. Дрэзеке находит невозможным относить это письмо к тому времени, когда Григорий окончательно расстался с Оригеном и возвратился на родину. По его мнению, между увещаниями и речами Оригена в письме к Григорию и собственными выражениями Григория в его благодарственной речи должно получиться противоречие, если принять обычное мнение о происхождении письма. Ориген и начале письма указывает на возможность для Григория двоякого жизненного поприща, — сделаться или хорошим юристом или знаменитым философом; между тем, как Григорий в благодарственной речи ясно указывает только на юридическую практику. Не мог, далее, Ориген настойчиво убеждать Григория к занятию подготовительными науками к философии — геометрией, музыкой, грамматикой, риторикой, астрономией и самой философией, как предуготовлением к христианству, и прежде всего к внимательному, соединенному с молитвой, изучению Св. Писания и предостерегать даже пред возможностью уклонения от истины после того, как Григорий в своей речи одушевленно воспел хвалу полученной чрез Оригена христианской науке и в частности восхвалил дар Оригена в истолковании Св. Писания, благодаря которому для внимательно слушающего ученика не осталось в Св. Писании ничего сокровенного или недоступного. По всему, что известно нам из других источников, Григорий, возвратившись из Кесарии на родину, в существенном закончил свои научные занятия. Письмо же Оригена, напротив, показывает, что Григорий еще стоит в средине занятий. Все это находится в противоречии с собственными выражениями Григория и несоединимо с тем истинно христианским утешением, с которым он обращается к самому себе в конце благодарственной речи. По этим соображениям И. Дрэзеке считает невозможным полагать происхождение письма после окончательного удаления св. Григория в Понт и думает, что его нужно поместить за несколько лет раньше. И. Дрэзеке прежде всего указывает на сообщение Григория Нисского о пребывании св. Григория в Александрии, когда он был еще молодым человеком, — здесь была произведена попытка оклеветать его при посредстве распутной женщины [239]. Он настаивает что в таком фундаментальном факте из [жизни св. Григория, как пребывание его в Александрии, едва ли можно допустить ошибку со стороны Григория Нисского. Далее, по мнению И. Дрэзеке, сам Григорий в своей прощальной речи намекает на свое пребывание в Египте. В начале ее, где он извиняется в своем неумении произносить красивые, блестящие речи, он мотивирует этот недостаток указанием на недостаточность своего дарования и потом продолжает, что уже восемь лет прошло, как он и сам не произносил речей, и не слышал других, кроме этих достойных удивления мужей, которые посвятили себя занятию прекрасной философией. Кого мы должны разуметь, — спрашивает И. Дрэзеке, — в числе τών θαυμασίων τούτων άνδρών, τών τήν καλήν φιλοσοφίαν άσπασαμένων? Во всяком случае, — говорит И. Дрэзеке, — Григорий указывает этим не на присутствующих философов. Св. Григорий упоминает о немногих философах, с которыми он входил в соприкосновение, прежде чем Ориген пленил его душу, но они не шли в философии дальше пустых речей (§ 134). Таких философов, по мнению И. Дрэзеке, нужно искать не в Кесарии, а в Александрии, куда Григорий направился, когда угрожающее опасностью гонение Максимина в 235 г. принудило Оригена к бегству.

Письмо Оригена, к Григорию как утверждает И. Дрэзеке, также ясно свидетельствует в пользу александрийского пребывания Григория. Во введении письма определенно показано, что занятия Григория еще не закончены. Следующее за введением и занимающее большую часть письма аллегорическое изъяснение Св. Писания не могло иметь целью только обстоятельно иллюстрировать ту совершенно общую мысль, что Григорий должен отказаться от не недостижимой для него славы великого правоведа или философа и все свое знание во всех областях учености посвятить христианской науке; но эта цель должна быть и как-либо исторически осязаема. В самом содержании письма необходимо обратить внимание на то, что пять сортов египетских драгоценностей, равно как и пять видов приготовленных из них израильтянами священных сосудов, очевидно, стоят в связи с прежде названными Оригеном вспомогательными к философии науками. И если под образом египетского золота, серебра и одежд необходимо понимать светские науки, то они должны быть те именно дисциплины, в которых большею частию сам Ориген наставил Григория, и относительно которых он высказывает пожелание, чтобы его ученик — подобно тому как евреи полученное от Египтян, наставляемые божественною мудростью употребили для богопочитания, — так же употребил в качестве пропедевтики к христианству. Но почему Ориген светские науки, от исключительного увлечения которыми он предостерегает своего ученика, обозначает под образом египетских драгоценностей? Сделал ли он это потому, что у него случайно не было под рукою лучшего примера из Св. Писания, или потому, что он сам знание этих наук принес в Кесарию именно из Египта и там посредством их указывал своим ученикам путь к христианскому знанию? По мнению И. Дрэзеке, Ориген не случайно написал, что Писание знает, что для некоторых нисхождение из земли сынов Израилевых в Египет послужило во зло, чем оно намекает, что для некоторых служит во зло проживание с Египтянами, т. е. с науками мира сего после того, как они воспитаны были В Законе Божием: καταβαίνειν εις Αϊγοπτον praesens в ότι τισι πρός κακού γίνεται το παροικήσαι τοίς αιγυπτίοις указывают, по мнению И. Дрэзеке, на переселение св. Григория в Александрию и пребывание его там. Туда именно Ориген и направил свое послание вслед ушедшему в Египет ученику.

Такое разрешение вопроса о времени и обстоятельствах происхождения письма Оригена к Григорию, по мнению Дрэзеке, имеет то преимущество пред обычным датированием его, что оно все объясняет. Ориген собрал в Кесарии около себя круг одушевленных учеников и в своей деятельности пользовался покровительством расположенной к христианам матери императора Юлии Маммеи; но в 235 г. Александр Север неожиданно был убит солдатами вместе с матерью, и тотчас его грубый преемник Максимин из ненависти к дому Александра, большею частию состоявшему из христиан, как говорит Евсевий [240], поднял гонение, которое направлено было главным образом против предстоятелей церквей, как главных распространителей евангельского учения. С болью расстался Ориген с местом своей деятельности, особенно угрожаемым в виду соседства с Сирией, откуда происходила императорская семья, чтобы искать безопасности на чужбине. Осиротелыми он оставил своих учеников и между ними Григория. Союз дружественных личных отношений с ним был разорван, — никто не мог сказать, — не навсегда ли.

И таким образом он, узнавши о месте пребывания своего ученика, написал ему, вероятно, из Каппадокии письмо, которого аллегорическое изъяснение Св. Писания находит свое полное объяснение в этих отношениях. Прежде всего упоминание о бегстве от Соломона в Египет Адера, которого Ориген смешал с Иеровоамом. Этот пример подходил к Григорию, который из земли Израильской, из Кесарии, поспешил в Египет; этот случай черта за чертой параллелен библейскому, равно как и совершенно определенные выражения и обороты указывают на это объяснение, как единственно правильное. Как Адер, пока он был в земле Израильской и не отведывал египетского хлеба, не устраивал никаких идолов, так и у Григория, пока он проживал в месте чистого познания в Кесарии, нельзя было опасаться отпадения в язычество. Но тот ушел в Египет и чрез брак вступил в теснейший союз с царствующим фараоном страны, — а Григорий? Ориген боится, что он войдет в близкие, во всяком случае опасные отношения с руководителем умов в Александрии, учителем светских наук, Аммонием Сакком, учеником которого он сам некогда, правда в более зрелом возрасте, был и от умозрений которого, несовместимых с христианским учением, он едва отрешился. Адер, конечно, возвратился назад, но только затем, чтобы разделить народ на два лагеря и привести к египетскому служению тельцу в Вефиле и Дане. Можно было бы допустить, что Григорий возвратится с неповрежденною, не смущенною язычеством душою. Но собственный опыт Оригена говорил против этого предположения, — отсюда предостерегающие слова, не смотря на общность выражения, имеющие специальное значение: „я же, наученный опытом, могу сказать тебе, что мало таких, которые взяли из Египта полезное и вышли из него и соорудили то, что относится к служению Богу, — напротив, много братьев идумеянина Адера. Это именно те, которые вследствие эллинской изобретательности вызвали к жизни еретические учения и, так сказать, соорудили золотых телиц в Вефиле“. Не было ли и у Григория этой έντρέχεια έλληνική? Не мог ли и он сделаться основателем секты, как, может быть непроизвольно предносившиеся пред взором писателя, гностики Василид, Валентин, Карпократ, которые все учили и действовали в Александрии, все „собственные сооружения воздвигли в Писаниях“.