После Максимина фракиянина наступило правление сначала Гордиана (238–244 г.г.), а затем Филиппа Аравитянина (244–249 г.г.), когда христианство мирно существовало и распространялось. В такое время и обращение в христианство св. Григория могло сделаться общеизвестным фактом, но вместе с тем оно должно было обратить на себя внимание и в силу того, что св. Григорий принадлежал к высшему кругу Неокесарийского общества и получил хорошее образование. Последовавшее затем его удаление от общественной деятельности, можно думать, казалось непонятным для людей мира; но для ревнителей христианства оно представляло фактическое и решительное подтверждение того, что в жизни Григория действительно произошел благодетельный переворот. Это обстоятельство не ускользнуло от взора амасийского епископа Федима. О нем, к сожалению, не сохранилось никаких известий; но можно думать, он предан был делу распространения христианства и, вероятно, занят был мыслью об организации церковной жизни в таком важном пункте, как Неокесария. „До того времени, говорит Григорий Нисский, этот город был одержим идольским заблуждением, так что из бесчисленного множества жителей, населяющих самый город и его окрестности, находилось не более семнадцати человек принявших веру“. [264] В конце своего похвального слова Григорий Нисский говорит, что, предузнав свою кончину, св. Григорий тщательно расследовал по всей окрестности, желая знать, не остался ли еще кто либо чуждым вере, и узнал, что оставшихся в старом заблуждении не более семнадцати человек [265]. Это же утверждение, что к началу деятельности св. Григория в Неокесарии было только семнадцать христиан, а к концу ее осталось только семнадцать язычников, автор сирийского жития (§ 15) влагает в уста самого св. Григория. О семнадцати христианах в Неокесарии до епископства там св. Григория говорит и св. Василий Великий. Очевидно число „семнадцать“в местном предании было очень устойчиво, имея для себя историческую основу, по крайней мере, в первой своей части, как это находим у св. Василия Великого. [266]

Ho Федим Амасийский признавал возможным и в миссионерских целях необходимым дать неокесарийской общине полную церковную организацию и при столь незначительном количестве христиан. Результаты вполне оправдали основательность его предположений.

Федим решил поставить во главе неокесарийской церкви св. Григория. Совершенно естественно предполагать, что Федим хорошо знал его. Можно с уверенностью сказать, что св. Григорий, возвратившись из Кесарии Палестинской христианином, сразу же вошел в общение с христианами Неокесарии и соседних местностей, в том числе и с амасийским епископом. Последний и сам мог обратить особенное внимание на знатного и образованного неокесарийца. Вероятно, Федим оказал влияние на Григория и в вопросе об изменении им направления своей жизни. Когда же Григорий отказался от общественной жизни и удалился в уединение, тогда связь между ним и Федимом могла усилиться еще больше. Таким образом, Федим, несомненно, имел достаточные основания для своего решения. Но св. Григорий хотел решительно уклониться от столь ответственного служения. Уроженец Неокесарии, он хорошо знал те трудности, какие предстояли ему при осуществлении возлагаемой на него Федимом задачи; кроме того, епископское служение естественно отвлекало его от уединения и возвращало в водоворот общественной деятельности. Но и Федим знал, кого хотел ставить, знал, какую пользу принесет поставление его в епископа именно в Неокесарии. Для полуварварской страны было необычным, чтобы сын одной из знатнейших фамилий, получивший блестящее образование, отдал себя на служение Церкви. В миссионерских целях, в связи с личными достоинствами св. Григория, и это обстоятельство имело важное значение. Все это делает понятной настойчивость Федима поставить на свещнице неокесарийской церкви молодого летами, но зрелого духовно св. Григория. Григорий Нисский так описывает усилия Федима добиться поставления Григория в епископа Неокесарии. „Когда Федим, который в то время был предстоятелем амасийской церкви и имел свыше от Святого Духа силу прозрения в будущее, употреблял все старание, завладевши великим Григорием, дать ему начальствование в церкви, чтобы он такую добрую жизнь не проводил праздно и бесполезно, то он, узнав о намерении: святителя, задумал скрыться, переходя из одной пустыни в другую. Славный Федим испытывал все средства, употреблял все искусство и старание, но не мог привести к священству этого мужа, принимавшего все предосторожности, чтобы не быть взятым рукою святителя; и тот другой препирались в своих усилиях, один — желая поймать, другой — избежать преследующего, ибо один знал, что принесет Богу священный дар, а другой боялся, чтобы присоединенные к жизни заботы священства, как некоторое бремя, не послужили ему препятствием в любомудрии. После сего Федим, объятый некоторым божественным порывом к предположенной цели, нисколько не обращая внимания на расстояние, отделяющее его от Григория (ибо он находился от него на расстоянии трех дней пути), — но воззрев к Богу и сказавши, что Бог в час сей равно видит и его самого и того, вместо руки налагает на Григория слово, посвятив его Богу, хотя он не присутствовал телом, назначает ему оный город, который до того времени был одержим идольским заблуждением.“ [267] В сущности сходно с этим и повестствование сирийского жития. [268]

Таким чрезвычайным образом св. Григорий поставлен был на епископскую кафедру. Св. Григорий полагал, что он не может противиться этому назначению, хотя и произведенному столь необычным способом. Григорий Нисский говорит, что после этого над ним совершено было все узаконенное (πάντων μετά ταΰτα τών νομίμων έπ’αΰτω τελεσθέντων), т. е., несомненно, все, что требовалось для посвящения в епископа. [269]

В каком году св. Григорий был поставлен во епископа, точно неизвестно, — по этому вопросу можно высказать только некоторые соображения. Евсевий сообщает, [270] что оба брата, Григорий и Афинодор, еще в юных летах признаны были достойными епископства над понтийскими церквами. Здесь, как видно, нет хронологической определенности; из связи речи можно только заключать, что поставление Григория и Афинодора в епископы нельзя отодвигать особенно далеко от пребывания их в Кесарии Палестинской. С другой стороны, во время гонения Декия (249–251 г.г.) св. Григорий уже был епископом Неокесарии, и деятельность его к этому времени уже достигла значительных результатов, [271] — следовательно, до начала царствования Декия уже протекло несколько лет епископства св. Григория. Если иметь в виду, что св. Григорий возвратился в Неокесарию между 241 и 242 годами, что на все, что произошло здесь между его возвращением на родину и поставлением в епископа, также потребно было несколько лет, то начало епископского служения св. Григория необходимо положить около 245 года. В связи с этим можно приблизительно указать и время его рождения, для чего раньше у нас не было обсужденных данных. ’Έτι νέος Евсевия нельзя преувеличивать: св. Григорий поставлен был во епископа не моложе 30 лет, а может быть и старше, — это согласно с практикой древней Церкви; в таком случае время его рождения нужно полагать между 210–215 г.г., — более точное датирование будет произвольным, так как нам неизвестны сроки его образования и промежутки между разными стадиями его.

Принужденный взять на себя бремя епископского служения, св. Григорий чувствовал сильное смущение. Он ясно видел, что философское понимание христианства, усвоенное им, не совсем пригодно для его нового служения, когда он должен был выступить с проповедью не пред образованными только людьми, но преимущественно пред простыми массами; и св. Григорий, по сообщениям Григория Нисского, „испросив у назначившего ему священство малое время для уразумения в точности таинства (веры), более не нашел нужным обращаться, как говорит апостол (Гал. 1, 16), к плоти и крови, но свыше просил себе откровения тайн и не прежде осмелился проповедывать слово, как некоторым явлением открыта была ему истина“. [272] Однако совершенно естественно, что св. Григорий о своем смущении и недоумениях поведал Федиму, [273] который поделился о ним результатами своего миссионерского опыта, беседовал и по вопросам веры и из этих бесед, может быть, особенно убедился в необходимости для „точного уразумения таинства веры“божественной помощи. Самый факт, к сообщению которого сейчас приведенные слова служат подготовкой, изображается у Григория Нисского так.

„Однажды, когда он целую ночь размышлял о предмете веры и волнуем был различными помыслами (ибо были и в то время некоторые люди, которые искажали благочестивое учение и вероподобными умствованиями часто представляли истину сомнительною даже для разумных); — в это время, когда он, озабоченный исканием сей истины проводил ночь без сна, является наяву некоторый муж в человеческом образе, по виду старец, светолепный по устроению одежды, как приятностию лица, так и стройностию вида обнаруживающий признаки великой добродетели. Когда же он, устрашенный видением, боялся встать с постели и спросить, кто он такой и зачем пришел, то он, кротким гласом успокоив душевное смущение, сказал, что он явился ему по божественному повелению для разрешения его недоумений, чтобы открыть истину благочестивой веры. При этих словах мужество возвратилось к нему, и он смотрел на него с некоторою радостью и изумлением. Потом, когда тот протянул руку и прямо направленными перстами как бы указывал на стоящее в стороне явление, он, обратив свой взор по направлению его руки, увидел против лица явившегося другое видение в женском образе, превосходнейшем человеческого, — и опять устрашился до того, что склонил лицо свое, приведенный в замешательство видением и не в состоянии будучи вынести этого явления — очами; необычайность видения состояла особенно в том, что в самую глубокую ночь такой свет окружал явившихся ему, как будто зажжена была некая светлая лампада. Итак, когда он не в состоянии был выносить этого явления глазами, услышал разговор между явившимися ему лицами, которые вели речь друг с другом о предмете его изысканий. Чрез этот разговор он не только научился истинному познанию веры, но и узнал явившихся по именам, потому что каждый называл другого собственным его именем. Так, говорят, он услышал, что явившаяся в женском виде просила Евангелиста Иоанна открыть юному (епископу) тайну благочестия, а тот сказал, что готов и в этом сделать приятное Матери Господа, поелику это Ей угодно. Таким образом, в стройных и кратких словах изрекши (эту тайну), они опять скрылись с глаз. Григорий же это божественное откровение тотчас заключил в письмена, по нему после проповедывал слово Божие в церкви и оставил это богодарованное учение, как некое наследие потомкам; этим учением даже доныне тайноводствуется народ этого города, пребыв неприкосновенным от всякой еретичеокой злобы“. Григорий Нисский приводит и самый текст „тайноводственного учения“ [274]

Получив чрез это откровение „некоторое дерзновение и смелость“, св. Григорий „выступает на подвиг“: „ибо не иным чем, — говорит Григорий Нисский, — как подвигами и борьбою должно назвать всю его жизнь в священстве, во время которой он верою подвизался против всех сил противника“ [275]. Действительно, для напряженной деятельности открывалось самое широкое поле: в это время „вся страна, — по свидетельству Григория Нисского, была одержима бесовскою лестью; нигде не устроено было храма истинному Богу; весь город и соседние поселения наполнены были жертвенниками, капищами и кумирами, так как весь народ старался об украшении храмов и капищ идольских и об утверждении между людьми безумного идолослужения, поддерживая его жертвами и обрядами и нечистыми жертвоприношениями“ [276]. Ho, с другой стороны, для начала деятельности св. Григория были и весьма благоприятные обстоятельства: во–первых, царствование Гордиана и Филиппа Аравитянина было временем благосклонного отношения к христианам и ослабления народного фанатизма, а во–вторых, и прежнее общественное положение св. Григория, его известность, как образованного человека, подававшего большие надежды, открывали широкий простор для его миссионерского воздействия, обеспечивая, при данных условиях, радушный прием в обществе, особенно высшем. Отражение этого отношения к св. Григорию можно видеть в повествовании Григория Нисского о торжественной встрече, оказанной ему жителями Неокесарии. Очевидно не имея уже собственности, он остановился здесь в доме некоего Мусония, известного в городе мужа, который „по роду, богатству и всему прочему, чем обладал, считался в числе первых“ [277].

Евсевий не сообщает ничего об епископской деятельности св. Григория. Можно думать, что св. Григорий сосредоточил свое внимание и силы ближайшим образом на умножении и организации своей церкви и, как истинный и верный пастырь, жил исключительно для блага вверенного ему стада. Чем напряженнее и ограниченнее по месту была его деятельность. тем большего успеха она могла достигнуть. Григорий Нисский говорит, что его деятельность сразу же привлекла к нему массы народа: „слушавших слово его сперва было малое число; но прежде чем окончился день и зашло солнце, столько присоединилось их к первому собранию, что множество уверовавших достаточно было, чтобы составить народ. Утром опять появляется народ у дверей, вместе с ними и жены, и дети, и преклонные летами и страждущие от демонов или другого какого-либо недуга. И он, стоя в средине, уделял силою Святого Духа каждому из собравшихся то, что соответствовало его нуждам: проповедывал, рассуждал, увещевал, учил, исцелял. И тем особенно он привлекал многих к своей проповеди, что одинаково действовал и на зрение и на слух, и чрез то и другое являл в себе ясные признаки божественной силы, ибо слух поражало слово, а зрение — чудеса, совершаемые над больными. Плачущий получал утешение, юноша — вразумление, старик наставляем приличными речами, рабы, чтобы повиновались господам своим, владельцы, чтобы человеколюбиво обращались с подчиненными; бедного учил он, что единственное богатство есть добродетель, что это имущество может приобрести каждый, кто ни захочет; напротив того, обладающего богатством вразумлял и учил, что он только распорядитель своего имения, а не господин. Женам подавал пристойные, детям соответственные возрасту, отцам приличные правила“. „Все жители как города, так и окрестностей его поражены были апостольскими чудесами и верили, что все, что он ни говорит и делает, делает и говорит силою божественною. В спорных житейских делах никакого другого судилища не знали выше его, но всякий спор и все неудоборазрешимые и запутанные дела раэрешались его советами. Отсюда чрез его благодатное влияние водворились в городе законная справедливость и мир как для всех вообще, так и для каждого в частности; много прибыло добра, как в частности, так и вообще, потому что никакое зло не нарушало взаимного согласия“ [278].

В этих словах, конечно, нужно видеть обобщение результатов всей вообще деятельности св. Григория в Неокесарии и ее окрестностях. Св. Григорий Нисский ясно сознавал, что такой чрезвычайный успех проповеди св. Григория может показаться даже невероятным, и однако он решительно настаивает на правильности своего сообщения: „что касается до быстрого обращения целого народа, — говорит он, — от эллинской суетности к познанию истины, то пусть подивится тому каждый из читателей рассказа об этом, но никто да не усомнится в этом, имея в виду пути Промысла, которыми совершилась такая перемена в обратившихся от лжи к истине“ [279].

Григорий Нисский мимоходом отмечает, очевидно, на основании понтийского предания, весьма характерную черту в миссионерской деятельности скромного, безраздельно преданного интересам своего просветительного служения святителя. Сообщая о том, что св. Григория просили оградить жителей от бедствий, причиняемых р. Ликом, Григорий Нисский пишет: „итак, он пришел на (означенное) место, потому что леность никогда не служила ему препятствием в добре, и он не нуждался ни в колеснице, ни в конях, ни в другом чем либо для своего проезда, но опираясь на один жезл, совершил весь путь, любомудрствуя с своими спутниками о чаемой горней жизни“ [280].

Получивши всестороннее и глубокое образование, св. Григорий явился просветителем не простого только народа, но и представителей интеллигентных классов неокесарийского общества. На это указывает отчасти Григорий Нисский, в сейчас приведенных словах отмечающий его любовь к рассуждениям о возвышенных предметах. Но особенно ясно свидетельствуют об этом его творения, в которых он дает ответы на вопросы в христианской вере, представлявшиеся язычникам неудобоприемлемыми, — они показывают в то же время, с какими именно недоумениями ему приходилось иметь дело. Так, в утраченном разговоре с Элианом, по свидетельству св. Василия Великого [281], он убеждал язычников по вопросу о Св. Троице и в нем, не считая нужным соблюдать точности в речениях, уступал иногда обычаям наставляемого, чтобы не противоречил он в главном. В трактате к Феопомпу он рассматривает вопрос о том, в каком смысле можно говорить о страданиях Бога, и в решении его должен был опровергать воззрения эпикурейцев о безучастном отношении к миру Божества, пребывающего в ненарушимом покое. Может быть, в связи с распространением эпикурейских воззрений и идеалов в окружающем св. Григория обществе, не только языческом, но и христианском, стоит и его „Переложение Екклесиаста“. В трактате к Татиаму о душе он дает руководство к защите правильного учения по этому весьма важному в системе христианского учения пункту не на основании Св. Писания, а посредством рациональных доводов, и в письме к Евагрию решает существеннейший вопрос христианского исповедания — об отношении единства божественного существа к троичности Лиц.

При таком разнообразии способов миссионерской деятельности, обнимающей все слои общества, бесспорно утрачивает свою кажущуюся необычность успех этой деятельности, повествование о которой, по предположению Григория Нисского, могло вызывать в его слушателях граничащее с недоверием недоумение.

Верующие в Неокесарии, как и в других местах, собирались для богослужения и поучения в частных домах. Но когда число их значительно умножилось, св. Григорий, пользуясь благоприятными обстоятельствами в царствование Филиппа Аравитянина, решил приступить к сооружению специального здания для храма. По свидетельству Григория Нисского, верующие содействовали этому предприятию трудами и деньгами. Он собственно положил начало постройке этого храма, а достойно украсил его один из его преемников. Храм этот существовал еще во время Григория Нисского. Он был построен на самом видном месте города, как бы некоторое основание святительства св. Григория. И в сооружении этого храма проявилась некоторая божественная сила, как засвидетельствовало последующее время. Григорий Нисский сообщает что „во время случившегося однажды в наши времена в городе (Неокесарии) сильнейшего землетрясения, когда все здания как частные, так и общественные разрушились и обратились в развалины, один сей храм остался целым и невредимым“ [282].