После этого значительного введения, св. Григорий воздает благодарение прежде всего Богу, Владыке вселенной, от Которого — для нас все начала благ. Однако, восхвалить по достоинству Правителя и Виновника вселенной не может ни каждый в отдельности, ни все вместе, — даже, если бы и все чистое, собранное в едином духе и в едином согласном порыве, устремилось к Нему (§§ 31–34). Поэтому оратор обращает свои хвалы и песни к Царю и Хранителю вселенной, к неисчерпаемому Источнику всяческих благ, который и в настоящем случае восполнит недостающее, Предстателю душ наших и Спасителю, Перворожденному его Слову, Создателю и Управителю вселенной. Он один только может воссылать постоянные благодарения Отцу как за Себя Самого, так и за всех. Он — истина, сила и мудрость Самого Отца всего, Он — в Нем и с Ним соединен совершенно, — поэтому Он один может совершеннейшим образом исполнить всю надлежащую меру приличествующей Ему хвалы, а все прочие могут благодарить Отца чрез Него — Его Единородного, сущего в Нем Бога Слова (§§ 35–39).

Св. Григорий переходит к благодарению своему ангелу, которому поручено с детства руководить им, воспитывать и опекать: святый ангел Божий был для св. Григория добрым воспитателем и попечителем; он же, кроме всего прочего, устроил так, что св. Григорий пришел в соприкосновение с Оригеном, который не был ни родственником его, ни соседом, ни даже единоплеменным: он с истинно божественною и мудрою предусмотрительностью привел в. одно место незнакомых, взаимно чуждых, разделенных народами, горами и реками, и устроил эту спасительную для св. Григория встречу, — и это он предусмотрел, по данному указанию свыше, от самого его рождения и детства (§§ 40–47). Вслед за этим св. Григорий сообщает уже раньше изложенные нами ценные сведения о самом себе, начиная с детства и до встречи с Оригеном; он подчеркивает, как за видимою стороною событий из его жизни скрывались истинные причины, которые, без его ведома и участия, направляли его жизненное течение к определенной цели — к общению с Оригеном и истинному научению чрез него о Слове, которое служило к его спасению. Божественный ангел, приведши св. Григория к Оригену, вверил ему дальнейшее промышление и попечение о нем (§§ 48–72).

Наконец, св. Григорий выражает благодарность Оригену, который сумел возбудить в нем любовь к науке и к самому учителю. В связи с этим он подробно изображает, какими способами Ориген располагал сердца учеников к изучению философии (§§ 73–92), как он сократическим методом испытывал наличные знания их и подготовлял почву для дальнейшего образования соответственно с своими знаниями (§§ 93–99), чтобы затем ввести их в различные области современной науки. Начиная логикой и диалектикой, он переходил к физике в античном смысле слова, со включением математики и астрономии (§§ 100–114). Эти науки должны были отчасти служить формальному дисциплинированию ума, отчасти же должны были дать учащимся ясные сведения о важнейших предметах неба и земли. Все это были подготовительные науки, за которыми следовали важнейшие,· расставлявшие главную цель научения, и прежде всего этика. Этическое научение не ограничивалось только напечатлением в уме учеников теоретических положений, но сосредоточивалось преимущественно на практическом преобразовании характера: этика не только должна устранять болезни души, но и прививать добродетель, и Ориген сам своею жизнью служил руководителем и примером к правильному поведению, в противоположность философам, которые только предписывали, но сами не выполняли (§§ 115–149). За этикой следовало богословие, которое состояло, с одной стороны, в ознакомлении с учениями древних мыслителей и поэтов, — за единственным исключением безбожников, т. е. главным образом эпикурейцев, с другой стороны, в изъяснении Св. Писания (§§ 150–183).

Окидывая взором все время, проведенное в общении с Оригеном, и полученные от этого общения блага, св. Григорий говорит, что здесь для него был истинный рай наслаждения, истинное веселие и блаженство. Время было немалое, но оно кажется кратким, когда оно приходит к концу. Св. Григорий скорбит, что он, как второй Адам, изгоняется из этого рая. Вместо того, чтобы теперь говорить речь, когда учитель является слушателем, он хотел бы пребывать в спокойствии и молча учиться. Он возвращается в землю, из которой взят, возвращается к дольнему родству и в дом отца, оставляя добрую землю, где было для него доброе отечество, покидая и дом истинного отца, который остается здесь с истинными своими сыновьями (§§ 184–189). Св. Григорий сравнивает себя с блудным сыном, — но, в противоположность ему, он не взял даже всего приходящегося на его долю наследства. Его ожидает все печальное: шум и смятение вместо мира и спокойствия, площади, суды, толпы и роскошь; он не будет уже произносить божественных изречений, а станет говорить о делах человеческих и при том о делах дурных людей. Вместо отечества его ожидает вражеская страна, в которой невозможно будет воспевать священную песнь, — напротив, остается плакать и стенать, воспоминая то, что было здесь (§§ 190–194). Св. Григорий сравнивает себя с иудеями, отведенными в плен вавилонский, — и он изгоняется из этого города и ведется· в чужую землю; но он уходит не против воли, как плененный, но даже добровольно, когда можно было бы и остаться. На своем пути он, может быть, впадет в разбойники и будет пленен ими, обнажен, покрыт ранами и брошен еле живым.

Ho зачем так плакать? — спрашивает себя св. Григорий. У него есть Спаситель всех, Заступник и Врач всех впавших в разбойники, — Слово, неусыпный Хранитель всех людей. Есть у него и семена, открытые в нем Оригеном и полученные от него, — эти семена он уносит о собою. Может быть, он и вернется к Оригену и принесет из этих семян плоды и снопы, правда, не совершенные, но какие посильны будут для него при его гражданских занятиях (§§ 195–202).

В заключении св. Григорий снова обращается к своей речи и говорит, что она была чрезмерно смелою в присутствии мужа, пред которым всего менее следовало произносить ее; но она была одушевлена наилучшими желаниями и дала некоторое выражение его благодарности, и если он не сказал ничего достойного, то, по крайней мере, и не промолчал совершенно. Она была соединена и со слезами, как обычно у расстающихся с друзьями; но в ней не было ничего лицемерного: она во всем истинна, с честным настроением и чистым и искренним намерением. Обращаясь к Оригену, св. Григорий просит помолиться и отпустить его. „Пока я был здесь, ты сохранял меня твоими священными наставлениями, и по отшествии отсюда сохраняй своими молитвами“. Пусть Ориген вверит его Богу, Который и привел его к нему, чтобы Он руководил его и в будущем. „Помолись за меня, — заканчивает св. Григорий свою речь, — чтобы я получил от Него и какое-нибудь утешение в разлуке с тобою, чтобы Он послал мне доброго провожатого — сопутствующего ангела. Проси же и о том, чтобы Он возвратил и снова привел к тебе, и это одно только более всего утешит меня“(§§ 203–207).

Благодарственная речь св. Григория, не смотря на заявление скромного оратора о своей неопытности в составлении и произнесении речей, — если это не был простой ораторский прием, — построена по всем правилам ораторского искусства и представляет выдающееся ораторское произведение. Как видно из обзора содержания речи, за введением у св. Григория следует благодарность, потом обоснование этой благодарности в форме хвалы (έπαινος), которая здесь, соответственно с обстоятельствами, развивается в виде подробного изображения деятельности Оригена, как учителя. Образ рая, под которым в заключении этой главной части представлена жизнь в школе Оригена, удачно переводит ко второй, более краткой части, дающей изображение того, что ожидает оратора, с сильным противопоставлением того, что он должен оставить, и боязливым взглядом на будущее, причем только воспоминание о прошлом и надежда на возвращение и свидание может доставить утешение. Наконец, речь переходит в мольбу — ευχή. Этот план и характер речи св. Григория показывает, что она относится к разряду ораторских произведений, которые по теории риторики носят наименование λόγος συντακτικός ИЛИ αυντακτήριος, т. е. прощальной речи. Сократ, очевидно, ошибочно называет речь св. Григория συστατικός λόγος, так как возможно только συστατική επιστολή — рекомендательное письмо, но не речь, — такое сочетание было бы непонятно. Все-таки у Сократа можно видеть отголосок правильного квалифицирования речи св. Григория.

Что же касается рукописного наименования λόγος προσφωνητικός, то под этим названием как риторическая теория, так и практика (Аристида, Ливания, Имерия) разумеют исключительно приветственную речь и именно обычно речь при получении высшей власти или высокой должности [332]. Речь же св. Григория обнаруживает поразительное согласие в существенном стем, что риторской теорией требуется от прощальных речей. Интересно сопоставить план речи св. Григория с тем построением прощальной речи, какое рекомендует ритор Менандр (второй половины III века по Р. Хр.) в параграфе περί συντακτικού. Он берет для примера прощанье с городом. Оратор должен произнести благодарность городу, из которого он уезжает, затем восхвалить его, показывая, что он скорбит при разлуке; после этой первой части он должен перейти ко второй, в которой должен вспомнить о тех местах, в которые он отправляется, с выражением тревоги о том, как его примут там, и с уверением, что он никогда не забудет города и остающихся в нем друзей; в заключение он должен молитвенно испросить себе доброго пути и благополучного возвращения [333]. Уклонения от этого плана в речи св. Григория сами собою вытекают из особенностей положения, к которому оратор с полным пониманием дела сумел приспособить общие предписания. Точное знание правил риторики св. Григорий обнаруживает и в тех случаях, когда он полемизирует против неразумного применения риторских шаблонов: „я не намерен восхвалять происхождения и телесного воспитания, — я не решаюсь на это и удерживаюсь вследствие чрезвычайного благоговения пред ним (т. е. Оригеном); не буду также восхвалять телесной силы и красоты, — это предметы похвальных речей для юношей, у которых мало заботы о том, говорят ли о них по достоинству, или нет, — ибо было бы бесцельно и легкомысленно о предметах, не имеющих продолжительного и устойчивого бытия, но многоразличным образом и скоро преходящих, держать речь в возвышенном и торжественном тоне уже в самом вступлении к ней (§§ 11–12). „Я не изобретаю себе изречений и слов и художественных оборотов. Даже когда, будучи мальчиком, я учился у ритора искусству произнесения публичных речей, я добровольно не позволял себе прославлять кого-либо и произносить о ком-либо похвальные речи, если это в чем либо не было согласно с истиной. Поэтому даже и теперь, когда я предположил [произнести] похвальную речь, я не думаю, что следует возвышать его просто порицанием других“(§§ 130–131).

Что св. Григорий занимался ораторским искусством, об этом он сам упоминает несколько раз (§ 56 и § 130). И независимо от этих сведений, речь св. Григория обнаруживает сильный риторичерсий колорит. Этот характер речи для нашего вкуса выступает иногда даже слишком сильно; ясно видно, как автор усердно старается следовать правилам своего прежнего учителя красноречия и дать своим мыслям возможно блестящее выражение. Сам св. Григорий не отрицает того, что он старался воспользоваться всеми украшениями, какие предоставляла в его распоряжение риторика: „если при этом, — пишет он, — мне встретится что-нибудь благообразное и благозвучное, я с удовольствием приму, а если нет, то поищу таких выражений“(§ 8).

В речи находятся многочисленные сравнения, заимствованные частью из природы и человеческой жизни, частью из Библии; к первым относятся: болото (§ 166), лес (§ 167), лабиринт (§ 168), земледелец (§ 93), садовник (§ 94), зеркало (§§ 119 и 142), скот (§ 76), неразумные животные (§ 109), звери, рыбы, птицы (§ 73), лошади (§ 97), стрела (§ 78), искра (§ 83), насаждения (§ 115), шерсть (§ 154), сведущий человек (§ 171), живописцы (§ 8); ко вторым: Адам (§§ 185 и 187), блудный сын (§ 190), вавилонский плен (§ 195), Давид и Ионафан (§ 85), бедная вдовица (§ 28), рай (§§ 183 и 184). Одни из этих сравнений раскрыты подробно, другие — приведены только вскользь, но все выбраны и применены удачно. К этому еще нужно присоединить буквальные и небуквальные цитаты из Библии (§§ 28, 41, 42, 85, 96, 180, 183, 184, 188, 190, 193, 194, 195, 199), пословицы (напр., в §§ 18, 74,159), поэтические места и выражения (§ 81: жало дружбы; § 148: золотое лицо добродетели).

Речь произнесена св. Григорием непосредственно по окончании образования у Оригена, в общении с которым он пробыл целых пять лет и который производил на него неотразимо сильное впечатление. Естественно поэтому, что произведение ученика носит отпечаток духа и образа мыслей учителя. Свящ. Писание он изъясняет и применяет совершенно в том же духе и по тем же приемам, как и Ориген. Можно отметить и прямое соприкосновение между суждениями св. Григория и мыслями Оригена, которые, очевидно, первый почерпнул из бесед с последним. Для примера можно привести следующее сравнение. Св. Григорий пишет (§§ 162–163): в таком „роде занимались философией наши превосходные, ученейшие и искуснейшие в исследовании эллины, когда каждый утверждал о том, с чем сначала встретился, побуждаемый некоторою силою, что оно одно истинно, и что, напротив, все прочее у других философов — обман и пустословие. Сам не будучи в состоянии ни в чем обосновать свою точку зрения лучше, чем это сделано другими, „каждый борется за свои собственные взгляды, чтобы вследствие принуждения или убеждения не оказаться в необходимости перейти к другой школе и изменить свои взгляды. При этом он не имеет, — если сказать правду, — никакого другого основания, кроме безотчетного влечения к названным философским учениям, и не имеет другого основания для оценки того, что считает истинным, — да не покажутся мои слова странными, — кроме безотчетного случая. Каждый любит то, с чем он случайно встретился в начале, и, как бы связанный им, уже не в состоянии внимать чему-либо иному“и т. д. Ориген в сочинении „Против Цельса“(кн. 1, § 10), настаивая на необходимости простой, безотчетной веры для тех, кто не имеет возможности заняться исследованием учения, говорит: „да и те, которые держатся противоположного учения, в действительности поступают точно так же. Если кто, напр., увлекается философией и случайно останавливается на определенной философской школе, то разве этот человек при выборе такого-то учителя руководится чем-нибудь иным, а не простой только верой в то, что именно эта школа есть самая лучшая? Он не выжидает, пока придется ему услышать учения всех философов и, в виду различия в их направлении, узнать возражения против одних и доказательства в пользу других школ, чтобы затем произвести свой выбор и решиться на то, сделаться ли ему стоиком, платоником, перипатетиком, — словом последователем какой угодно философской школы. Напротив, уступая какому-то безотчетному стремлению, даже при всем нежелании сознаться в этом, он обращается, напр., к занятиям в духе стоического учения и оставляет без внимания все прочие школы“ [334] и т. д. Очевидно, эта тема часто была предметом бесед Оригена с учениками, и раскрытое здесь положение составляло один из сильных доводов знаменитого учителя в борьбе с современным ему направлением в философском образовании. На основании приведенного примера можно судить, насколько верно св. Григорий воспроизводил в своей речи мысли своего учителя.

Написанная под живым впечатлением научных уроков Оригена, бесед с ним и с окружавшими его учениками и друзьями, а также чтения произведений философов, речь изобилует терминами, взятыми у классиков и преимущественно у Платона, имевшего столь сильное влияние и на самого Оригена. Св. Григорий и сам два раза указывает на согласие излагаемых им мыслей с учением „древних философов“(§§ 139 и 142), т. е. Платона и его школы. Знаком он и с учением „новейших“философов (§§ 124 и 160), т. е. стоиков: стоическим нужно признать лежащее в основе его рассуждений (в §§ 50–53) учение, что развитие λόγος или ήγεμονικόν в человеке достигает своего завершения с 14–м годом жизни. Конечно, теперь невозможно определить, что заимствовано св. Григорием из первоисточников и что должно отнести на счет влияния Оригена, — вероятно, и сам св. Григорий не мог бы с точностью установить границу между взятым из книг и приобретенным из личного общения с Оригеном: философов и поэтов он читал вместе с учителем, разбор их учения производился им же; на философские темы постоянно велись беседы, — при таких условиях атмосфера кесарийской школы была, так сказать, насыщена философскими мыслями и выражениями; кроме того, и сам Ориген облекал свои наставления в ту же философскую терминологию. Поэтому можно сказать, что на лексикон св. Григория больше всего оказал влияние именно Ориген, которому он подражал ненамеренно.

Стиль речи св. Григория в общем несколько тяжелый, и этот недостаток является у него обычным, если принять во внимание и другие его произведения, особенно трактат к Феопомпу и послание к Евагрию. Св. Григорий любил строить растянутые и сложные периоды, мысль которых иногда трудно схватить вследствие длинных вводных предложений, элипсисов, анаколуфов, нагромождения синонимов. Причины этого, конечно, не приходится искать ни в продолжительном изучении богатого периодами латинского языка, к которому св. Григорий, по–видимому, не питал склонности, ни в долголетнем перерыве его занятий риторикой, которые уже были им закончены и результаты которых с таким успехом были применены в той же речи, — очевидно, это было просто особенностью литературного стиля св. Григория. Вообще же он пишет хорошим для его времени и плавным греческим языком.

Как уже было отмечено, важное значение речи св. Григория заключается прежде всего в том, что она является главным и самым надежным источником для жизнеописания самого автора ее: св. Григорий сообщает в ней о юношеском периоде своей жизни до встречи с Оригеном и здесь дает такие сведения, которых нельзя найти в других источниках. Кроме того, как отдельные места речи, так и все содержание ее представляют много ценных данных для характеристики личности св. Григория в столь важную пору его жизни, постепенного хода его образования, выработки взглядов, пройденного им трудного пути, незаметно для него самого приведшего к христианству, а также и степени достигнутого им проникновения в христианскую истину, — того запаса на жизненный путь, с каким он оставил Кесарию Палестинскую и направился в свой родной Понт.