Более того, это была политическая и даже дипломатическая личность, как можно видеть из того факта, что император Василий II послал его в 976 году в качестве своего представителя, чтобы убедить мятежного генерала Варду Склироса отказаться от мятежа. Он был выбран, по свидетельству летописца Кедрина, как «ловкий примирять и смягчать привлекательностью своих слов самые неукротимые натуры» [93]. (Впрочем, он не преуспел в своей миссии.) Что же касается его богословской учености, она была неоспорима, но весьма отлична от богословия пр. Симеона, и это было, вероятно, главной причиной их столкновения. Столкновения между книжным, схоластическим и оторванным от духовной жизни богословием, но тем не менее формально православным и консервативным, и богословием, сознающим себя выражением Божественного Духа, подчеркивающим непостижимость и тайну Бога, а также Его откровение в мистическом опыте святых, и отрицающим право говорить о Боге лицам, не обладающим Духом Святым. Богословием, всецело признающим авторитет Писания и Отцов, но для которого это внутренний авторитет, постигаемый только в свете Духа. Три Богословских Слова пр. Симеона, написанные в период споров между ним и Стефаном, хорошо отражают духовную атмосферу этого конфликта, хотя прямо о нем не говорят. Конфликта скорее духовного, чем догматического, и не выходящего из рамок Православия.

Для Никиты, однако, объяснение конфликта было более простое: это была зависть Стефана, который не мог вынести, что слава пр. Симеона как богослова была больше, чем его, несмотря на всю его ученость. Вот что, по убеждению Никиты, было первопричиной ссоры, возбуждаемой Стефаном против пр. Симеона. «Блаженный Симеон, — пишет Никита, — обладающий истинным ведением духовным, был любим всеми людьми тогдашнего времени, и наслаждались все и удивлялись его знанием, и он почитался всеми людьми не только как мудрый духом, но и как святой. Дошло это … до слуха упомянутого человека, а он, как много о себе думающий и выше всех других себя считающий, насмехался над известностью святого и порицал тех, кто говорил о знании его, называя святого неучем и совершенным дикарем и невеждою, неспособным и слово пикнуть в присутствии мудрых людей, умеющих произносить тонкие суждения о ученых предметах» [94]. Случилось, что оба человека однажды встретились в патриархии, и синкелл Стефан воспользовался случаем, чтобы поставить пр. Симеону трудный богословский вопрос, надеясь поймать его в ловушку и таким образом выявить его невежество. «Немного времени прошло, — рассказывает Никита, — и святой встречается в верхнем этаже патриархии с синкеллом, и тот говорит ему, надев личину друга: «Здравствуй, благоговейнейший господин Симеон, знаменитый знанием вместе с благоговением и ученостью» [95]. И как пр. Симеон отвечает ему в том же тоне иронической вежливости, Стефан ставит ему вопрос: «Как, скажи, разделяешь ты Сына от Отца, умственным различием (έπινοία) или действительным (πράγματι)?» Этим лукавым вопрошанием своим, — комментирует Никита, — он заранее приготовил так, что если тот что–нибудь скажет, предпочтет одно другому, так как вопрос имел двусторонние опасности, Симеон поскользнется, как якобы невежда, и вызовет против себя много осуждения и смеха, изобличенный при первом же нападении, и его восхвалителям станет очевидно его невежество» [96].

Но пр. Симеон не был человеком, которого легко поймать в ловушку. Ответив: «Вам, архиереям, было дано знать тайны Божий, о премудрейший владыко… Тебе поэтому следовало бы посвятить нас в тайну познания таких предметов» [97], — он обещает синкеллу дать письменный ответ на следующий день. «Что мне должно ответить … (Бог) может мне дать благодатью Духа, когда я сам возвращусь в мою келью и письменно изложу, и пошлю тебе» [98]. Никита рассказывает далее, что пр. Симеон по возвращении к себе начал писать свой ответ и «разжегшись сердцем Божественным огнем… составив свой труд в свободных стихах по способу поэтов», разрешил трудности вопросов Стефана и послал ему свой ответ [99]. Этот ответ пр. Симеона сохранился, это его 21–ый Гимн. Пр. Симеон опровергает в нем сначала предпосылки вопроса Стефана, объясняя истинный смысл троических различий в Боге, неразделимом в Себе и едином по природе. «Бог, — говорит он, — сосуществующий по природе, предбезначальный с Богом собезначальным, Сыном и Словом, из Тебя рожденным, разделяемым от Тебя не умственным разделением, но действительным, причем Ты остаешься нераздельным. А если и разделяется, то не по природе, а скорее по ипостаси, то есть Лицу, потому что (говорить) «действительным разделением» свойственно нечестивцам и безбожникам, а «умственным разделением» всецело омраченным. Ибо Ум обладает рождаемым Словом, непрестанно всячески и неким образом отделенным. А если Он рождается и происходит подлинно, и отделен ипостасным Словом (ένυποστάτω Λόγω), но остается внутри Родившего, что следует мыслить Отеческим Лоном, и исходит во весь мир и все наполняет всецело без Отца и Сам весь пребывает со Отцом. Во всяком случае Он приобщается Своими действиями (ταΤς ένεργείαις) и мыслится как приходящий осиянием» [100].

Пр. Симеон не ограничивается, однако, этим, совершенно православным, изложением троичного догмата о единстве Божественной природы, ипостасных различиях и «энергиях», которыми Бог обнаруживает Себя, но, увлеченный вдохновением, посвящает большую часть своего письма полемике против тех, кто, как, по его мнению, синкелл, смеют богословствовать, не обладая Духом Божиим. Пр. Симеон пишет, что «Всесвятой Дух, исшедший неизреченно от Отца, был послан через Сына людям, ни неверным, ни любящим славу, ни ораторам, ни философам, ни изучающим эллинские сочинения, ни не знающим наши Писания, ни тем, кто выступал на сцене жизни, ни говорящим изощренно и обильно, ни получившим великие имена, ни тем, кому случилось быть любимыми прославленными людьми», — (намеки на синкелла совершенно ясны), — «…но бедным духом и жизнью, чистым сердцем и телом, стяжавшим простое слово и более простую жизнь, и еще более простой образ мысли» [101]. Только Духом Святым, а не при помощи науки, приобретается познание Св. Троицы. «Таковые, — говорит он, — имеющие учителем Духа, не нуждаются в научении от людей, но, освещаемые Его светом, видят Сына, созерцают Отца и поклоняются Троице в Лицах, единому Богу, неизреченно соединяемому по природе» [102]. Более того, синкелл, видимо, не знает, как видно из его вопросов, что «тварь не может понять Создателя» [103]. И пр. Симеон обращается к митрополиту Стефану со следующим патетическим призывом: «Прекрати, человече, содрогнись, смертный по природе, и помысли, что, несуществующий, ты был произведен в бытие… Взыщи Духа, будь вне мира!.. Может, Бог будет умолен и даст, как прежде дал видеть мир и солнце, и дневной свет, так и теперь удостоит осиять и указать тебе умный (νοερόν) мир, и осветить тебя трисолнечным светом» [104].

Неудивительно, что такой ответ пр. Симеона глубоко не понравился синкеллу Стефану и рассердил его, тем более что пр. Симеон пишет о вопросах, на которые синкелл не просил его отвечать, и считает для себя дозволенным учить синкелла духовной жизни. Во всяком случае, именно пр. Симеон углубил конфликт и, сверх вопросов личного характера, выявил истинную природу столкновения между двумя типами богословия и понимания духовной жизни. Итак, началась долгая война между митр. Стефаном и пр. Симеоном. Она продолжалась приблизительно шесть лет и закончилась 3 января 1009 года изгнанием пр. Симеона из монастыря [105].

Как можно заключить из этих дат, трения между синкеллом и пр. Симеоном должны были начаться за два года до отставки последнего от игуменства и, вероятно, повлияли на его решение. Не имея причин напасть на пр. Симеона ни на догматическом, ни на нравственном уровне, синкелл Стефан избрал в качестве предлога для своего враждебного вмешательства тот факт, что пр. Симеон, по своему личному почину, с большой торжественностью праздновал в монастыре память своего покойного духовного отца (скончавшегося около 986–987 г.) [106], который еще не был официально признан Церковью святым. Само по себе это обстоятельство не было столь необычным, как может показаться нам, так как официальная канонизация святых была еще мало известна, во всяком случае не обязательна в ту эпоху. Признание святости было обыкновенно простым следствием существующего народного почитания. Как бы то ни было, патриарх Сергий II, услышав об этих празднествах, «послал за святым и расспросил его о том, что слышал» [107]. Но, получив от пр. Симеона сведения о жизни и писаниях его духовного отца, одобрил празднование его памяти в монастыре. «С большими похвалами (патриарх) отпустил (пр. Симеона), побудив его напоминать ему во время празднования памяти (его) отца, так чтобы и он мог бы предоставить восковые свечи и благоухания (μύρα) и тем выразить свое почитание святого. Это происходило в течение шестнадцати лет» [108]. Однако, Стефан начал нападать на личность Симеона Благоговейного, подвергая сомнению его святость и клевеща на него, как на грешника.

Стефан нашел сочувствующих при патриаршем дворе и даже среди некоторых монахов Св. Маманта — доказательство того, что он не был одиночкою в церковной иерархии и что разделения продолжали существовать в монастыре пр. Симеона. «Затем, — рассказывает Никита, — (Стефан) воздвигает неких церковных людей, а они — других из ограды пр. Симеона, и принуждает их вопиять против него за почитание и торжества духовному отцу. Итак, они вопияли и говорили беззаконие против праведника, а он (Стефан) воздвигал свои уста на небо, и язык его дошел до слуха архиерея, а он говорил неправду в высоту святого синода» [109]. Однако, как рассказывает Никита, «патриарх и архиереи святого синода затыкали уши в течение двух лет, не давая завистливому голосу места для входа, потому что им было стыдно выразить порицание самим себе, так как одни из них благоуханиями и свечами ежегодно воздавали честь святому, а большинство из них по своей воле приходили на праздник отца» [110]. «Таким образом, как обстояли дела, происходило некое сражение между истиной и ложью» [111], но, в конце концов, «зло победило» [112].

«Непрерывностью своей клеветы синкелл надоел патриарху и архиереям … и они настаивают, чтобы он дал какой–нибудь предлог для обвинения против святого, так чтобы приговор против него, которого тот добивался, не был лишен основания» [113]. Синкелл Стефан нашел его в некоторых чертах духовности Симеона Благоговейного, о которых мы будем говорить более подробно в нашей главе о бесстрастии. Вот что пишет Никита в Житии: «(Симеон Благоговейный), предварительно умертвив крайним бесстрастием плоть, еще при жизни совершенно увядил природные ее движения и, как мертвец по отношению к мертвецу, имея чувство к приближающимся к нему телам, надевал личину чувственности (έμπάθειαν), прежде всего желая скрыть свое сокровище бесстрастия … далее чтобы вытащить из глубины погибели некоторых … долу лежащих, незаметным образом этой приманкой… Синкелл ухватывается за этот способ чудной ловли, как за предлог для благовидного обвинения, и выдвигает его в синоде, говоря: «Своего духовного отца, сущего грешника, он воспевает как святого вместе со святыми!» [114] Пр. Симеона вновь вызывают в синод, где патриарх, хотя и одобряя его деятельность, требует, чтобы тот отказался, дабы успокоить синкелла, надоедавшего ему своими обвинениями против его духовного отца, не праздновать его память с такой торжественностью и совершать ее только с монахами [115].

В длинной речи пр. Симеон защищает память своего духовного отца и, основываясь на Писании и на отцах, говорит о долге почитать святых и тех, кто породил нас духовно. Поэтому он отказывается повиноваться, так как всякое уменьшение почитания духовного отца равнялось бы отречению от него [116]. Начался процесс. «Целых шесть лет, — пишет Никита, — (синкелл) таскал праведника по судам … и так как он восставил против праведника почти всех архиереев и самого, что не должно было бы быть, патриарха сделал его врагом, а были также и из монастыря (αυλής) Симеона дьяволы, болевшие против учителя неистовством Иуды; осмелевшие поддержкою самого патриарха и синкелла, они крадут в одну из ночей икону святого отца его Симеона … и приносят ее в патриархию» [117]. Пр. Симеона снова силою приводят в патриархию, где он защищается, цитируя слова пр. Иоанна Дамаскина о почитании икон [118]. Синкелл «убеждает патриарха и архиереев святого синода выскоблить по крайней мере надпись со святой иконы, а именно: Святой (Симеон). Что и совершивши, они немного приостанавливают его ярость. И таким образом снова судилище расходится, после того как икона была возвращена Симеону» [119].

Преследование, однако, на этом не останавливается: «(Синкелл), смутив патриарха клеветами против этих святых, убеждает его, чего не должно было бы быть, послать уничтожить (καθελεΐν) все святые иконы этого великого отца, где только они были изображены» [120]. «Тотчас же, — продолжает свой рассказ Никита, — посылаются люди, дерзнувшие на это ужасное дело … и топором уничтожают убийственною рукою иконы преподобного отца, один раз бия в неудержимой ярости иконы по главе, другой раз по груди, иногда по животу, или по бедрам, и не ранее останавливаются бить, прежде чем превращают их в пыль. А другие иконы, покрыв сверху сажей и известью, скрывают из вида, в то время как видевшие это монахи и миряне страстно рыдали о совершаемом христианами посреди церкви верных… и не могли обороняться против виновных в такого рода действиях из–за общего с ними имени веры» [121].

На этот раз пр. Симеон признает необходимость защищаться письменно. «Он набрасывает первую апологию… всего себя приготовив на смерть за доброе дело. Немного времени, и снова мой Симеон приводится от места своих подвигов на судилище. Сражение словами вновь начинается, очень сходное с прежним» [122]. Апология пр. Симеона, как нас осведомляет Никита, «читалась посреди святого синода достаточно часов … (епископы), не будучи в состоянии … ослабить силу его слова, встали со своих тронов, с языками, связанными безгласием, заочно осуждают праведника и приговаривают к изгнанию» [123]. Приговор патриарха и синода был быстро приведен в исполнение. 3 января 1009 г., как мы уже сказали, «переплывши Пропонтиду близ нашего Хрисополя, увозившие блаженного причалили свое суденышко у некоего селения, называемого Палукитон, а он не имел с собою никаких совершенно вещей, время же было зимнее. И в пустынном месте, где стоит колонна осужденного дельфина, оставляют святого, покинув его совершенно одного и даже не удостоивши его пищи на один день, эти несочувствующие люди!» [124]

Никита рассказывает, что первое, что сделал пр. Симеон «на этом обрывистом холме», он возблагодарил Бога, с радостью за все, что ему пришлось перенести [125]. Далее, «сошедши на подошву холма и найдя там развалины молитвенного дома (εϋκτήριον) имени святой Марины, он вошел в него и воздал Богу молитвы девятого часа. Затем, отдавшись сначала маленькому отдыху, он угощает друга синкелла, как ученик Христов, следующим письмом» [126], текст которого Никита воспроизводит [127]. Чтобы сказать правду, под видом смирения и благодарности, оно имеет скорее саркастический характер. Так, во всяком случае, понял его синкелл и, чтобы отомстить, убедил патриарха приказать произвести обыск в монастыре пр. Симеона, чтобы найти там — как объясняет Никита — крупные суммы денег и другие ценности, посредством которых пр. Симеон совершал празднества в честь своего духовного отца. Может быть также, как нам кажется, синкелл искал рукописи пр. Симеона, которые хотел бы конфисковать. Как бы то ни было, служители синкелла ворвались в монастырь св. Маманта, ломая все и захватывая книги и одежды пр. Симеона, не найдя, однако, никакого сокровища [128]. Пр. Симеон пишет тогда синкеллу второе письмо, в том же духе иронической благодарности, в котором упоминает, что вот уже семь лет, как он терпит его преследования [129]. Вместе с тем, он умоляет Христа, «свет мира», даровать ему видеть Его, «имеющему сердце наполненное злами жизни из–за многих скорбей и зависти, причиняемых виновниками моего изгнания или, лучше сказать, моими благодетелями, моими владыками, моими настоящими друзьями, которым вместо злых дай, о мой Христос, благая, вечная, богатая и Божественная» [130].

Пр. Симеон не падает духом от случившегося. Он получает в подарок от своего духовного сына, Христофора Фагуры, молитвенный дом св. Марины, принадлежавший последнему, и устраивает там с его помощью маленький монастырь, где пребывает вместе с одним из своих учеников, последовавшим за ним в изгнание [131]. С другой стороны, многочисленные ученики и почитатели пр. Симеона в столице пришли в волнение. Пр. Симеон послал тогда патриарху книжку (λίβελλον), которая была отнесена ему сенатором Генесием, духовным сыном пр. Симеона. Книжка была прочитана на одном из заседаний синода, и патриарх, имевший во всем этом деле слабую и непостоянную позицию или, скорее, потому что он искал прежде всего мира в Церкви, согласился пересмотреть процесс пр. Симеона. Он также считался с общественным мнением. «(Патриарх), взирая на многочисленных и знаменитых людей, пришедших к нему, и уважая их известность, а также опасаясь, что подробности всего дела дойдут до императора и все закончится сильным для него порицанием, повелевает, чтобы (книжка) была прочитана в синоде… По окончании чтения написанного патриарх говорит властям и ученикам святого: «Что касается меня, преславные, у меня никогда не было дурного подозрения против господина Симеона… Но я не знаю, откуда и какое возникло разногласие между ним и синкеллом, и он выдвигал против него и его отца несметное множество обвинений… А то, что он пострадал с нашей стороны, так он это … пострадал не как ошибавшийся в догматах Церкви, но так как держался неизменно своей цели и, почитая отца, не переставал праздновать с блеском, а его обвинители волновались и ежедневно стужали нам, поэтому я удалил его из монастыря и из города. Теперь же, если он желает и послушается моих слов, он вновь станет господином своего монастыря, и я его рукоположу, с соизволения всего священного синода, архиереем в одной из высоких митрополий» [132].

Итак, пр. Симеон был вызван из своего изгнания и встречен в Константинополе толпою почитателей, которые проводили его к патриарху. Патриарх принял его с честью и, намекая о своем намерении возвести его в сан епископа, посоветовал ему вместе с тем больше умеренности. «Возвратись снова в твою обитель, — сказал он, — где ты положил много трудов, а относительно празднования преставления твоего отца и мы не препятствуем. Однако мы убеждаем тебя ослабить немного блеск многодневных твоих торжеств и праздновать с одними подчиненными тебе монахами и с приходящими со стороны вплоть до того времени, когда движимые против тебя завистью или прекратят (свои действия), или перестанут жить и не будут в настоящей жизни. И тогда ты будешь поступать, как тебе угодно и как нравится Богу» [133]. Но пр. Симеон категорически отказался уступить настояниям патриарха, оправдываясь при этом, что не он начал этот спор с синкеллом. «Нет, — сказал он, — ничто не отделит меня … от любви к моему Христу и к моему духовному отцу. Потому что с тех пор, как я доверил всю заботу игуменства моему ученику Арсению и рассудил, чтобы он вместо меня стоял бы во главе братии, я всецело, находясь там, стал вне дел и моих трудов… И так как я из–за правды был изгнан … я больше другой раз не вернусь туда, пока нахожусь в живых» [134]. «Когда патриарх, вопреки всем ожиданиям, услышал это, — продолжает Никита, — он сказал: «Действительно ты Студит отцелюбивый, господин Симеон, и ты имеешь их упорство, может быть заслуживающее похвалы, если оно законное». Поэтому (патриарх) кратко высказал свое постановление: «Я говорил, что несколько обрежу твое большое упорство в этом деле, но так как ты все тот же еще и нисколько не изменился, но остаешься недвижимым по отношению к почитанию твоего духовного отца и в верности ему, это кажется мне и всем похвальным и законным, но во всяком случае ты показал себя не повинующимся нашим словам. Отныне находись, где тебе угодно, общаясь то есть со своими учениками и поступая по твоему хотению, не возбраняемый с нашей стороны, вне ли или в этом городе торжественно празднуя и радуясь вместе с друзьями». Сказав так, он отпустил их в мире» [135].