«О имени Твоем, Господи Боже истины, и Единороднаго Твоего Сына и Святаго Твоего Духа, возлагаю руку мою на раба Твоего сего, сподобльшагося прибегнути ко святому имени Твоему, и под кровом крил Твоих сохранитися. Отстави от него ветхую оную прелесть и исполни его еже в Тя веры и надежды и любве: да разумеет, яко Ты еси един Бог истинный, и Единородный Твой Сын, Господь наш Иисус Христос, и Святый Твой Дух».

Эта молитва очень похожа на молитву наречения имени. И поэтому теперь, когда мы вынуждены сокращать крещение, ввиду наших обстоятельств, мы чаще всего молитву наречения имени опускаем, а начинаем прямо с оглашения. Затем следуют 3 запретительные молитвы, которые читаются лицом к оглашаемому. Эти молитвы обращены к дьяволу, это есть заклинание. Звучат они так:

«Запрещает тебе, дияволе, Господь, пришедый в мир и вселивыйся в человецех, да разрушит твое мучительство и человеки измет, Иже на древе сопротивныя силы победи, солнцу померкшу, и земли поколебавшейся, и гробом отверзающымся, и телесем святых восстающым, Иже разруши смертию смерть и упраздни имуща державу смерти, сиесть тебе, диавола. Запрещаю тебе Богом, показавшим древо живота, и уставившим херувимы, и пламенное оружие, обращающееся стрещи то: запрещен буди. Оным убо тебе запрещаю...»

И дальше эта молитва продолжается со ссылками на Евангельские сюжеты, где Господь изгоняет бесов, и говорится о смысле пришествия Христова. Затем следуют вторая и третья молитвы. Эти молитвы могут на нас произвести впечатление некоторого магизма. И мы с вами так и привыкли думать, что заклинатели — это суть маги, это такие волшебники и колдуны. И наоборот, всякие ворожеи и колдуны именно заклинают. Поэтому после длинных наших объяснений несовместимости христианской жизни с магией, довольно странно слышать, что в самом начале нашей церковной жизни находятся именно заклинательные молитвы. Как это нужно понять? Здесь нужно вспомнить, что Христос в Евангелии дает своим ученикам власть вязать и решить, власть изгонять нечистых духов и запрещать им. Вы помните, как 70 апостолов, возвращаясь после своей миссии, рассказывают Христу с радостью, что и духи повинуются им. Поэтому в самих словах молитвы мы еще не имеем никакого магизма. Это не есть признак магизма, если мы запрещаем или изгоняем нечистого духа. Магизм есть отношение к этой молитве. Если священник думает, что достаточно ему просто произнести какие-то формулы заклинательные, и тогда нечистая сила изыдет из человека, который перед ним стоит, то это будет магизм. Это довольно тонкое и существенное место. Таким образом, магизм — это наше отношение, это то, что мы делаем в своем сердце. Если человек запрещает диаволу властью, данной ему от Бога, именно силой Божией, именем Христовым запрещает ему, то тут никакого магизма нет, тут просто некий диалог с темным духовным миром (мы верим, что он существует), и поэтому естественно, что мы призваны Христом к духовной жизни, мы вступаем в общение с этим духовным миром, мы молимся Богу, мы отрекаемся от сатаны, мы запрещаем сатане, — здесь ничего магического нет. Если мы помним, что здесь действует сила Божия, мы действуем именно по повелению Божию, по той власти, которая дана нам от Бога. Если же мы забудем об этой своей миссии, об этой власти, данной нам Христом, и начнем действовать в свое имя, т. е. начнем думать, что есть какие-то волшебные слова, что именно эта формула сама по себе обладает такой чудотворной волшебной силой, т. е. если мы переведем наши отношения с Богом — отношения любви и послушания, отношения дара — в некие условия договора: «Ты — мне, я — тебе», то здесь уже проявляется магизм. Если мы забудем, что мы действуем по дару Божию, по дару благодати (например, в Литургии оглашенных есть слова: «По дару Христа Твоего», т. е. мы совершаем Таинство по дару Христа), и будем думать, что просто нам дано здесь совершать какие-то чудеса в силу некоей договоренности, от нас не требуется ни любви, ни веры, ничего, а требуется просто соблюдение формальных признаков этого договора, т. е. сами слова, сама формула обладает такою силою, то это и есть магизм. К сожалению, (а может быть, это вполне естественно) священник часто забывает об этом. Он забывает, что как только он перестанет молиться, как только он перестанет верить, как только он перестанет обращаться к Богу, то сразу же кончаются эти настоящие отношения с Богом, и он превращается в мага. Когда крещение происходит в таких невыносимых условиях, уже невозможно молиться, и тогда формально вычитываются какие-то тексты, и это уже, конечно, магизм.

У католиков этот принцип уже богословски оформлен и оправдан. Там есть учение о сакраментальных формулах, которые сами по себе обладают такой силой, — это чистый магизм. Так вот, если мы будем молиться, если будем помнить, в чье Имя мы действуем, во Имя Кого мы действуем, если будем с любовью к Богу и со смирением призывать помощь Божию и выступать от имени Бога как люди, облеченные властью божественной, то здесь никакого магизма нет. Нет ничего неестественного в том, что пришел человек в церковь, и именно здесь, в доме Божием, сатана может быть изгнан именем Христовым, властью Божией. Поэтому очень важно, чтобы священник, когда он читает эти странные запретительные молитвы, не чувствовал себя совершенно автономным экзорцистом (есть такое понятие, это значит изгонитель бесов), чтобы он не думал: «Я теперь изгоняю бесов». Он должен помнить, что он это делает по поручению Божию, по милости Божией, по дару Христову, а не своей силой. Сам же он ничего не может. Он должен помнить, что сила Божия в немощи совершается. Как только священник забудет об этом, ему грозит прелесть. И не только ему, но всем тем, кто последует за ним. Здесь мы опять возвращаемся к изначальному вопросу о соотношении формы и содержания. Вы помните, как в Евангелии Господь говорит:

«Кто не примет Царствия Божия как дитя, тот не войдет в него»

(Мф. 10, 15.) И вот для первых веков христианства было характерно такое детское восприятие. Первые христиане не разделяли форму и содержание. Как, скажем, ребенок не анализирует, где у него душа, а где тело. Для него человек есть единое целое. Когда он повзрослеет, когда станет свидетелем смерти, то он поймет, что есть душа и есть тело, у каждого может быть своя судьба. Поймет, что это трагедия падшести, трагедия греха в человеке. А вначале этого анализа нет. И лучше, когда его нет, когда есть цельное, нераздельное сознание. Но мы теперь уже не можем вернуться к нему, потому что анализ такого рода уже давно произведен в истории. Поэтому мы вынуждены этот анализ проследить и сделать для себя должные выводы. Тем не менее, мы должны всегда стремиться к цельности, к цельному сознанию. Должны помнить, что обряд, который есть форма, свят, он освящен, поэтому он, безусловно, причастен к содержанию. И все молитвы, все формы обрядовые, все чины богослужебные несут в себе благодатную силу.

После чина запрещения идет четвертая молитва, обращенная к Богу. Священник поворачивается лицом к алтарю и говорит:

«Сый, Владыко Господи, сотворивый человека по образу Твоему и по подобию, и давый ему власть жизни вечныя, таже... и создание Твое сие избавль от работы вражия, приими в Царство Твое пренебесное, отверзи его очи мысленныя во еже озаряти в нем просвещению Евангелия Твоего, сопрязи животу его ангела светла, избавляюща его от всякаго навета сопротиволежащаго, от сретения лукаваго, от демона полуденнаго, и от мечтаний лукавых».

Здесь имеются очень важные для нас слова: «Отверзи его очи мысленныя во еже озаряти в нем просвещению Евангелия Твоего». Эти слова могли бы быть основанием для того, чтобы запретить читать Евангелие до святого крещения. С другой стороны они отчасти разрешают это делать, потому что чин оглашения проводился в древности до крещения, поэтому эти слова как бы готовят к тому, чтобы дойти до Евангелия.

После этой молитвы священник дует на уста оглашенного, на чело его и на перси, глаголя: