Вообще в богословии замечается волнообразное движение в области богословской терминологии, замечается после повышения и терминологическая отсталость. Излагаемые споры сопровождались успехами в терминологии о Троице; по отношению к христологии дело остановилось на точке развития эпохи первого вселенского собора. Не было бы никаких последующих ересей, если бы уже на первом вселенском соборе была установлена точная богословская терминология. Так и в учении о Св. Духе мы расходимся с латинянами именно в терминологии. Восточные богословы в терминологии сделали шаг вперед и стали на точку зрения Василия В. У них как рождение Сына, так и исхождение Св. Духа рассматривались как ипостасные свойства. Но латинские богословы удержали старый термин ex substantia и для них исхождение Св. Духа представлялось как actus substantiae. Поэтому для них естественным было требование, чтобы и Сын мыслился, как изводящий Св. Духа, ибо существо Отца и Сына одно и то же (ex utroque, ex Patre Filioque). Являлось даже предположение, не исходит Св. Дух и От Самого Себя, но этот вывод был слишком уже радикален. Таким образом, между нами и латинянами различие заключается в глубине мысли: для нас исхождение Св. Духа есть акт ипостаси, а для латинян — акт существа.

б) Учение о рождении Сына из существа Отца логически завершается в положении: «Сын единосущен Отцу». Слово {стр. 39} όμοούσιος есть необходимое дополнение к выражению «έχ τής ουσίας του Πατρός». Рассматривая то и другое выражение, Афанасий В. признает, что они не даны в Св. Писании текстуально, но верно выражают смысл его и имеют символико-полемическое значение самое высокое: уклониться от их силы не могла никакая арианская диалектика. Другие богословские выражения ариане умели перетолковывать по своему, но перед έκ τής ουσίας του Πατρός и όμοούσιος они были бессильны: они могли лишь оспаривать право догматистов употреблять эти небиблейские термины для означения отношения Лиц Отца и Сына, но не могли исказить их.

В слове όμοούσιος дан синтез всего учения о Сыне Божием. Центральный пункт этого понятия Афанасий В. (de synodis, 54, писано в 359 г.) объясняет так: «употребляя слово όμοούσιος без полемических придирок, мы означаем, что Он есть истинный (присный, собственный) Сын, из Отца имеющий бытие» (λεγοντές δε μή εριστικώς τον ομοούσιον Υιόν σημαίνομεν γνήσιον έκ του Πατρός πεφυκότα).

Высокое достоинство этого термина выясняется уже из того, что его нельзя заменить никаким другим (не в означенном выше только полемическом смысле, как слово для ариан неприемлемое, но по внутреннему догматико-философскому содержанию). Наиболее близко к όμοούσιον стоит «όμοιος κατά πάντα» и дальнейшее разъяснение этого последнего — «όμοιούσιος». И, однако, оба эти последние термины (όμοιούσιος в особенности) не выдерживают пробы, и это даже не потому, что они представляют полумеру, непоследовательность, а потому, что όμοιούσιος противно и духу греческого языка, и установившейся философской терминологии. Чтобы судить об этом, нужно выяснить точный смысл слова «όμοιος», которое лишь очень неточно может быть передано русским «подобный». Место понятия «όμοιον» в ряду аналогических выражений Аристотель устанавливает в таком положении (Metaphys. V, 15):

ταυτà μέν γάρ ών μία ή ουσία, ομοια δ’ ών ή ποιότης μία, ίσα δέ ών τό ποσόν εν.

«тождественны» те предметы, у которых одно существо, «подобны» те, у которых одно качество, «равны» те, у которых одно количество.

Это было сказано давно, но так верно отвечает духу {стр. 40} греческого языка, что Афанасий В. признает эти определения бесспорными и говорит омиусианам (de synod. 53): «вы и сами знаете, да и никто в этом не сомневается, что слово όμοιον употребляется не в отношении к существу (ουσιών), а лишь в отношении к форме и качеству (σχημάτων καί ποιοτήτων); потому что в вопросах о существе речь может быть не о подобии, а о тождестве (έπι γάρ τών ουσιών ούχ όμοιότης, αλλά ταυτότης αν λεχθείη)». — Слабая сторона слова όμοιον заключается, следовательно, не в том, будто оно выражает сходство неполное, так что в «тождественном» сходства более, а в «подобном» — сходства менее. Математически и όμοιον следует передать знаком равенства =, как и ταυτόν, а не знаком приближения ~; только это равенство имеет применение к различным классам отношений, и потому с точки зрения греческого языка «тождецветность» двух предметов была бы таким же абсурдом, как и их «подобосущие». Следовательно, «όμοιούσιον» несостоятельно explicite, как contradictio in adjecto, a «όμοιον κατά πάντα» несостоятельно implicite, потому что по филологическим и философским основаниям уполномочивает на дополнение: «по всему, только не по существу».

Для выяснения смысла частицы «όμο-» есть удовлетворительные аналогии. Όμόδοξοι — те, которые держатся одних и тех же догматических убеждений; ομογενείς — те, которые соединены между собою единством рода (genus). Όμοούσιον выражает, по учению Афанасия В., ταυτόν τή όμοιώσει έκ του Πατρός, τήν ταυτότητα, т. е. не только единство-тождество — равенство сущности, т. е. качественных определений Отца и Сына (это было бы только όμοιον), но и тождество-единство существа. И так как по самому понятию о Боге мыслимо только конкретное, нумерическое единство (unitas numerica) существа, а не собирательное, специфическое (видовое) единство (unitas specifica) существа, реально распределенного между многими субъектами, тождество которого удостоверяется лишь логически тождеством его определений: то, следовательно, то же самое существо, которое есть в Отце, оно же есть и в Сыне; т. е. ό όμοούσιος Υίος; не только равносущен Отцу, но единосущен. Никейский символ не останавливается на тождестве в смысле одинаковости, а ведет к тождеству в смысле именно единства. Но вместе с тем здесь есть и указание на действительное различие Лиц. 'Ομοούσιος — не просто ταυτού{стр. 41}σιος, но предполагает, что несколько субъектов вместе обладают одним и тем же существом; можно быть единосущным только кому-либо другому; никто не единосущен сам себе. Слово «όμοούσιος» отстраняет, таким образом, мысль о савеллианском отождествлении Отца и Сына: Сын не может быть тождественным с Отцом уже по тому, что в таком случае Он не был бы Ему единосущен. Эту особенность данного термина ариане даже утрировали в том смысле, что обвиняли православных, будто они Отца и Сына представляют как двух братьев, причастных одному и тому же, прежде их данному, существу, — представление, которое как нелепость отвергают и Афанасий В. и Василий В.

Никейский символ был столь точен, что его нельзя было перетолковать, а лишь можно было или принять, или отвергнуть. Ариане не согласились подписать это учение, хотя и не все. Сам Арий не подписал его, и из его последователей только четверо остались на его стороне: Евсевий никомидийский, Феогний никейский, Феона мармарикский и Секунд птолемаидский. Все они отправлены были в ссылку: Арий в Иллирию, a другие в Галатию (или Галлию?). Евсевий никомидийский и Феогний никейский решились подписать символ, но отказались подписать анафематствование Арию, мотивируя свой отказ тем, что они не верят, чтобы Арий действительно утверждал то, что́ ему приписывается там. Филосторгий, арианский историк, находит для себя при этом лишь то утешение, будто Евсевий и Феогний подписали собственно не Никейский символ, так как в подписанном ими символе в слово όμοούσιον они вставили лишнее «ι», получилось «όμοιούσιον». Секунд птолемаидский сказал, говорят, при этом Евсевию: «ты подписал, Евсевий, чтобы не быть сосланным. Но я верую Богу, что и года не пройдет, как тебя отправят в ссылку». И действительно, в ноябре 325 г. и Евсевий и Феогний были сосланы, а их кафедры замещены другими лицами.

Отцы Никейского собора возвратились к своим паствам не с одинаковым настроением духа. Все они (за исключением арианствующих) были, убеждены, что арианство осуждено справедливо, но не всем была присуща уверенность, что полемические средства, как έκ τής ουσίας и όμοούσιον, не заключают в себе опасной крайности. Западные епископы стояли весьма твердо в православии. Но эту твердость {стр. 42} надо понимать несколько относительно, — в пассивном смысле: они не обладали достаточным образованием для полного уразумения выражений и всего смысла Никейского символа, к которому они отнеслись довольно формально. В церквах остались в употреблении другие символы, прежде существовавшие. Иларий пиктавийский, человек высоко образованный для своего времени, говорит о себе таким образом: «Свидетельствуюсь Богом небесе и земли, я никогда не слыхивал ни того, ни другого из этих выражений (ex substantia, consubstantialem), но мыслил всегда согласно с ними. Возрожденный в св. крещении и даже пробыв несколько лет епископом, я однако же услышал веру никейскую (= текст символа) лишь тогда, когда меня отправляли в изгнание (fidem nicaenam nunquam, nisi exsulaturus, audivi)».

Таким образом, догматическая победа над арианством, одержанная на Никейском соборе, опередила собою победу историческую. Нужно было твердо упрочить в богословском сознании достояние никейской веры и очиститься от всех тех осадков, которые были аналогичны с арианством. Поэтому прошло более полувека, прежде чем на Константинопольском соборе отмечено было и это историческое торжество над арианством. И те лица, которые были не свободны от предубеждений против никейских формул, представляют собою те элементы в кафолической церкви, брожение которых и составляет историю борьбы с арианством после Никейского собора.

Она слагается из двух половин: 1) борьба арианского элемента за преобладание оканчивается торжеством его (поворотный пункт — август 357); 2) но это торжество ведет ко внутреннему разложению того, что казалось арианской партией, и объединению всего того, что было в ней в действительности православного.

Борьба с арианством после Никейского собора (325–381).

Стадия первая: