Новые миссионерские задачи требовали особых способностей, знаний и любви к делу. О миссионерской работе священников имелась богатая литература, но над обучением епископов–миссионеров не слишком задумывались. Несмотря на это, в ходе миссии среди язычников выдвинулись весьма заметные фигуры. В борьбе с расколом епископы, действовавшие не только репрессиями, но и духовным оружием, встречались реже. А среди борцов с сектантством епископы, обладавшие даром апологетов, были вообще исключением [995].

В отличие от XVIII в., когда всякий новопосвященный епископ немедленно получал кафедру, теперь в подготовке епископов (по крайней мере, теоретически) известную роль играло викариатство. Начинать карьеру с викарного епископа стало правилом, хотя ни в законах, ни в Уставе духовных консисторий не было никаких предписаний относительно функций викариев. Епархиальному архиерею самому предоставлялось решать, что поручить своему викарию. Бывали случаи, когда деятельность викария ограничивалась обязанностями настоятеля монастыря, если, например, епископ не желал ничем поступиться в управлении епархией. В видах дальнейшей карьеры викарию было крайне важно сохранять хорошие отношения с епархиальным архиереем. А как легко было их расстроить: чрезмерной ли энергичностью, или слишком уж глубокой ученостью, с которой не мог тягаться сам епископ, или слишком красноречивыми проповедями, или же слишком большой популярностью у прихожан. В подобной ситуации недоброжелательную аттестацию со стороны епископа могли компенсировать только большие связи или высокая протекция. Лишь немногие епархиальные архиереи обладали в отношении своих викариев объективностью митрополита Макария Булгакова или митрополита Иннокентия Вениаминова [996]. Это подтверждают списки епископов и их биографии. Были такие неудачники, которых в продолжение многих лет, по выражению Макария Булгакова, «спихивали» из одной епархии в другую [997]. Но бывали и викарии, переживавшие в одной и той же епархии многих епископов [998]. Митрополит Филарет Дроздов обладал таким авторитетом, что мог сам подбирать себе викариев. Он вырастил целый ряд способных епископов–консерваторов, хорошо зарекомендовавших себя и в деле управления: Исидора Никольского, Филофея Успенского, Леонида Краснопевкова, Алексия Ржаницына, Савву Тихомирова [999]. Но в целом следует признать, что институт викариев так и не был с должным тщанием использован для обучения будущих епископов.

Большим злом в синодальное время были частые перемещения епископов. В XVIII в. ими не слишком злоупотребляли, но в XIX и XX вв. они стали постоянными. Особенно заметно это явление не в обер–прокурорство, скажем, графа Д. А. Толстого, не пользовавшегося любовью епископов, а при Протасове, Победоносцеве и Саблере, которые по церковно–политическим соображениям стремились воспрепятствовать укоренению епископов в их епархиях [1000]. К вящему ущербу епархий, эти перемещения производились совершенно без всякого плана и системы. Епископ, превосходно зарекомендовавший себя на одной из окраин, вдруг переводился на другой конец огромной империи, где условия были совсем иными. Так, Иоанникий Горский, успешно боровшийся с расколом в Саратовской епархии (1856–1860), неожиданно оказался на Холмско–Варшавской кафедре. Иоанникий Руднев, также отличившийся в борьбе со старообрядчеством, из епископов Нижегородских был назначен экзархом Грузии (1877–1882) [1001]. Несмотря на то, что деление епархий на степени было отменено, оно все же сохраняло известное значение при перемещениях. Кроме того, Святейший Синод старался не переводить заслуженных архиереев из богатых епархий в бедные. Соображения такого рода были важнее, чем пригодность или непригодность для исполнения тех или иных задач [1002].

Вопреки вышеописанным неблагоприятным церковно–политическим условиям, некоторые архиереи добивались в управлении епархиями выдающихся успехов. Строгость и жестокость по отношению к подопечному духовенству временами сочетались с усердием в административных делах, которые бывали весьма осложнены размерами епархий и неразвитостью средств сообщения.

Арсений Мацеевич был одним из немногих епископов XVIII в., хорошо знавших свою епархию благодаря частым инспекционным поездкам. То же самое можно сказать о Симоне Лагове (епископ Костромской в 1769–1778 гг., епископ (1778–1792), а затем архиепископ (1792–1804) Рязанский), который за время своей многолетней деятельности успел побывать во всех до единого приходах своих епархий. Многое для монастырей и приходского духовенства было сделано Гавриилом Петровым, епископом Тверским (1763–1770) и митрополитом Петербургским (1770–1799). К выдающимся иерархам XVIII в. относится также Арсений Верещагин, который еще до своего посвящения в сан активно помогал Гавриилу Петрову в улучшении монастырской жизни в Твери; позднее, уже будучи епископом Тверским, а затем Ростовским, он был известен своей заботой о семинариях и народных школах [1003]. Предметом особого попечения Тамбовского епископа Феофила Раева (1778–1811) были монастыри, и прежде всего старчество. Платон Левшин (1775–1812) образцово поставил в Москве дело духовного образования [1004]. Что касается малороссийских епархий, управление которых было приведено к великорусскому образцу лишь в конце XVIII в., то здесь следует упомянуть Черниговского архиепископа Иродиона Жураковского (1722–1738), проявлявшего большую заботу о духовенстве, а также митрополитов Арсения Могилянского (1757–1770), Гавриила Кременецкого (1770–1783), Самуила Миславского (1783–1796) и Рафаила Заборовского (1731–1757) ради их трудов на пользу Киевской Академии [1005].

И в 1–й половине XIX в. бывали епископы, считавшие объезды приходов своей главной обязанностью, вызывая, впрочем, одним известием о своем приближении (как выразился в своих записках священник 40–х гг.) «трепет и смятение» духовенства [1006]. Примером для епископов того времени мог служить первый предстоятель новообразованной Олонецкой епархии Игнатий Семенов (1828–1842): он организовал управление епархией, заботился об образовании духовенства, с помощью которого завел приходские школы, и боролся с расколом [1007]. Прежде чем во 2–й половине XIX в. церковная политика в Грузинском экзархате роковым образом приняла националистический и русификаторский характер, многое для улучшения положения буквально нищенствовавшего духовенства сделал здесь Иона Василевский (1821–1832). И при мягкосердечном Моисее Богданове–Платонове (1832–1834) управление экзархатом также оставалось на высоте. Преемник же его Евгений Базанов (1839–1844), напротив, принес огромный вред своей жестокостью и произволом [1008]. Выдающимся администратором, помимо прочих его достоинств, был Московский митрополит Филарет Дроздов (1821–1867). Он вникал в каждое отдельное дело и обосновывал свои всегда очень точные решения подробными разъяснениями, которые превращались в общие административные установки. Его считали строгим, но справедливым, и поэтому духовенство боялось и уважало его. Деспотизм и произвол были ему совершенно несвойственны, он никогда не забывал, подобно иным своим коллегам, об уважении священнического сана своих подчиненных [1009].

О епархиальном управлении и деятельности отдельных архиереев во 2–й половине XIX и начале XX в. опубликовано слишком мало материалов, чтобы можно было составить ясное представление. Изменения в законах и взглядах не могли не отразиться и на церковном управлении. То, что и здесь перемены были вполне возможны, показывает деятельность Алексия Ржаницына, консервативно настроенного епископа школы Филарета. В бытность свою Таврическим епископом (1860–1867) Алексий одним из первых допустил благочинных, как выборных представителей духовенства, к участию в епархиальном управлении. Он поощрял инициативу духовенства, разрешив съезды церковнослужителей, в чем далеко отошел от принципов своего великого учителя [1010]. Рано умерший Саратовский епископ Евфимий Беликов (1860–1865) как настоящий «шестидесятник» положил немало сил на воспитание духовенства своей епархии. В ней было всего лишь 3 церковноприходских школы, Евфимий не только пополнил их число, но и привлек к работе в них духовенство [1011]. В целом можно констатировать, что с середины XIX столетия епископы все чаще стали проявлять заботу о нуждах сельских клириков [1012].

Главным средством пастырского окормления, как о том еще придется подробнее говорить, считалась проповедь [1013]. О развитии приходской жизни в XVIII в. совершенно не думали, как бы забыв, что именно из приходов, как из клеток, состоит тело Церкви. Начатки самоуправления церковных общин (например, в форме выборности духовенства) постепенно отмирали, более того — они подавлялись сверху. Поэтому данных, которые могли бы свидетельствовать о роли епископов в развитии приходской жизни, мало. Тем не менее несколько имен назвать нужно. Из архиереев XVIII в. заслуживает упоминания архиепископ Варлаам Петров. В XIX в. активный интерес к церковноприходской жизни проявлял Костромской епископ Виссарион Нечаев (1891–1898), который до своего посвящения в архиерейский сан в течение 30 лет служил приходским священником в Москве. Свой вклад в оживление приходской жизни внес и Воронежский архиепископ Анастасий Добрадин (1898–1913), пользовавшийся в своей епархии большим авторитетом [1014].

Однако популярность епископа зависела прежде всего от его способности торжественно и величаво отправлять богослужение. Русский народ переживает свою веру в первую очередь через литургию, поэтому он всегда ценил архиереев, которые умели служить с подобающим достоинством, прощая им за это иные их слабости. Архиерейское богослужение являлось одним из средств привлечения народа к церковной жизни и даже могло служить инструментом внутренней миссии. Жестокий деспот Вятский епископ Варлаам Скамницкий (в 1743–1748 гг. в Вятке, в 1748–1761 — в Великом Устюге) совершенно искупал в глазах народа все отрицательные черты своего характера чинностью богослужения. Величественная внешность Петербургского митрополита Антония Рафальского (1843–1848), человека во всех других отношениях ничем не замечательного, и красота его богослужения привлекали в храм толпы народа, готового не замечать явных недостатков своего архиерея. Знаменит своими богослужениями был также митрополит Григорий Постников. В Каменец–Подольске на литургии, совершаемые Подольским епископом Кириллом Богословским–Платоновым (1832–1841), стекались не только православные, но и католики. Всероссийской славой пользовались богослужения митрополита Филарета Дроздова. В Москве в этом отношении народ был особенно избалован и придирчив. Так, непопулярность Московского митрополита Леонтия Лебединского (1891–1893) объяснялась именно поспешностью, поверхностностью его богослужений, а не недостатками в управлении [1015].

Большое значение для авторитета епископа имел также его образ жизни. Среди архиереев синодального времени можно найти ряд подлинных аскетов. Некоторые из них, жившие в XVIII в., были даже канонизированы [1016]. Из епископов XIX в. примером аскетической жизни может служить Феофан Затворник (1815–1894). Отшельником жил в 1825–1827 гг. епископ Амвросий Орнатский (1778–1827). После своего ухода на покой он поселился в Кирилло–Белозерском монастыре, где вел строгую подвижническую жизнь в полном уединении, так что и монах, приносивший ему скудную пищу (а питался он почти одними просфорами), не каждый день видел его. По ночам даже зимою его можно было видеть коленопреклоненным на каменных плитах церкви. Свою епископскую пенсию он раздавал в ответ на письма бедняков. Скончался Амвросий 27 февраля 1827 г. [1017] Менее известен епископ Иеремия Соловьев (1799–1884). Он чувствовал себя очень несчастным в сане епархиального архиерея, так как судьба ученого монаха навязала ему карьеру, к которой он не чувствовал призвания. Лишь в монастыре он нашел желанный покой. В течение 27 лет он не покидал свою келью, до самой смерти ведя строго аскетическую жизнь в молитве и посте. Его сочинения «Предуказание свыше» и «Врачевство духовное» не были замечены, хотя заслуживали всяческого внимания. Скончался Иеремия 6 декабря 1884 г. [1018] Подвижнической жизнью отличались Харьковский архиепископ Мелетий Леонтович (1835–1840) и его современник архиепископ соседней Воронежской епархии Антоний Смирницкий (1773–1846) [1019]. Подлинное, монастырское, иночество и старчество высоко ценил и Филарет Амфитеатров (1779–1857). Не имея академического образования, он не был приверженцем ученого монашества и по иерархической лестнице поднимался медленно, став лишь в 1836 г. членом Святейшего Синода, а в 1837 г. — митрополитом Киевским. Из–за расхождений с Филаретом Дроздовым и обер–прокурором Протасовым он покинул Синод и удалился в свою епархию. В своих письмах он предстает аскетом и мистиком, мало интересующимся административными вопросами [1020]. Эти немногие примеры показывают, что известная часть русских иерархов имела склонность к личному подвижничеству и была близка к настоящему монашеству, хотя не имела собственного опыта иноческой жизни. И напротив, самым настоящим иноком был не оставивший монашеского образа жизни и в сане епископа Игнатий Брянчанинов, наглядный пример того, что оба пути были все–таки совместимы [1021] и не было никакой необходимости связывать судьбу епископата непременно с ученым монашеством, ибо при правильной организации монастыри были вполне в состоянии поставлять достойных кандидатов в епископы [1022].

Среди иерархов — выходцев из ученого монашества имелись выдающиеся богословы, научные интересы которых отвлекали их от административной деятельности, заставляя раньше уходить на покой [1023]. Типичной фигурой в их ряду является митрополит Евгений Болховитинов (1767–1837): на всех многочисленных кафедрах, которые ему приходилось занимать, он интересовался более архивами, нежели текущими делами. Велики его заслуги в развитии русской церковно–исторической науки. Таков же был и Макарий Булгаков (1816–1882), который после десяти лет епископского служения признавался: «Ах, как скучна епископская служба, скорее бы на покой!» Ему был в то время всего 51 год. Самым главным делом была для него работа над «Историей Русской Церкви» [1024]. Ученым по призванию был также архиепископ Филарет Гумилевский (1805–1866), но его способностям и основательным богословским познаниям трудно было развернуться в николаевскую эпоху. Его работа об отцах Церкви получила отрицательную оценку Святейшего Синода и вызвала неодобрение Протасова за то, что он назвал «Катехизис» Петра Могилы западной схоластикой. Этот печальный опыт послужил причиной колебаний Филарета, когда ему было предложено написать руководство по догматическому богословию. «Эти предложения, — пишет он А. В. Горскому, — льстивы для самолюбия, но нельстивы для благоразумия, внимательного к положению дел. Я и теперь еще не касаюсь сего дела». Работа над историей казалась Филарету более соответствующей сложившейся ситуации [1025]. Неблагоприятно отразилась научная работа на карьере епископа Порфирия Успенского, заставив его уйти на покой. Его труды и по сей день опубликованы только частично. Ученым по призванию был епископ Иннокентий Смирнов (1784–1819), человек кроткий, расположенный к мистике. Известность как историк Церкви заслужил епископ Макарий Миролюбов (1817–1894). Велик ученый вклад в области церковной археологии и палеографии также епископа Амфилохия Казанцева (1818–1893). Архиепископ Афанасий Дроздов (1800–1876) имел обыкновение сжигать свои работы. Это был человек феноменальной учености, глубоко знавший египетский, ассирийский языки, санскрит, древнееврейский, греческий, латинский, владевший четырьмя современными языками, в полной мере освоивший зарубежную литературу по библеистике, а также минералогии, астрономии и ботанике. Его кабинет был всем чем угодно, но только не кабинетом епископа. Он не оставил после себя никаких сочинений, зато, будучи ректором Петербургской Духовной Академии, поднял ее научный уровень и привлек к работе в ней многих ученых. Архиепископ Сергий Спасский (1830–1904) имел выдающиеся заслуги в области агиографии [1026]. В последние бурные 20 лет синодального периода из среды епископата не вышло значительных ученых. Правда, некоторые будущие иерархи непосредственно по окончании академии публиковали свои научные работы, главным образом по проблемам этики (например, Сергий Страгородский), но в целом богословская наука по традиции оставалась делом академий [1027]. В науке, как и в других областях церковной жизни, особое место принадлежит Филарету Дроздову. Он не писал систематических работ, однако его речи, резолюции, отзывы обнаруживают глубокое знание догматики, церковного права, аскетики, так что Святейший Синод постоянно консультировался с ним как с признанным научным авторитетом [1028].

д) Трагедия русского епископата синодального времени заключается в несостоятельности его пастырской деятельности, что привело к образованию глубокой пропасти, отделившей иерархов от низшего духовенства и паствы. П. Знаменский усматривает признаки этого явления уже в XVIII в., полагая, что своего наивысшего развития оно достигло в царствование Екатерины II [1029]. Хотя внешне в старом Московском государстве также не было тесной связи между епископами и верующими, но этот недостаток искупался полным единством церковного мировоззрения и вытекавших из него церковно–политических устремлений. В начале XX в. митрополит Антоний Вадковский писал: «Архиерей не имеет своей личной жизни, жизни для себя, но он живет жизнию Церкви, посвящая свою жизнь спасению других, в жизни которых и заключаются его радости и невзгоды» [1030]. Такой аскетический идеал был чужд архиереям синодального времени. Его наиболее значительные представители видели свою задачу в управлении верующими, а не в их пастырском окормлении. Так понимали дело, например, Арсений Мацеевич и Амвросий Зертис–Каменский в XVIII в., Филарет Дроздов — в XIX и Антоний Храповицкий — в XX в. Эта установка, воздвигавшая непреодолимую преграду между епископами, с одной стороны, и низшим духовенством и народом — с другой, встречала все более острую критику со стороны последнего — свидетельство того, что общество по–прежнему было неравнодушно к внутренним нуждам Церкви. В этой связи в первую очередь следует назвать противника Феофана Прокоповича беспокойного архимандрита Маркелла Родышевского. Среди его бумаг сохранилось исследование «Духовного регламента» и петровских указов о монашестве. «Первое и самое главнейшее дело самой верховнейшей власти императорской — велеть духовному правлению всеконечно искать себе от духовнаго монашескаго чина самых богодухновенных… и их освидетельствовав… таковы ли обрящутся, яковых их быти сказывают, и… производить на самые главнейшие духовные начальства, еже есть во архиерействе и архимандрии знатнейшие… Когда убо сицевии добрые епископы во епархии возводимы будут, то всячески тщатися имут по всем епархиям своим исправити все монашество; паче же егда в главнейшем самом духовном правлении таковии будут или самый главнейший сицев человек над всеми поставлен будет (Маркелл имеет в виду патриаршество. — И. С.), то и всех восхощет таковых производить в епископы — подобний подобного себе изыщет… И во архиерейство, паче же во архимандритство, не так потребны люди ученые, как богодухновенные и добродетельные, которые бы не так словом, как делом учили» [1031].

К XVIII же веку относятся два сочинения, в которых доказывалось, что 1) священники равны с епископами в совершении таинств и что 2) священник может стать епископом без пострижения в монахи. Автором второй из названных работ был протоиерей Петр Алексеев (1772–1801), которому П. Знаменский приписывает и первую, не имеющую ни заглавия, ни подписи, датируя ее кануном великих реформ Екатерины II. Историк пишет, что это был голос протеста против униженного положения духовенства по отношению к епископской власти [1032]. По мнению Алексеева, Евангелия, Послания апостолов и решения Соборов доказывают равноправие епископов и священников в совершении святых таинств. Существующие различия обусловлены исторически и вызваны властолюбием епископов. Вторая работа выглядит продолжением первой, повторяя многие ее тезисы. Кроме того, здесь развивается мысль, что священство имеет фундаментальное значение для епископского служения, составляя наиболее существенную часть последнего. Отсюда делается вывод о том, что священник может быть поставляем в епископа, не будучи монахом [1033]. Эти идеи продолжали жить и в XIX в., находя, хотя и крайне редко, сочувствие даже среди самих епископов. Либеральный Рижский епископ Иринарх Попов (1836–1842) полагал: «Во времена апостолов епископы были своего рода благочинными и стояли наравне со священниками. Поэтому лютеранам и нет нужды вводить епископальный порядок. Традиция, не опирающаяся на Священное Писание, не является обязательной» [1034]. И напротив, митрополит Филарет Дроздов весьма скептически относился даже к тем епископам, которые приняли монашество из вдовых священников. «По большей части поздно бывает учить их делам высшей службы», — говорил он, как будто этому обучали кандидатов из ученого монашества! [1035] Появившаяся в газете «День» (1862, № 25–26) статья, в которой предлагалось допустить священников к архиерейству, обеспокоила обер–прокурора А. П. Ахматова настолько, что он предложил ректору Московской Духовной Академии Савве Тихомирову найти оппонента для ее опровержения. Выбор Тихомирова пал на А. В. Горского, но приведенная Горским строго научная аргументация оказалась не против, а в пользу газетной статьи [1036]. Тогда опровержение, которого так добивался обер–прокурор, было написано ректором Казанской Духовной Академии архимандритом Иоанном Соколовым, получившим в награду золотой наперсный крест. Принадлежность к монашеству как непременное условие для рукоположения в епископы отстаивал также Таврический епископ (1867–1882) Гурий Карпов в своем сочинении «О богоучрежденности епископского сана» (М., 1876) [1037].

После смягчения цензуры в конце 50–х гг. XIX в. заметно оживилась открытая критика в адрес иерархов и ученого монашества, из среды которого выходили епископы, — критика, ранее почти невозможная. В 1858 г. в Лейпциге по инициативе известного историка и публициста М. П. Погодина анонимно было опубликовано сочинение «Описание сельского духовенства в России». Уже сам этот факт показывает, сколь глубоко церковные нестроения осознавались обществом, — ведь по своим убеждениям Погодин был весьма консервативен. Многие экземпляры этого сочинения достигли России, и его автор, священник Иоанн Беллюстин (1820–1890), приобрел известность. Завязалась оживленная публичная дискуссия. На основе личных впечатлений от пребывания в одной из беднейших епархий автор рисует картину угнетенного положения сельского духовенства, страдающего от произвола епископов и консисторий. Ответственность за это бедственное состояние возлагается на ученое монашество и архиерейский деспотизм [1038]. Годом позже в Берлине Н. В. Елагин издал под названием «Русское духовенство» подборку откликов на сочинение Беллюстина без указания имен их авторов. Среди них есть статья, озаглавленная «Взгляд православного на сан епископов», автор которой считает монашество обязательным для епископов [1039]. Бывший профессор Петербургской Духовной Академии Д. И. Ростиславов также выпустил в 1866 г. в Берлине без подписи сочинение «О белом и черном духовенстве» с обычной для себя критикой ученого монашества и епископата [1040].