Глава I. Истоки

I. Раннехристианский взгляд на миссию

Иудаизм, из которого выросло христианство, не был вовсе чужд прозелитизму. Например, когда Иисус заявил «Где буду Я, туда вы не сможете придти», «при сем Иудеи говорили между собою:…Не хочет ли Он идти в Еллинское рассеяние и учить Еллинов?» (Иоанн 7.34—35). Однако Христос при своей земной жизни не одобрял миссионерства к язычникам: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что обходите море и сушу, чтобы обратить хотя бы одного» (Матф. 23.15). Он обращался с проповедью только к иудеям[16], да и апостолов предупреждал: «Сих двенадцать послал Иисус и заповедал им, говоря: на путь к язычникам не ходите и в город Самарянский не входите, а идите наипаче к погибшим овцам дома Израилева» (Матф. 10.5—6). Когда ханаанеянка просила Христа помочь ее бесноватой дочери, тот ответил: «Не хорошо взять хлеб у детей и бросить псам» (Матф. 15.26, ср. Марк 7.27). Что касается предсказаний о том, что Евангелие будет проповедано по всей Вселенной, то они были не столько программой практических действий, сколько эсхатологическим пророчеством (ср. Матф. 8.11; 24.14; Марк 13.10; 14.9; Лука 13.29; 24.47). Его осуществление должно было стать результатом божественного акта, а не человеческого усилия[17].

Лишь когда Иисус понял, что Израиль отверг новое учение, его взоры обратились к язычникам. Поворот от внутрииудейской миссии к «языческой» содержится в заключительных стихах Евангелия от Матфея: «Итак, идите, научите все народы» (Матф. 28.19). Дословно фраза звучит: «Путешествуя, научите всех язычников — πορευθέντες μαθητεύσατε πάντα τα εθνη» (ср. Марк 16.15). Этот поворот в миссии чрезвычайно важен: он составляет главное содержание «Деяний апостолов» (см., напр., Деян. 10.28—45; 11.3—21; 15.1—19 и т. д.). При этом следует иметь в виду: понятие εθνη охватывает не столько «народы» в географическом смысле, сколько «язычников», «неевреев»[18]. Характерно, что в большинстве случаев в русском переводе Нового Завета εθνη и переводится как «язычники» (Деян. 4.25; 27; 15.3—5; 7; 12; 14; 19; 18.6; 26.17; 23; Рим. 3.29; 15.18; Эф. 2.11; 1 Кор. 12.2; Гад. 3.8). Подчас это слово в рамках одного и того же контекста передано то как «народы», то как «язычники» (Лука 21.24; Деян. 15.11; Гад. 3.8). К тем случаям, когда εθνη переводится в каноническом русском Евангелии как «народы» (Матф. 20.25; Деян. 9.15), а тем более когда πάντα τα εθνη передается как «все народы» (Матф. 24.9; 14; Деян. 14.16; Рим. 1.5), нужно относиться с сугубой осторожностью: современное сознание обязательно делает здесь акцент на всемирном, общечеловеческом, а новозаветный пафос совершенно в ином: учите язычников, а не только иудеев[19].

Встречаются ли среди тех «язычников», к которым обращаются апостолы в Новом Завете, варвары? На первый взгляд может показаться, что да. В эпизоде с нисхождением Святого Духа на апостолов говорится, что в Иерусалиме в этот момент находились выходцы из многих стран, и когда ученики Христа вдруг «заговорили на языках», эти пришельцы в изумлении воскликнули: «Мы слышим каждый собственное наречие, в котором родились. Парфяне и Мидяне и Еламиты, и жители Месопотамии, Иудеи и Каппадокии, Понта и Асии, Фригии и Памфилии, Египта и частей Ливии, прилежащих к Киренее, и пришедшие из Рима, Иудеи и прозелиты, Критяне и Аравитяне» (Деян. 2.8—11). Однако этому внушительному перечислению стран и народов предпосланы слова о том, что «в Иерусалиме находились Иудеи, люди набожные, из всякого народа под небесами» (Деян. 2.5). Речь идет о представителях еврейских общин, разбросанных среди всех названных стран, а не о языческих жителях самих этих стран[20]. То же можно сказать и о вельможе эфиопской (точнее, видимо, суданской) царицы Кандакии, который в Деяниях назван «Ефиоплянин» и которого обращает в христианство апостол Филипп (Деян. 8.27). Этот вельможа был по вероисповеданию иудеем, о чем свидетельствует тот факт, что апостол застает его за чтением пророка Исайи (Деян. 8.28—30).

О «настоящих» варварах, пусть формально и являвшихся подданными Империи, в Деяниях упомянуто всего однажды: когда апостола Павла везут на суд в Рим, его корабль терпит крушение у берегов Мальты. «Иноплеменники (βάρβαροι — здесь это слово правильно переводить именно так, но можно передать и как «дикари». — С. И.) оказали нам немалое человеколюбие» (Деян. 28.2—4). Здесь единственный раз в Деяниях употреблено слово ‘варвары’ — и обхождение с ними соответствует их наименованию: апостол даже не помышляет обращать островитян в христианство, предпочтя общество римского наместника Публия (Деян. 28.7).

The use of the word 'barbarian' in Paul's epistles is extremely curious. It is once used in the sense of "one who does not understand the language": "If I do not understand the meaning of words, then I am a stranger to him who speaks, and a stranger to him who speaks to me (βάρβαρος) (1 Cor. 14.11). The second case is more interesting. As an "apostle to the Gentiles," Paul declares, "I owe both Greeks and barbarians" (Romans 1:14). This phrase can be understood as "to all people"[21]. But the third context is most important: in Colossians, Paul exclaims: "There is neither Greek nor Jew, circumcision or uncircumcision, barbarian, Scythian, slave, free, but Christ is all and in all" (Col. 3:11). The word "Scythian" here undoubtedly pairs with the word "barbarian", reinforcing it and at the same time pointing to the political aspect of the cultural definition: the "barbarians" of Colossians are no longer just uncivilized subjects of the Empire, like the inhabitants of Malta in Acts, they are real "savages" living beyond the Limes. "Scythian" is a barbarian par excellence. Thus, Christian literature, albeit in the form of hyperbole, a vague declaration, for the first time introduces the problem of relations with the non-imperial world. Of course, theory is one thing, and practice is another. And yet the seed of world mission is in these words of Paul to the inhabitants of the city of Colossae in Asia Minor.

II. The Greco-Roman Concept of "Barbarism"

The Greek word 'barbarian' is an onomatopoeia. Initially, it described a person who spoke an incomprehensible dialect, that is, talking "gibberish". This is how the Hellenes called everyone who did not understand their language. The word goes back to Homer (Homeri Ilias, 2, 867). Although at the very beginning it did not imply an evaluative value, it was not long in coming: already Thales in the VII century BC said that "he is grateful to fate for ... that he is a Hellen, and not a barbarian"[22]. Although any non-Greeks were called barbarians, Hellas greatly respected the wisdom of ancient Eastern cultures: Babylon, Egypt, Persia. This led to paradoxical consequences. For example, it was said with admiration of Pythagoras that he was initiated into the Chaldean wisdom, which was called "barbarian," and at the same time the philosopher himself asserted that "to trust an unreasoning feeling is the property of barbarian souls." Negative attitudes towards barbarians intensified among the Greeks after the Persian Wars. Herodotus believed that "in barbarians there is neither loyalty nor truth"; for Thucydides, a clear division of the world into Hellenes and barbarians is an absolute given, because they are at different stages of development. The Greeks believed that since they had freedom, they were destined to rule the barbarians. This opinion remained unchanged until the Roman era. Here is one example of hundreds of similar ones: as Dionysius of Halicarnassus says, "I believe that people should be called Hellenes insofar as they are the opposite of barbarians. In my opinion, rational and humane thoughts and deeds... are Hellenic, and the cruel and bestial are barbaric" (Dionysii Halicarnasei Antiquitatum Romanarum quae supersunt, XIV, 6, 5-6). Nevertheless, the "philosophical" respect for the wisdom of the East never disappeared: "magicians", "Chaldeans", and after the campaigns of Alexander the Great also "Brahmans" and "gymnosophists" remained inveterate sages until the death of antiquity. And later, in Byzantine times, the Persians could be included in the number of barbarians, or they could be mentioned separately from them.

The Romans inherited both the Greek word 'barbarian' and the concept behind it. However, if the Greeks generally communicated little with the surrounding peoples, then Rome, due to its desire for expansion, was in constant contact with them. Did it lead to a better understanding, to a deeper knowledge? Apparently not[26]. Stereotypes of perception have not been revised for centuries, and the more the barbarian threat grew, the less reality there was in the ideas about barbarians. The victories of Rome were perceived as a sign of the favor of the gods, the enslavement of the barbarians as a religious duty. Pagan authors endowed the Empire with a divine, providential meaning[28]. Both the Romans and the Greeks were extremely proud of the gigantic size of the Empire, its "universal" character. The fact that there were still lands that were not subject to Rome was perceived as a temporary phenomenon, an unfortunate oversight[29]. For the Roman, the genus humanum "human race" is only the population of the Orbis Romanus of the "Roman world," and the attempts of some late antique philosophers to talk about the equality of men and universal peace are nothing more than an attempt to sweeten the pill of defeat.

Subsequently, the Byzantines adopted the Greco-Roman concept of "barbarism" with all its inconsistencies: as we shall see, they also sometimes included "cultured" peoples among the barbarians, and sometimes they did not. But the most interesting thing for us is to find out whether this concept has undergone any changes under the influence of Christianity.