VI. Материальное состояние духовенства в IV—VIII веках

Обращаемся к рассмотрению материального состояния духовенства от IV по VIII век.

С IV века происходят некоторые довольно значительные изменения в материальном положении духовенства. С этого времени церковь становится много богаче в сравнении с прежней эпохой; потому что теперь государство становится на стороне церкви и поддерживает ее. Прежде всего, церковь обогащается недвижимыми имуществами, приносящими, разумеется, доход. Откуда взялись они?

Церковь отчасти обогатилась такими имуществами за счет закрывавшихся языческих храмов. Вследствие императорских распоряжений, недвижимые имущества, принадлежавшие языческому культу и его жрецам, обращаемы были в собственность христианских храмов и их предстоятелей.[863] Далее — теперь стало вводиться в обыкновение при построении нового храма обеспечивать настоящее и будущее его земельным владением. На это можно находить указание в следующих словах Иоанна Златоуста: кто имеет поместье, тот должен иметь в нем церковь. Ты — обращение к помещику — поставь церковь, священника, дьякона и прочий клир, и припиши к церкви имение, как бы приданое невесте.[864] По законам Юстиниана, при устройстве новой церкви должен быть указан источник содержания клириков. По экономическим условиям того времени, таким источником могли быть только недвижимые имущества.[865]Одним из важных средств к приобретению церковью недвижимых имуществ было усвоенное ею право получать таковые по духовному завещанию. Согласно мнению некоторых ученых, мы полагаем, что обычай отказывать той или другой церкви большую или меньшую часть имущества — по духовному завещанию — ведет свое происхождение из времен римского язычества. В языческом Риме был обычай, что умирающие, изъявляя свою последнюю волю в духовном завещании, всегда оставляли часть наследства, если они были люди богатые, своим друзьям, высокопоставленным лицам и прежде всего царствующему императору. Со времен Константина Великого, по этому же образцу, стали отказывать часть наследства и церкви. В Риме долгое время считалось почти преступлением обойти в духовном завещании личность императора; со времен же утверждения христианской церкви в мире, с IV в., стали считать оскорблением церкви и Самого Бога, если умирающий ничего не оставлял церкви из своего имущества. И как в бюджет римских императоров доходы от полученных наследств составляли видную статью прибылей, так теперь деньги, получаемые по наследству, составляли важную статью в доходах церкви.[866] В какой тесной связи римское обыкновение оставлять по духовному завещанию часть своего имущества друзьям, императору — находилось с христианским обычаем не забывать в своем завещании о церкви, — это хорошо видно из фактов, отмеченных законодательством Юстиниана. По свидетельству Юстиниановых и более ранних законов, византийское правительство часто находилось в затруднении, как исполнить то или другое завещание, так как иногда завещались известные доли имущества прямо Господу нашему, Иисусу Христу, архангелам и св. мученикам.[867] Очевидное дело, что для христиан, оставлявших завещания, Царь Небесный заменил царя земного, которому принято было отказывать имущество по римскому обычаю, а архангелы и св. мученики для них, христиан, заменили разных друзей, которые в прежнее время имели долю в наследстве. Но мы еще не закончили разъяснение вопроса о происхождении обычая оставлять имущество христианским церквам. Было в язычестве, и именно опять римском, такое явление, которое частью было аналогично с рассматриваемым нами явлением, частью служило подготовкой к нему. В Римской империи, как известно, существовало много так называемых коллегий, члены которых с той или другой целью составляли братства или товарищества. Между этими коллегиями видное место занимали, так называемые, погребальные коллегии.[868] Члены этих коллегий или, по крайней мере, патроны их, т. е. лица более состоятельные, нередко отказывали по духовному завещанию известной коллегии дома, поместья или капиталы. Цель таких завещаний заключалась в том, чтобы члены коллегии чтили память усопшего, и в известные дни, в день смерти или рождения завещателя — разделяли между собой хлеб, вино, деньги, словом, все то, что можно было получить от завещанного имущества. Не погрешим, если выразимся так: составители подобных завещаний имели в виду помин их души. Закон (языческий) строго смотрел за тем, чтобы коллегия, сделавшаяся наследницей, точно исполняла обязанности, возложенные на нее завещателем, — ив случае, если коллегия небрежет исполнением своей обязанности, правительство отбирало от нее капиталы или имения, оставленные известным лицом по завещанию, и передавало их другим коллегиям. Едва ли нужно разъяснять, каким образом сейчас указанная языческая практика могла пролагать путь к христианскому обыкновению оставлять имущества церкви. Но вот что особенно замечательно: иногда завещатель-язычник весьма подробно изъяснял свою волю в духовном завещании, и в этом случае точно определял, сколько и какому из членов коллегии выдавать из завещанного имущества. Масштабом, каким определялось количество выдачи, служило положение того и другого члена в коллегии. Впрочем, на примерах это будет яснее. Так, один римлянин завещал обществу августалов 100 000 сестерций с тем, чтобы управители делами коллегий из процентов получали в день его рождения на помин души по 4 динария, а прочие члены по три динария. Получать могли только лица, собравшиеся для того, чтобы отдать дань уважения почившему. Еще точнее обозначены размеры выдач в завещании одной римлянки, отказавшей 50 000 сестерций в коллегию Эскулапа. Из процентов на капитал следовало раздавать, на помин души усопшей, членам коллегии — дважды в год — следующие денежные подачи и подачи же некоторыми припасами: высшим по своему положению членам коллегии по 6-и динариев и 8 кружек вина; не столь высоким по положению членам коллегии — по 4 динария и 6 кружек вина; наконец, рядовым членам по 2 динария и по 3 кружки вина; сверх того, каждому члену давалось по 4 хлебца.[869] Это обыкновение уже целиком переносит нашу мысль к христианскому обыкновению выдавать из доходов епископу, священнику и низшим клирикам доли неодинаковой величины.[870]

Разъяснив происхождение обычая завещать имущества, и в особенности недвижимые, в пользу церкви, мы должны обратиться к раскрытию других подробностей этого явления. Мы должны, прежде всего, отметить то, что нередко пастыри христианской церкви с большей или меньшей настойчивостью напоминали пасомым об их долге делиться своими материальными средствами с церковью. Например, блаженный Августин разъясняет христианам, что как у царя земного есть казна, в которую собираются подати с подданных, так нечто подобное должно быть и у Христа, как Царя вселенной.[871] Есть, впрочем, некоторое значительное различие между древними пастырями Востока и Запада, когда у тех и других заходила речь об обогащении церкви. На Востоке пастыри были очень осторожны в данном случае. Иоанн Златоуст внушал большую осмотрительность в выборе средств для увеличения церковных имуществ. Он говорит: в этом деле «нужна великая предусмотрительность, чтобы не умножать до чрезмерности и не доводить до оскудения церковное имущество. Приобретать стяжания нужно с кротостью и благоразумием, поступая так, чтобы жертвователи делали свое пожертвование с охотою и без сожаления».[872]Сам Златоуст вполне осуществлял это правило на практике. Вообще щедрость жертвователей на церковь — на Востоке — много зависела от личности архиерея, управлявшего известной паствой. Бескорыстный и щедролюбивый епископ находил всегда много лиц, желавших делиться своим достоянием с церковью. Историк Созомен (VII, 27) говорит следующее о св. Епифании, епископе Кипрском. «Церковного имущества в его распоряжении было очень много. Потому что многие, желая сделать благочестивое употребление из своего богатства, многие во всех концах вселенной и при жизни отдавали свое имущество в церковь и при кончине оставляли ей же — в той уверенности, что Епифании, как добрый распорядитель и как человек, любящий Бога, употребит их дары согласно с их намерением». Из приведенных свидетельств Златоуста и Созомена видно, во-первых, что на Востоке лучшие пастыри очень осмотрительно относились к вопросу об умножении церковных имуществ; во-вторых, что личность епископа имела большое значение в том, много или мало известная церковь приобретала имущества; в-третьих, что в IV веке духовные завещания в пользу церкви нередко встречались на деле. Прежде упомянутый нами факт из Юстинианова кодекса удостоверяет, что и в VI веке нередко делались распоряжения в духовных завещаниях относительно выдачи известной части имущества на религиозные дела. Юстиниан отметил этот факт потому, что очень многие отказывали по духовному завещанию все или часть имущества на имя Иисуса Христа, архангелов или мучеников. И законодателю нужно было определить, как выполнять такую неясно выраженную последнюю волю христианина. Как решил Юстиниан этот казусный вопрос, — входить в разъяснения по этому случаю нам нет надобности;[873] достаточно заметить, что император сохранил за подобного рода завещаниями всю их юридическую силу. Так было на Востоке. На Западе много развязнее относились к вопросу о способах обогащения церкви. Вот, например, как рассуждал по этому вопросу очень выдающийся западный писатель V века Сальвиан Марсельский. Он убеждает христиан делать духовные завещания не в пользу детей и родственников, а в пользу церкви — ради спасения души завещателя. Он прямо говорит, что совсем ничего не нужно оставлять по духовному завещанию ни детям, ни родственникам, а все — церкви. «Должно самого себя любить больше всего, — внушает христианский пресвитер с чисто языческим мировоззрением, — нужно больше всего заботиться о спасении собственной души. Ну что толку, если богач обогатит своих детей, а самого себя обречет на вечную погибель!» Сальвиан, конечно, не отрицает естественной любви родителей к своим детям, но, с другой стороны, замечает, что «не следует предпочитать вере хотя и родную кровь, не следует давать победу требованиям любви над религиозным благочестием». Вообще Сальвиан как бы провозглашает такое правило: «лучше пусть дети в сем мире будут бедняками, чем их родители явятся таковыми же в будущем веке».[874] Вот полное отрицание логики сердца! Таким языком никто никогда не говорил на Востоке — в среде пастырей Греческой церкви. К сожалению, жестокие и бесчувственные слова Сальвиана были выражением почти господствующего церковного стремления на Западе. Стоит еще обратить внимание на то, что эти проповедники, призывавшие всех к пожертвованию в пользу церкви, сами лично считают себя вправе не оставлять по завещанию в пользу церкви ни копейки.[875] Впрочем, мы отнюдь не утверждаем того, чтобы в Западной церкви все лица духовные были увлечены тем чувством церковной стяжательности, какое находим у Сальвиана и позднейшего западного духовенства. Напротив, из истории IV и V века мы видим, что некоторые епископы Запада проявляли великую осторожность в средствах обогащения церкви. Об этом можно судить по следующим примерам из истории Африканской церкви. Один карфагенский гражданин, уже не надеясь иметь детей, завещал еще задолго до наступления смерти все свои имущества церкви. Так как, однако, у завещателя, паче чаяния, родились дети, то епископ Карфагенский Аврелий, вопреки ожиданиям, возвратил завещанное. «Ибо Аврелий мог удержать наследство, — замечает бл. Августин, — рассказывающий об этом, — лишь по праву гражданскому, а не по праву божественному». И сам Августин, которого некоторые осуждали за то, что он слишком мало обогатил свою Иппонскую церковь, объяснял: «кто с устранением своего сына от наследства захочет сделать церковь наследницей, тот может искать кого-либо другого, который принял бы это наследство, но не рассчитывай на Августина; да и дай Бог, — прибавляет он, — чтобы такой не нашел никого», согласного принять подобный дар.[876]Августин поставил себе за правило: не принимать таких наследств, завещатель которых тем самым наносит ущерб своим родственникам. Известен следующий факт из жизни самого Августина. Один знаменитый иппонский гражданин завещал церкви свое поместье, но потом раскаялся в своем поступке и послал к Августину известную сумму денег, взамен завещанного поместья, прося возвратить дарственную запись на последнее. Августин же возвратил ему и поместье и деньги, заявляя, что церковь не может иметь вынужденных даров, а хочет иметь дары, исходящие от свободного расположения.[877] Эти примеры, конечно, поучительны. Но мы не считаем возможным допускать, чтобы они служили выражением общего правила на Западе. Этого нельзя думать. Во-первых, указанные примеры относятся лишь к одной Африканской, а не разным западным церквям; во-вторых, повествуется об этих примерах так, что ясно чувствуется их исключительность. В особенности из рассказа о случае при Августине само собой вытекает заключение, что весьма немногие поступили бы на месте Августина так, как он поступил. Общий вывод из всего только что сказанного тот, что на Западе корыстолюбие и сребролюбие сильно руководили пастырями церкви, заботившимися об умножении ее имуществ.

Таким образом, говоря о материальном положении духовенства с IV века, мы имеем основание утверждать, что церкви изучаемой эпохи обогащались за счет крупных пожертвований со стороны верующих в пользу храмов — пожертвований, которые состояли из недвижимых имуществ или из денег, и которые очень часто передавались по назначению в силу духовных завещаний. Нет сомнения, что духовенство в той или другой форме пользовалось и имело право пользоваться этим церковным достоянием. К этим доходам духовенства присоединялись и другие, исключительно денежные. По-прежнему,[878] в праздничные дни прихожане приносили в храмы каждый сколько мог денег на нужды церкви и духовенства.

Раздел церковных денег по-прежнему оставался в ведении епископа. Но каким образом он происходил, сколько получал каждый из членов клира — неизвестно. Едва ли сохранялся такой порядок, какой утвердился в первые три века, и о каком мы имели случай говорить раньше. О Западе мы знаем в изучаемом отношении больше, чем о Востоке: недаром Запад всегда отличался практицизмом. Есть известие, не восходящее, впрочем, раньше конца V века, в котором говорится, что будто в Римской церкви около указанного времени сложилось такое обыкновение: все денежные доходы данной церкви делились — неизвестно, помесячно, погодно иль как еще — делились на три части: одна часть шла в пользу церкви (т. е. вероятно, на нужды богослужения и на вспомоществование бедным), другая — назначалась епископу, а третья клиру.[879] Но, впрочем, этот порядок не был твердо установленным правилом на Западе. По другому известию, на Западе же в то же время вошло в обычай делить церковные доходы на четыре части. Одна часть шла в пользу епископа, другая на нужды прочих клириков, третья употреблялась на церковные потребности, а четвертая — на бедных. Мотив такого четырехчастного деления[880] остается неизвестным. Однако, можно предположить, что вышеуказанное деление доходов на три или четыре части не было делением на три или четыре равных части, ибо трудно представить себе, чтобы епископ в то время брал себе столько же, сколько выдавалось на весь клир или на всех бедных города или епархии. Вот что знаем мы о Западе по отношению к вопросу об употреблении и делении между лицами духовными церковных доходов. А как это дело поставлено было на Востоке — мы знаем и того меньше. У историка VI века Феодора Чтеца (кн. I, гл. 13) читаем следующее свидетельство: «в Константинополе по смерти патриарха Анатолия (известного участника Халкидонского собора) на его место возведен был пресвитер константинопольский Геннадий. Геннадий поставил церковным экономом некоего Маркиана, обратившегося к церкви от новацианской секты. Приняв эту должность, Маркиан тотчас ввел правило, чтобы приношения верующих в каждой церкви принадлежали местным клирикам, тогда как прежде все они поступали в «Великую Церковь», т. е. в кафедральную церковь Константинополя, каковой и тогда, вероятно, была церковь Софийская. Приведенное свидетельство Феодора Чтеца показывает, что по отношению к пользованию со стороны клира церковными доходами в V веке в столице Византийского государства произошло довольно важное изменение. Мы уже знаем[881] что раньше был такой порядок: все доходы церковные из всех храмов известного города, где был епископ и клир, стекались в кафедральный храм. Здесь-то, под личным присмотром архиерея, и происходил раздел дохода между всеми клириками и другими неимущими лицами. Но в V веке этот порядок отменен в Константинополе, и введен другой, на какой указывает Феодор Чтец. Происхождение нового порядка понятно: он был удобнее для столицы, где было много церквей и много клириков. Можно быть в уверенности, что вслед за столицей тот же порядок ввели и прочие епископы в своих епископских городах. Так возник тот порядок в пользовании церковными доходами, который до известной степени напоминает существующий и теперь у нас в церквах. Церковные суммы, кроме своего непосредственного назначения покрывать нужды церкви и служит вспомоществованием епископу, клиру и бедным, употреблялись иногда на пенсии лицам духовным, если они находились в отставке. Именно из этих сумм иногда выдавались пенсии епископам, очутившимся за штатом. Об этом можно узнать из деяний собора Халкидонского. На соборе определено было выдавать пенсию из сумм Антиохийской церкви Домну, патриарху Антиохийскому, по отставлении его от должности.[882] На том же соборе определено из сумм церкви Эфесской выдавать пенсии — ежегодно в 200 золотых монет (сумму порядочную) каждому из двух отставных епископов Эфесских — Вассиану и Стефану.[883] Деньги, о которых у нас речь, имели и еще одно назначение, которое представляет оригинальную черту древности. В актах собора Халкидонского записаны различные показания некоторых клириков, служивших под ведением Эдесского митрополита Ивы. Один из клириков, между прочим, свидетельствовал: «в святой церкви (Эдесской) есть обычай, по которому епископ в день Пасхи или за день — собственноручно раздает клирикам деньги ради праздника». Раздача происходила в епископском доме — в столовой, по-тогдашнему, лучшей комнате; при этом епископ говорил что-то вроде поучения к клирикам.[884] Не знаем точно, был ли этот обычай лишь Эдесской церкви, или же практиковался он и в других местах. Но нет ничего невероятного в том, что он был принят во всех богатых церквах греческого Востока. Нужно сказать, что клирик, сообщающий нам вышеприведенные сведения, говорит об обычае не в тоне укора, а предполагает его, как явление обычное. Если захотим назвать этот обычай каким-нибудь именем из классической древности, то более всего он походит на раздачу патроном спортулы своим клиентам (что такое спортула, мы упоминали раньше).[885] А если пожелаем найти какую-либо аналогию для рассматриваемого обычая в современной нам жизни, то, кажется, нет препятствий наименовать его раздачей наградных денег ради праздника, что, как известно, распространено у нас, хотя и не среди духовенства.

В первые три века христианской церкви епископ не распоряжался бесконтрольно церковными суммами: он до известной степени ограничен был в своих распоряжениях пресвитериумом. Но с IV века становится заметным желание епископа выступить из-под контроля. Это зависело, главным образом, от того, что епископат с IV века весьма возрос в своих собственных глазах. Такое возвышение епископата — в отношении к управлению церковным имуществом — иногда выражалось в том, что епископы позволяли себе распоряжаться таковым имуществом, как своей собственностью. Злоупотребления подобного рода встречались в середине IV века. На борьбу со злом в 341 году выступает собор Антиохийский, в составе которого хотя и было много ариан, но правила которого приняты последующей практикой, как нормы церковного управления, — знак, что правила эти были очень целесообразны. Мы приведем относящиеся к нашему вопросу правила. Они без всяких комментариев ясны, как день. В правиле 24-м говорится: «все, что принадлежит церкви, должно быть явным и находиться в ведении приставленных к церковному имуществу пресвитеров и дьяконов (речь идет об ограничении прав епископа), так чтобы они (т. е. и пресвитеры, и дьяконы) знали, а не находились в неведении что, собственно, принадлежит церкви и чтобы ничего не было скрыто от них». Правило далее поясняет, почему делается такое постановление: «таким образом, — говорится здесь, — если случится епископу преставиться от сей жизни, то при общеизвестности церковного имущества ни оно не будет растрачено и не погибнет, ни собственность епископа не будет потревожена под тем предлогом, что она принадлежит церкви». Очевидно, что некоторые епископы в отношении к церковным деньгам позволяли себе держаться правила: «твое — мое». Вследствие чего, по смерти какого-либо епископа, трудно было разобраться, что действительно в его имуществе принадлежало ему, а что принадлежит церкви. Дальнейшее правило того же собора Антиохийского указывает и другие злоупотребления, какие позволяли себе епископы, присваивая себе бесконтрольность в управлении церковным достоянием. «Некоторые из епископов, — замечает 25-е правило, — предоставляли власть над церковными деньгами и сельскими продуктами своим домашним или своим родным, братьям, сыновьям, чтобы, благодаря их посредству, скрыть неверность церковных счетов». Другие из подобного рода епископов действовали еще проще. В том же правиле далее читаем: они «обращали в свою собственность то, что принадлежало церкви, например, поле или какое-либо другое церковное имущество». Это, конечно, прямое злоупотребление своей властью. Но случалось и так, что епископ не был сребролюбцем и корыстолюбцем, но зато раздавал церковные имущества в пользу бедных с такой щедростью, что могло возникать опасение, как бы клир и церковь не остались ни при чем. Таких епископов порицали, как расточителей. В такое положение поставил себя, например, епископ IV в. св. Епифаний Кипрский.[886]Чувствовалось и при этом случае, что здесь нет той законности, которая удовлетворила бы и примиряла бы заинтересованных делом церковного управления лиц. С течением времени, примеры явных злоупотреблений со стороны епископов в управлении церковным имуществом заметно увеличиваются. В V веке на Халкидонском Вселенском соборе заявлены были многочисленные жалобы касательно Диоскора, патриарха Александрийского, и Ивы, митрополита Эдесского, в том, что они постоянно злоупотребляли церковным достоянием. Ввиду этого, указанный собор вводит при каждой церкви эконома из числа клириков; он должен быть свидетелем епископских распоряжений и принимать ближайшее участие в расходовании имений. Отцы Вселенского Собора, совершенно в духе собора Антиохийского 341 года, постановляют (пр. 26): «каждая церковь должна иметь эконома из своего клира, который распоряжался бы церковным имуществом под ведением своего епископа, дабы не расточалось имущество церкви И не падало нарекания на священство». По смыслу правила, эконом является представителем контроля со стороны духовенства в отношении к епископу и его распоряжениям церковными доходами, или даже заместителем этого последнего. Правда, рассматриваемое правило называет этого представителя от клира лишь «свидетелем» управления церковным имуществом. «Но, — как замечает наш русский канонист, — нет ни малейшего сомнения, что практика и законодательство понимали под этим неопределенным термином именно заместителя (епископского), а не простого свидетеля». По словам того же канониста, «собор, вводя важное ограничение епископской власти, старался в то же время по возможности сохранить престиж епископа», посему и назвал эконома лишь «свидетелем», а не другим каким-либо именем.[887] Какой роли достигают экономы, учрежденные Халкидонским собором, это видно на примере константинопольского эконома Маркиана, который при патриархе Геннадии (V в.) по своей воле провел очень серьезную реформу в имущественном управлении патриархии, о чем нами было упомянуто раньше. Впрочем, нужно сказать, что и после изучаемого нами определения Вселенского Собора злоупотребления в управлении церковными имуществами не прекращались. Так, папа Симплиций (конец V века) указывает на одного епископа, который в продолжение нескольких лет не выдавал законных частей ни для бедных, ни для храма, обращая все доходы в свою собственность[888] Или же: в VI веке на Западе на одном соборе (in Gallia Narbonensis) заявлено было, что некоторые епископы обирают приходские церкви дочиста, или оставляют на их долю весьма мало.[889] Ввиду таких фактов, определение Халкидонского собора об экономе не раз повторяется последующими соборами и вообще принимаются меры к ограничению самоволия епископов. Главное же злоупотребление, о котором нельзя не упомянуть, заключалось в следующем: несмотря на существование канона о том, чтобы управление церковным имуществом совершалось епископами при посредстве эконома из числа клириков, в очень многих епархиях епископы управляли церковным достоянием без такого рода экономов. Так, в одном правиле Трулльского собора (пр. 35), где следовало бы встретить упоминание о церковном экономе, мы совсем не встречаем такого упоминания; а это показывает, что во многих церквах и после Халкидонского собора не было контролирующих епископа экономов.[890]

Заканчивая рассмотрение вопроса о церковных имуществах, или точнее о тех деньгах, которые получались с этих имуществ или иными способами стекались в церковь, мы должны отметить важное изменение в расходовании церковных денег, обнаружившееся особенно ясно в VI веке. В первенствующей церкви, и даже в IV веке, церковные суммы составляли достояние бедных и расходовались на пропитание неимущих, презрение сирот, погребение бедных христиан и пр. Духовенство же (епископ и клир) не имели никаких особых прав на эти деньги. Если же духовенство и пользовалось ими, то в этом случае оно не выделялось из ряда прочих бедных и нищих. Не то видим в V веке. В это время образовалось правило делить деньги на три или на четыре доли; в последнем случае получались такие доли: в пользу 1) епископа (pro mensa episcopi), 2) клира (pro clero), 3) храма (pro fabrica ecclesiastica) и, наконец, 4) бедных (pro pauperibus). Такое разделение доходов, при котором, может быть, половина средств, имевших своим назначением бедных, уже по правилу переходит в пользу духовенства, появилось впервые, — как было указано раньше, — в церкви западной; а отсюда, по уверению историка Меллера, это обыкновение распространилось и по другим церквам. Но на этом дело не остановилось. Доля духовенства, получаемая из церковных доходов, стала все возрастать за счет доли бедных или доли с благотворительным назначением. Так было, по крайней мере, на Востоке. При Юстиниане церковные деньги идут, прежде всего, на содержание клириков, потом на церковные нужды и только остатки из этих денег поступают в пользу бедных. Позднее из церковных доходов и совсем ничего не стали уделять на бедных. Так произошла отмена прежнего, древнего, обыкновения и замена его новым, несходным с первоначальным.[891]

Кроме главных доходов духовенства, составлявшихся из прибылей от недвижимых церковных имуществ и от денежных пожертвований, делаемых в самих храмах, клирики по-прежнему пользовались излишком от даров, приносимых для Евхаристии, а также начатками от плодов и других произведений земли. Доход духовенства от этих статей, нужно сказать, чем далее шло время, тем становился незначительнее. Причина такого явления заключалась в упадке христианской жизни. До четвертого века твердо держалось обыкновение, что каждый верующий в каждый воскресный день и по большим праздникам (их тогда было очень немного) непопустительно приходил в храм, принимал Евхаристию, и потому считал долгом приносить хлеб и вино для Таинства. Не так стало в IV веке. В церковь начали ходить все реже и реже. Даже такие великие проповедники, как Златоуст, жалуются на то, что верующие блистают своим отсутствием в церкви, в особенности, если в день праздничный назначались бега на ипподроме или театральное зрелище. Однажды Златоуст с прискорбием уподобляет христиан иудеям, которые обязаны были только трижды в год являться в храм для молитвы. Он же говорит, что если кто и приходил в церковь, то и они уходили из нее после проповеди (т. е. после Евангелия на литургии), не дожидаясь времени причастия верующих; да если кто и оставался до момента причащения и причащался, то и те не всегда считали необходимым делать обычные приношения к алтарю. Если приношения к алтарю прежде были разнообразны, не ограничивались хлебом, вином, но щедрость верующих побуждала приносить или в церковь, или в дом епископа и другие съестные припасы, назначавшиеся для агап и раздачи неимущим, то теперь, кроме хлеба и вина, верующие почти ничего не стали жертвовать.[892] Подобное же случилось и с начатками. Прежде весьма разнообразные предметы, в качестве начатков, приносились в храм, а теперь все дело ограничилось приношением масла, меда и некоторых других продуктов. Поэтому доход духовенства съестными припасами — весьма сократился. Впрочем, как можно догадываться, в рассматриваемом отношении была разница между церковью Восточной и Западной. Тогда как на Западе миряне охотнее несли — по крайней мере, не в чисто римских провинциях, например, в Галлии — этот род церковных повинностей (так, например, собор Орлеанский,[893] начала VI века, говорит об этом, как деле обыкновенном и общераспространенном), на Востоке же было не то. На Востоке, в том же VI в., христиане со значительным упорством начали уклоняться от исполнения указанной повинности (разумеем собственно приношение начатков); дело дошло до того, что епископы и священники должны были для вразумления противящихся прибегать к очень решительной мере — церковному отлучению.[894]

Заслуживает некоторого рассмотрения и вопрос о десятине, которую церковь этого времени хотела брать с мирян. Под десятиной понимается десятая часть всех вообще стяжаний и в особенности произведений земли. Мысль, что христиане обязаны вносить десятину в пользу церкви, весьма нередко встречается в сочинениях и проповедях даже замечательнейших писателей IV и V века. Но практика не соответствовала ожиданиям и требованиям христианских учителей.[895] Так, на Востоке за десятину высказывается Златоуст. В одной своей беседе он говорит: «Скажет мне кто-нибудь не без удивления: вот тот или другой дает десятину, и прибавит: „какой срам" — ведь это не соответствует имени христиан». Златоуст не соглашается с такими резонерами. Он пишет: «Что у иудеев было делом обыкновенным, то у христиан считается удивительным; и если тогда опасно было не давать десятины, подумай, какова эта опасность должна быть теперь».[896] Оратор, очевидно, хотел сказать этими словами, как и говорит однажды, что христианин обязан превзойти праведность фарисеев; а фарисеи, между прочим, давали и десятину. Но несмотря на то, что в защиту рассматриваемой повинности раздавались такие авторитетные голоса, десятина на Востоке не входила в практику. Против этого ветхозаветного обычая выступает и общество, и государство. Несколько иначе было на Западе. Здесь церковь высказывалась за десятину единодушное и энергичнее, и успех был больше. Блаженный Иероним писал: «Что сказано о десятинах (и начатках), которые иудеи давали левитам и священникам, то же разумей и о христианах, которым заповедано не только вносить десятины, но и продавать все свое имущество, отдавать его бедным, и следовать за Христом. И если не хотим делать этого, то, по крайней мере, будем подражать начинаниям иудеев».[897] Другой великий западный пастырь Августин убеждает верующих давать десятину, а за удержание ее он угрожает возможностью лишиться остальных девяти частей. Он пишет: «Всякий, чем живет, от того и должен приносить десятину Богу. От всего, что имеете, давайте без утайки десятину, чтобы иначе не были отняты у вас (разумеется: Богом) девять частей и не осталась вам лишь одна десятая».[898] Но и на Западе десятина имела только относительный успех. Она утвердилась не в собственно римских областях, а в областях со смешанным, преимущественно варварским, населением — у галлов, германцев.[899]Последнее явление понятно. Полуварварские народы легче усваивали внешние требования религии, чем внутренние, духовные. Да им и легче было внушить то, чего хотелось духовенству.

В настоящее время главным источником материального обеспечения духовенства у нас служит плата, получаемая за исправление треб. Был ли такой источник доходов у духовенства от IV по VIII вв., и если был, то как много значил в бюджете пастырей церкви? За совершение Таинств и в древности получалось вознаграждение духовенством. В доказательство приведем факты. Но напрасно стали бы мы думать, что это был очень верный источник обеспечения духовенства. Нам кажется, что этим способом духовенство мало приобретало. Или вернее сказать: от этого способа приобретения больше имели доходов не священники — как теперь у нас, — а епископы, чего, как известно, совсем нет (или почти нет) у нас. Посмотрим же, как было дело. С IV века мы встречаем указания, что за все важнейшие Таинства духовные лица получали вознаграждение. Начать с крещения. Собор Эльвирский, в Испании, определил (прав. 48), «чтобы крещаемый не клал денег на блюдо, как это стало входить в обыкновение, дабы не казалось, что священник за деньги дает то, что сам принял даром».[900] Григорий Богослов в проповеди о крещении цитирует слова бедного, который в свое извинение, почему он не принимает крещения, говорил: «где у меня дар, который я принес бы по крещении? Где светлая одежда, в которой я должен креститься? Где то, что нужно для угощения вводителей моих»?[901] Из этого видно, что во времена Григория было в обычае, чтобы крестящийся язычник приносил священникам какой-нибудь дар, а вводителям, т. е. восприемникам, давал приличное угощение. Григорий, конечно, со своей стороны замечает, что ничего такого не нужно, но обычай был сильнее рассуждении. Подобным же образом из жалоб Августина на то, что многие совершают Таинства и благовествуют слово Божие не по сознанию долга, не по чувству важности самих действий, но в надежде получить за то вознаграждение — видно, что совершение Таинств в его время сопровождалось вещественной благодарностью.[902]Папа Геласий (в конце V века) в одном послании[903] пишет: «За крещение и миропомазание христиан священники не должны требовать никакой благодарности», — а обычай, значит, был. Трулльский собор (прав. 23) строго запрещает домогаться награды за преподание таинства Евхаристии: «если кто из принадлежащих к клиру усмотрен будет требующим какого-либо вознаграждения от того, кому преподается причастие, да будет извержен». Обычай, значит, раньше того опять-таки был. Григорий Великий, папа римский, укоряет подведомых ему епископов за то, что они терпят обычай настоятельно требовать вознаграждения за погребение от родственников умершего.[904] Значит, был и обычай — брать за похороны. Итак, мы привели довольно свидетельств, из которых видно, что духовенство и греческое, и латинское в изучаемый нами период взимало деньги и за совершение Таинств, и за похороны. Это факт очевидный. Но не совсем очевидно вот что: если священники и низший клир действительно брали деньги за совершение Таинств, то неужели делали это же и епископы? Из более точного рассмотрения вышеприведенных фактов, по-видимому, открывается, что и епископы получали мзду за совершение Таинств. В самом деле, Августин упрекает духовенство за мздоимство при совершении и миропомазания, но миропомазание на Западе с древних веков совершал епископ. Или еще: Трулльское правило, запрещающее взимание мзды за преподание Евхаристии, из числа нарушителей этого правила не исключает и епископа. Но спрашивается: неужели мы должны допускать, что и епископы в древности позволяли себе мздоимство за совершение упомянутых Таинств? Нам кажется это сомнительным. Т. е. если и бывали епископы, берущие деньги за совершение указанных Таинств, то подобное явление встречалось очень редко. У епископов, как сейчас увидим, был один такой существенный источник доходов, что они едва ли могли дорожить такими грошами, какие получали, например, священники за обычное совершение Таинств, или за похороны. Конечно, каждый обратил внимание, что через все известия, касающиеся платы за совершение Таинств — красной нитью проходит мысль, что это не законно, что это запрещено, что этого не должно быть! Так неужели же все наши священники, как неисполняющие подобных требований, подлежат отлучению и всяким анафемам? Не думаю! Припомним, что в древности с течением времени, главным образом, на потребности духовенства стала тратиться церковная казна (по теперешнему: церковная кружка). Если же духовенство не удовлетворялось этим, а равно и доходами с недвижимых церковных имуществ, то, взимая деньги за Таинства, духовенство, древнегреческое и западное, показывало, что оно было своекорыстно и сребролюбиво. Но ничего такого нельзя сказать о нашем духовенстве, не имеющем права пользоваться церковными суммами. Если же, принимая плату за совершение Таинств, оно и поступает вопреки древних правил, то нужно помнить, что и Давид позволил своим солдатам в нужде есть хлебы предложения, которыми могли пользоваться одни священники! Но я пускаюсь в рассуждения на современные темы, тогда как наше дело лишь изучать историю. Итак, мы Показали, что священники и в древности брали плату за исправление Таинств и за похороны, и при этом сделали предположение, что этот доход был незначителен в бюджете священника.

Гораздо более при некоторых обстоятельствах пополнялся бюджет архиереев. Архиереи прежде всего начали взимать деньги как за посвящение в архиереи, так и за поставление в священники. С течением времени это стало очень выгодной статьей архиерейских доходов. Сначала на это явление смотрели не благосклонно, после попривыкли к нему, а потом даже возвели его в норму, закон... Первые следы рассматриваемого явления стали заметны уже в IV веке. Во времена Василия Великого подчиненные ему епископы (точнее сказать: хорепископы[905]) брали деньги за посвящение в священные должности.[906] Патриархи и митрополиты брали деньги — первые за посвящение новопоставляемых митрополитов, а последние за посвящение епископов, как это обнаружилось во время деяний Халкидонского собора.[907] Сначала при виде этого явления многие поахали, а потом перестали обращать внимание. Кончилось тем, что как высшие иерархи, так и светское правительство санкционировали явление: первые — условно, а второе — безусловно. Знаменитый папа Григорий Великий уже снисходительно смотрит на взимание денег посвящающими и участниками посвящения с посвящаемого. При одном случае папа писал: «за рукоположение брать запрещено. Но если кто по рукоположении, без принуждения и не по просьбе, а по доброй воле, в виде благодарности даст известную сумму посвящающим, то принять не возбранено».[908] Всякий отлично понимал, что значат эти и подобные позволения. На Востоке еще менее церемонились в решении вопроса. Светское правительство византийское, вероятно, по внушению духовной власти, прямо узаконило плату за посвящение. Так, при Юстиниане, его законами, определена была такса: сколько следовало брать за посвящение того или другого епископа. Все епархии разделены были на пять классов: епископы, посвящающиеся в более богатые епархии, платили больше, а в менее богатые — меньше.[909] Так стало на Востоке. Один известный русский церковный историк, теперь уже покойный, при одном случае старается уяснить себе: как примирить между собой такие крайности: с одной стороны, ведь это симония, а с другой — прямой закон. И пришел к той мысли, что деньги за посвящение, взимавшиеся с посвящаемого, в существе дела тоже, что гербовая марка, например, на прошении в суде: ведь марка не есть подкуп, — говорит русский профессор. Нечего сказать: остроумно до неожиданности. Но... но... марка у нас служит для увеличения доходов казны, а в Византии марка оставалась в руках хиротонисующих. Притом, quasi византийская марка была так дорога, что ей равной, вероятно, нет на свете (о таксированных ценах за посвящение в архиереи скажем ниже).[910]При императоре же Юстиниане определено, чтобы и епископы в свою очередь брали деньги за посвящение в прочие должности клириков. Именно, постановлено, чтобы при этом случае епископы брали не более того, сколько в год будет получать поставляемый на своей должности (разумеются: пресвитеры, дьяконы и проч.).[911] А чем должен был жить этот новопоставленный в течение первого года своей службы — не указано. Кроме этого главного, так сказать, богослужебного, дохода были у архиереев и другие доходы такого же рода. Например, за освящение храмов в некоторых местах принято было платить епископу, что делали строители храмов.[912] Сама проповедь в церквах была средством для епископов извлекать, так сказать, экстренные доходы. Известен пример, что во времена Златоуста двое провинциальных епископов Антиох и Севириан, отличавшиеся красноречием, приезжали в Константинополь и в денежных интересах проповедовали здесь. Попытка их, по свидетельству историка Сократа (VI, 11), увенчалась успехом: они собрали «множество денег». Историк не объясняет самого способа — как это они обогащались от проповеди: продавали ли они билеты на свои проповеди, как теперь в концерты, или же известный церковный приход условливался о плате с красноречивым проповедником и приглашал его произнести проповедь в известной церкви, оставляя доступ на проповедь беспрепятственным для желающих. Вероятнее всего, что практиковался последний способ. Передавая рассказ об Антиохе и Севириане, историк Сократ не выражает ни малейшего удивления при виде таких проповедников из-за денег. Не видно, чтобы и Златоуст худо относился к ним. Нужно думать, что это было делом обыкновенным.

Принимая во внимание все сказанное нами о средствах содержания духовенства с IV века, можем утверждать, что нами исчислены главнейшие религиозные и богослужебные источники доходов духовенства изучаемого периода — источники, вошедшие в норму и санкционированные или же сделавшиеся обычными. Но и государство со своей стороны также пришло на помощь духовенству. Уже первый христианский император — Константин Великий — старался обеспечить безбедное житие духовенству. С этой целью он приказал выдавать на духовное ведомство большое количество съестных припасов, как-то: хлеба, вина и т. п. Как велико было это количество, мы не знаем. Что оно было очень значительно, видно из того, что оно назначалось не для одних клириков, но и для лиц монашеского образа жизни.[913] Судьба этой Константинов-ской субсидии в пользу церкви недостаточно известна. Мы знаем только, что Юлиан уничтожил эту субсидию, а преемник его Иовиан восстановил ее, — но не в полном объеме. Он приказал выдавать третью часть того, что назначено было Константином. Причиной такого уменьшения Иовиан выставлять голод, посетивший империю в лета его царствования. Преемники Иовиана, повидимому, не заботились о том, чтобы довести субсидию до той нормы, какая указана Константином (нужно сказать, сам Иовиан умер, не процарствовав и года). По крайней мере, в царствование Феодосия Младшего субсидия выдавалась, как и при Иовиане, в уменьшенной на две трети пропорции.[914] Дальнейшая история этой самой субсидии мало известна. Есть как будто бы следы, что она существовала еще и в Х веке.[915] Говоря о содействии государства материальной обеспеченности духовенства, следует упомянуть еще и другие факты в таком же роде. Так, император Юстиниан требовал, чтобы каждый строитель нового храма в Константинополе не только имел заботу об успешном окончании постройки, но храмостроитель должен был назначить для храма и содержание, на которое мог бы жить клир, служащий в этом храме.[916] Тот же Юстиниан заботился, чтобы без нужды не увеличивалось число клириков при известной церкви, вследствие чего могли бы впадать в бедность служащие при этой церкви. Так для Софийского храма в Константинополе Юстиниан назначил следующий штат клириков: 60 священников, 100 дьяконов, 90 иподьяконов, 40 диаконисе, 110 чтецов, 25 певцов, 100 привратников и других служителей. И при этом строго запретил увеличивать число клириков при Софийской церкви. При императоре Ираклии число клириков при этом храме было несколько увеличено.[917] Большой штат Софийской церкви может свидетельствовать о богатстве этой, так называемой, Великой церкви.