Отношение Илария къ восточнымъ спорамъ самое терпимое. Пересматривая подъ рядъ все символы, появившиеся изъ оппозиционныхъ кружковъ со времени никейскаго собора, — Лукиановский символ, εκτεσις μακρόστιχος первую сирмийскую формулу, онъ находитъ, что заключающаяся въ нихъ доктрина—здравая, если только сомнительныя выражения ихъ истолковать сообразно целямъ ихъ авторовъ. Правда, эта множественность символовъ совсемъ незнакома Западу, но это не должно служить поводомъ къ укору, потому что менее счастливый Востокъ постоянно обуревается ересями и не можетъ избежать этой необходимости. Переходя затемъ къ самымъ жгучимъ вопросамъ времени, поднятымъ омиусианствомъ, Иларий предлагаетъ своимъ читателямь крайне любопытный анализъ вступившихъ въ соперничество терминовъ: όμοιουσίος и ομοούσιος. Съ полною толерантностью, далекой отъ всякой западной притязательноети, Иларий оцениваетъ достоинства и недостатки каждаго термина и предупреждаетъ своихъ западныхъ читателей, что и терминъ: ομοούσιος при неправильномъ употреблении можетъ скрывать подъ собой ложныя мнения. Вообще онъ не такой талисманъ истины, чтобы безъ него совсемъ не могло быть правой веры.

Въ правильномъ своемъ применении терминъ: ομοούσιος указываетъ на рождение Сына, подчинение Его Отцу и на подобие no природе (una substantia ox similitudine, non ex solitudine); т. — е., другими словами ομοοιςιος въ своемъ надлежащемъ истолковании означаетъ не что иное, какъ ομοιούσιος. Правда, некоторые придаютъ последнему понятию смыслъ только приблизительнаго подобия, но обычное и библейское словоупотребление соединяетъ съ нимъ другое значение. Подобие по природе обозначаетъ собой не что иное, какъ равенство. Въ этомъ смысле оно имеетъ даже некоторое преимущество предъ словомъ: ομοοισιος: «если произнесу единаго (unum), окажусь въ подозрении, что учу ο единичномъ существе (habet et unici suspucionem), если же выражусь, «подобнаго», то не окажется предмета для сравнения. Только подобие предполагаетъ двухъ и означаетъ единство, но не лицъ, а рода (non personae unitatis, sed generi). Выяснивъ смыслъ соперничавшихъ между собой терминовъ и установивъ между ними согласие, Иларий въ чувстве глубокаго убеждения и братской любви обращается къ восточнымъ омиусианамъ. Называя ихъ светомъ во тьме и лучомъ надежды за отпоръ, данный имъ аномэйству, онъ констатируетъ то положение, что между восточными и западными нетъ никакого различия въ вере, и, требуя со стороны ихъ взаимнаго признания термина: ομοούσιος старается предупредить все возможныя противъ него возражения. Все неправильныя толкования этого слова Иларий энергично отвергаетъ, доказывая его полное соответствие другимъ выражениямъ,употребленнымъ въ ни кейскомъ символе: «рожденный, не сотворенный», «изъ сущности Отца». Если омиусиане не признаютъ слова: ομοούσιος потому, что оно не находится въ Писании, то сами, употребляя: όμοιοίσιος не опровергаютъли отимъ самихъ себя? Савеллий и Павелъ самосатский, пользовавшиеся этимъ терминомъ, несомненно еретики; но если все отвергать ради одного злоупотребления, то нужно отвергнуть и пользование св. Писаниемъ, потому что кто изъ еретиковъ не злоупотреблялъ имъ? И если слово: ομοούσιος было бы осуждено 80–ю епископами въ Антиохии, то его приняли и одобрили 318 отцовъ въ Никее. истолкованное тамъ благочестиво и признанное необходимымъ для отражения арианской ереси, почему это слово и теперь не должно иметь такого же значения? «Вы не ариане; зачемъ же, отвергая это слово, вы навлекаете на себя упрекъ въ арианстве?.. Никейские отцы почили въ мире; мы рукоположены ими и являемся ихъ преемниками; смеемъ ли мы анафематствовать ту формулу, какую они утверждали?! Да не будетъ этого!»… Самое слово: όμοούσίος нe заслуживаетъ никакого обвинения, коль скоро смыслъ его не нарушаетъ истины. Ведь и ομοιούσιος можетъ истолковано быть въ превратномъ смысле; взятое въ общемъ своемъ значении, какъ голое подобие, оно не говоритъ ни ο равенстве, ни ο единстве, и если оно въ своемъ должномъ понимании и можетъ быть одобрено, то не будетъ отвергать и ομοούσιος. Нужно собраться вместе и сообща разсудить ο спорныхъ терминахъ, чтобы не устранялось и то, что хорошо установлено (ομοιούσιος) не отвергалось тο, что худо понимаетея (ομοούσιος). Въ области примирительныхъ стремлений далее Илария идти было некуда; можно сказать, что для Запада Иларий выполнилъ то, что гораздо позднее было сделано каппадокийцами для Востока.

Столь же радостно, хотя и несколько позднее, приветствовалъ начавшийся на востоке поворотъ и старый repott никейскаго дела, Афанасий. Находясь съ 356–го года въ изгнании, онъ, однако, не терялъ связей съ текущей жизнью, зорко следилъ за совершающимися въ ней событиями и, какъ мы видели, вероятно, присутствовалъ на селевкийскомъ соборе. Возможно, что памятная записка Василия вполне была и неизвестна ему, но важное зна–чение и суть ея онъ понялъ и, оживленный надеждой на лучшее будущее, одинокий изгнанникъ решилъ, что те перь настала пора протянуть руку дружбы своимъ старымъ консервативнымъ врагамъ. Подобно Иларию, въ особомъ сочинении ο соборахъ, Афанасий делаетъ обзоръ всехъ главныхъ фактовъ борьбы противъ никейскаго символа, начиная съ Фалии Ария и кончая селевкийскимъ соборомъ и победой омийства. Последния события, совершившияся на соборахъ ариминскомъ и селевкийскомъ, вызываютъ у него осуждение и негодование. He было никакой надобности въ общемъ вселенскомъ соборе, задуманномъ Констанциемъ: темъ мене следовало делить его на два собора. Подвергнувъ осмеянию датированную веру, онъ въ хронологическомъ порядке перечисляетъ все изложения, изданныя противниками, но не съ темъ, чтобы, подобно Иларию, показать ихъ относительную ценность, но чтобы воспользоваться ихъ множествомъ и разнообразиемъ, какъ фактической сатирой. Здесь сказывается не спокойный наблюдатель, а непосредственный участникъ, который самъ пережилъ все события и много перенесъ отъ нихъ. Зато съ облегченнымъ чувствомъ онъ останавливается на омиусианахъ, которые принимаютъ все, написанное въ Никее, сомневаются же только относительно термина «единосущный».«Съ людьми, подобными Василию, не нужно обходиться какъ съ врагами, а следуетъ считать ихъ братьями, которые разнятся отъ насъ только однимъ словомъ, но мыслятъ такъ же, какъ и мы». Если они учатъ, что Сынъ есть премудрость, вечное сияние Отца, жизнь и рождение сущности Его, то они признаютъ то же, что содержится въ слове «Единосущный» потому, что «рождение» и «единосущие» имеютъ одинъ и тотъ же смыслъ. Ихъ собственный терминъ: ομοιούσιος самъ по себе не исключаетъ мысли ο твари: «подобные по причастию, не по самой истине, называются подобными, a пo подобию истины, такъ что оно можетъ быть и отнято отъ нихъ, а это приличествуетъ только тварямъ», но съ прибавкой слова «изъ сущности» онъ значитъ то же, что и ομοούσιος. Онъ обращается къ нимъ, какъ къ возлюбленнымъ братьямъ, подвергаетъ подробному разбору все возражения противъ: ομοούσιος, предъявляемыя на Востоке и путемъ филологическаго анализа, показавъ превосходство слова ομοούσιος предъ ομοιούσιος, убеждаетъ ихъ не сражаться съ тенью и выражаетъ полную уверенность, что рано или поздно, но иеизбежно омиусиане примутъ это слово, составляющее опору ихъ собственнаго учения.

Итакъ, оба вождя никейцевъ, Иларий на Западе и Афанасий на Востоке, — открыто признали православие убеждений новой омиусианской партии, возникшей на Востоке въ борьбе съ аномэйствомъ, и радостно пошли навстречу ей. Прежния взаимныя подозрения разсеялисъ, и при первомъ откровенномъ обмене мыслей старые противники сделались друзьями, только слово „ ομοούσιος " все еще стояло на пути къ полному примирению, но и сомнения, соединенныя съ нимъ, значительно ослаблены, отчасти признаниемъ со стороны Илария права возставать противъ него, а отчасти и еще более подробнымъ и основательнымъ опровержениемъ Афанасия возражений, предъявленныхъ къ нему. Слияние омиусианъ съ никейцами въ теории совершилось такимъ образомъ къ концу правления Констанция, но пока во главе империи стоялъ императоръ, ненавидящий никейский символъ, и вожди никейцевъ, находившиеся въ изгнании съ 356 года, лишены были всякаго участия въ церковныхъ делахъ, это слияние не могло состояться фактически и обнаружиться на практике въ действительномъ присоединении омиусианъ къ никейцамъ. Правда, сильный отзвукъ совершившагося вь теории сближения сказался уже и при Констанции. На соборе въ Селевкии исаврийской въ 359 году, какъ мы знаемъ, некоторые изъ восточныхъ епископовъ, въ противовесъ аномэйскимъ выходкамъ Акакия и Евдоксия, открыто примкиули къ никейцамъ, ставъ подъ защиту ихъ термина: έκ ουσίας, при чемъ Иларий пуатьеский, вождь западныхъ никейцевъ, оффициально былъ принятъ въ церковное общение. — Но этотъ внезапный порывъ въ сторону никейскаго символа вызванъ былъ не столько сознательнымъ пониманиемъ его ценности, сколько желаниемъ дать отпоръ надвигающемуся на церковь аномэйству. События, совершившияся въ Константинополе после селевкийскаго собора, еще более содействовали этому движению Востока въ сторону никейцевъ; податливосгь главарей омиусианства, пожертвовавшихъ своей отличительной формулой ради сохранения кафедръ, уронила кредитъ ихъ въ глазахъ лучшихъ консерваторовъ Востока, и люди, дорожившие верой, ждали только удобнаго мо–мента, чтобы формально присоединиться къ никейцамъ. Такой моментъ и наступилъ въ царствование Юлиана, когда правительство отняло свою нагнетающую руку, и возвратившиеся никейцы получили возможность заявить свое слово по поводу церковныхъ затруднений. Теперь настало время положить прочное начало къ фактическому объединению лучшихъ церковныхъ силъ Востока съ ниикейцами, и это великое дело выполнено было на соборе въ Александрии, устроенномъ Афанасиемъ въ 362 году тотчасъ после своего возвращения.

2. Александрийский соборъ въ 362 году принадлежитъ къ числу наиболее замечательныхъ соборовъ эпохи арианскихъ движений. Значение его можно определить такъ: онъ подвелъ итоги всей предшествующей работе богословской мысли по раскрытию учения ο Троице, решилъ главнейшие и трудные вопросы, выдвинутые его временемъ, и глубоко повлиялъ на последующий ходъ событий догматической истории, преднаметивъ тотъ путь, по какому они направились. Но его главная заслуга состояла въ томъ, что онъ воскресилъ для восточной половины церкви почти уже забытый здесь никейский символъ и далъ сильный толчекъ тому течению въ рядахъ церковныхъ деятелей Востока, которое въ конце–концовъ привело ихъ всехъ подъ знамя этого символа. — До сихъ поръ, какъ мы знаемъ, все соборы, во множестве собиравшиеся на Востоке, преследовали одну цель—изгнать никейцевъ и устранить никейский символъ, заменивъ его другими, более отвечающими восточному консервативному настроению. Благодаря поддержке двора и особенно насильственнымъ мерамъ Констанция, эта цель, поставленная реакцией съ самаго начала ея возникновения, близка была къ своему осуществлению. За тридцать слиш–комъ летъ, протекшихъ со времени никейскаго, собора, сошли одинъ за другимъ въ могилу все его современники—епископы, принимавшие въ немъ личное участие. Изъ очевидцевъ собора и непосредственныхъ участниковъ его на Востоке оетавался къ 50–мъ годамъ IV века едва ли не одинъ Афанасий, да и тотъ, управляя отдаленнымъ отъ Востока диоцезомъ, а съ 356 года скитаясь въ изгнании по пустынямъ египетскимъ, лишенъ былъ всякой возмож–ности сделать что–нибудь для возстановления авторитета защищаемаго имъ собора. Съ 350 года, т. — е. въ течение последнихъ десяти летъ царствования Констанция, на Востоке не было ни одного никейца. Въ церковную практику, въ богослужебное употребление символъ никейский также проникнуть не успелъ. Возможно, что и сами отцы перваго вселенскаго собора, составляя символъ въ опровержение арианства, не имели въ виду вводить его въ общеобязательную литургическую практику, смотрели на него не какъ на εκτεσις πιστεως въ собственномъ смысле, а какъ на μάθημα т. — е. образецъ учения, а не веры, каковое название действительно и прилагается къ нему въ некоторыхъ древнихъ источникахъ. Можно допустить далее, что для употребления, напр., при крещении онъ былъ и неудобенъ, потому что не содержалъ въ себе необходимыхъ членовъ веры, встречающихся во всехъ кре–щальныхъ символахъ, какъ–то исповедания единой церкви и единаго крещения, воскресения мертвыхъ и будущей жизни. Темъ не менее, при более благоприятныхъ условияхъ для своего утверждения въ церкви, онъ необходимо долженъ былъ если не целикомъ, то въ главнейшихъ своихъ терминахъ, по крайней мере въ учении ο Сыне Божиемъ, воздействовать на крещальные символы и оставить въ нихъ следы. На самомъ деле, до 60–хъ годовъ IV–го века мы не находимъ въ памятникахъ символьной литературы древности ни малейшихъ признаковъ такого воздействия. За все это время на Востоке при крещении, оглашении и богослужении продолжаютъ применяться местные символы и если они дополняются въ своей догматической части, то источникомъ дополнений является не никейский символъ, а символы, вышедшие изъ–подъ пера противниковъ его. Нагляднымъ, даже поразительнымъ доказательствомъ этого пренебрежения никейскимъ символомъ на Востоке служатъ уже известныя намъ огласительныя поучения Кирилла иерусалимскаго, изданныя приблизительно около 348–го года. Въ основу своего катихизиса веры Кириллъ полагаетъ не символъ, составлевкый въ Никее, а крещальный символъ своей иерусалимской церкви и—что особенно важно—даже въ техъ местахъ, где местный символъ оказывался недостаточнымъ для полнаго выражения веры, какъ, напр., въ учении ο Божестве Сына Божия, онъ обращается не къ никейскому изложению, а къ εκτεσις μακρόστιχος—многострочному символу и такъ называемой датированной веры. Такимъ образомъ, память ο никейскихъ отцахъ постепенно тускнела на Востоке и освященный ихъ общимъ согласиемъ символъ недалекъ былъ отъ полнаго забвения.

Въ виду этого печальнаго положения никейскаго дела на Востоке эдиктъ Юлиана, возвращавший въ свои города изгнанныхъ защитниковъ его, пришелся какъ нельзя более кстати. Въ первый разъ после непрерывныхъ преследований въ течение долгаго царствования Констанция, никейцы получили возможность громко сказать свое слово въ церкви, вслухъ всехъ заявить, что дело никейское не умерло, что единственно только вера, написанная въ Никее, можетъ служить надежной опорой мира и веры церкви. Отсюда понятно, почему Афанасий поспешилъ какъ можно скорее воспользоваться предоставленной ему свободой; въ Александрию онъ прибылъ 12–го февр. 362 года, а къ августу месяцу здесь уже открылся соборъ, составившийся изъ съехавшихся сюда епископовъ—никейцевъ.

Духовная мощь и сила веры, неоднократно проявленная ими, придавала ихъ собранию особый моральный авторитетъ и должна была привлекательно действовать на людей, хромавшихъ на обе ноги. Все другие поддалиеь искушениямъ и соблазну: ухажи–вали за дворомъ, вмешивались въ интриги, подделывались подъ общее настроение, вступали въ компромиссы и изменяли веру. Одни только никейцы, несмотря на все невзгоды, твердо держали свое знамя, не склоняясь ни направо, ни налево, отвергая всякия сделки и съ политикой и съ совестыо. По сравнению съ вождями реакции, не говоря уже объ Акакии или Евдоксии, продававшихъ свою веру за влияние при дворе, но и съ более твердыми характерами въ роде Василия анкирскаго или Евстафия севастийскаго, такия лица, какъ Афанасий или Евсевий верчельский, стоявшие во главе никейцевъ, ο которыхъ сама зависть не могла сказать ничего дурного, казались недосягаемыми нравственными величинами, — а они–то теперь и руководили занятиями александрийскаго собора.

Точныхъ записей ο заседанияхъ собора до нашего времени ни сохранилось; но мы имеемъ возможность съ надлежащей полнотой воспроизвести вее главные моменты его деятельнсти, благодаря, во–первыхъ, указаниямъ церковныхъ историковъ и преимущественно Руфина, — затемъ, посланию къ антиохийцамъ и къ такъ называемому τόμος’ у александрийскаго собора, написанному самимъ Афанасиемъ, въ которомъ содержатся все важнейшия постановления собора и даются намеки на внутреннюю его историю, — и наконецъ, письму Аполлинария лаодикийскаго, послы котораго присутствовали на соборе, къ Василию Великому.

Первымъ деломъ александрийскихъ отцовъ было возстановление догматическаго авторитета никейскаго собора и ревизия его символа. Никейский символъ былъ признанъ непоколебимымъ и неизменнымъ образцомъ веры, «достаточнымъ и самодовлеющимъ (ίκανά… και αίτόρκη) для опровержения всякой нечестивой ереси и къ охранению безопасностй и пользы церковнаго учительства».

Вместе съ темъ былъ возстановленъ и текстъ никейскаго символа, притомъ настолько твердо, что Афанасиева редакция его, сохранившаяся въ письме къ имп. Иовиану, написанномъ годъ спустя после собора, и доселе считается въ науке наиболее надежной и достоверной. Вероятно, на это же время падаетъ, безъ сомнения и составление списка епископовъ, присутствовавшихъ на заседанияхъ въ Никее, предпринятое Афанасиемъ,однимъ изъ экземпляровъ коораго пользовался историкъ Сократъ и который долженъ былъ сохранить имена никейскихъ отцовъ на вечныя времена.

Но деятельность никейскихъ отцовъ не ограничилась однимъ только этимъ: возстановивъ догматическое значение никейскаго символа, они вместе съ темъ выработали рядъ меръ, которыя должны облегчить переходъ. подъ знамя его бывшихъ противниковъ. Въ этомъ отношении былъ поставленъ на очередь прежде всего тотъ вопросъ: чего нужно требовать отъ возвращающихся отъ ереси и какъ ихъ принимать: оставлять–ли ихъ въ преж–немъ иерархическомъ сане или подвергать церковному покаянию, которое, по смыслу церковныхъ каноновъ, навсегда лишало возвращающагося иерархической степени. Первый пунктъ решался самъ собой. Разъ никейский символъ признанъ былъ достаточнымъ и самодовлеющимъ исповеданиемъ правой веры, то ясно, что отъ возвращающихся ничего большаго не должно было требовать, кроме согласия на этотъ символъ и приложенныя къ нему анафематизмы. Въ такомъ смысле и было сделано постановление. — Второй пунктъ вызвалъ разногласия: строгая партия никейцевъ подъ гнетомъ живыхъ воспоминаний ο причиненныхъ противниками страданияхъ, требовала, что–бы все, запятнавшие себя какимъ–либо общениемъ съ еретиками, несмотря на покаяние, лишались иерархичеекаго сана. Но здесь еще разъ сказалось величие вождей никейцевъ, умевшихъ свои личные счеты подчинять интересамъ общаго дела: благодаря ихъ моральному влиянию на соборе, достигнуто было, соглашение и решено приходящихъ изъ ереси принимать въ томъ же сане. Это гуманное постановление, оправданное всей историей, устраняло одно изъ важныхъ практическихъ препятствий, мешавшихъ успеху никейскаго дела на Востоке.

Главнейшимъ предметомъ, какимъ занялся александрийский соборъ, былъ старый вопросъ ο значении терминовъ.«оυσιа и «ύπόστασις». Тонъ Афанасия къ антиохийцамъ даетъ понять, что и самая цель собора заключалась не въ чемъ иномъ, какъ въ примирении этихъ давнишнихъ недоразумений. Несмотря на мракъ, окружающий внутреннюю деятельность собора, источники еще даютъ возможность понять, что решение этого вопроса не прошло безъ горячихъ споровъ. Большинство членовъ собора состояло изъ представителей старшаго поколения никейцевъ, желавшихъ упорно отстаивать старое воззрение на Троицу, какъ одну ипостась. Было, повидимому, предложено еще разъ заменить никейский символъ известной сардикийской формулой, провозглашавшей одну ипостась въ Отце и Сыне. Молодая группа омиусианъ энергично возстала противъ этой попытки. Она потребовала исключения самого слова: ομοούσιος изъ символа на томъ основании, что онъ не приноситъ никакой пользы выяснению дела вследствие неизвестности его эллинскому языку и замены его терминомъ: όμοιος κατ ούσίαν для того, чтобы яснее выразить учение ο трехъ ипостасяхъ. На соборе поднялся шумъ; омиусианъ обвинили въ томъ, что они учатъ о трехъ разобщенныхъ, отчужденныхъ и иносущныхъ ипостасяхъ и признаютъ три начала и трехъ боговъ. Съ чувствомъ собственнаго достоинства омиусиане отвергли это обвинение. Упрекнувъ старое поколение никейцевъ въ томъ, что они допускаютъ въ Троице лишь одну ипостась и, уничтожая подлинное бытие Сына, сливаютъ лица св. Троицы, они ответили известными положениями, взятыми изъ памятной записки Василия: «мы знаемъ Троицу не no имени только, но истинно сущую и пребывающую (άληθώς оυσαν και υφεσtωσαν): Отца, истинно сущаго и пребывающаго, Сына, пребывающаго самосущнымъ (άληθώς ενουσιο όντα) и СВ. Духа, пребывающаго и сущаго (νφεστώς και ιπάρχων); не именуемъ трехъ боговъ или трехъ началъ и отвергаемъ утверждающихъ это, исповедуя одно Божество и одно начало». Старшее поколение никейцевъ должно было оправдываться: оно заявило, что употребляя выражение «одна ипостась», оно отнюдь не хочетъ подражать Савеллию и отрицать истинное бытие Сына и св. Духа, предполагая, что Сынъ не самосущъ (ανούσιος) и Духъ св. безыпостасенъ (ανυπόστατος). Ипостась они понимаютъ, какъ одну сущность, и пользуются этимъ терминомъ для того, чтобы обезпечить тожество природы (την ταυτότητα της φισεως). Объяснения сторонъ соборъ нашелъ удовлетворительными; слово: ομοοίσιος въ смысле: μία ύπόστασις и три ипостаси были признаны одинаково православными. Терминъ : ομοούσιος победилъ, но каждая партия осталась со своимъ пониманиемъ его.

Последний вопросъ, какимъ занялся александрийский соборъ, было выяснение учения ο Св. Духе. Этотъ пунктъ обозначалъ собой новый поворотъ въ догматическихъ движенияхъ времени. Никейский соборъ ограничился простымъ упоминанием о Св. Духе (και εις το αγιον πνεύμα), какъ необходимомъ члене веры, не входя ни въ какия дальнейшия объяснения. За горячими спорами ο Божестве Сына, занявшими первую половину IV века, учение ο третьей ипостаси оставалось въ тени. Правда, въ многочисленныхъ символахъ, вышедшихъ изъ–подъ пера противниковъ никейскаго собора, встречаются и более распро–страненныя формулы, чемъ никейская, но все оне не выходятъ за пределы стереотипныхъ выражений, заимствованныхъ изъ предания и чуждыхъ всякой богословской спекуляции. Однако уже и за это время появляются, хотя и слабыя, попытки применить результаты, достигнутые въ учении ο Сыне, къ Духу Св. Такъ постановления сирмийскаго консервативнаго собора 351 года знакомятъ насъ уже съ очень разнообразнымъ рядомъ воззрений на Духа св.; здесь подвергаются анафеме те, кто а) Отца, Сына и Св. Духа считаютъ однимъ лицомъ, б) кто Духа Св. Утешителя именуетъ нерожденнымъ, в) кто называетъ Его частью Отца и г) кто Отца, Сына и Духа исповедуетъ тремя богами. Что же касается до богословской науки предшествовавшей эпохи, то общее правило, царившее въ ней, можно выразить въ такомъ тезисе: что сказано ο Сыне, то нужно думать и ο Духе. Оба великие учителя Ш–го века, Тертуллианъ и Оригенъ, прямо переносятъ на ипостась Духа все те выводы, какие установлены и ο существе Сына—Логоса. To же самое наблюдаемъ и въ IV веке: арианство, учившее ο тварной природе Сына Божия иДуха Св. могло понимать Его только, какъ творение и притомъ низшаго второстопоннаго разряда. Co стороны никейской на вопросъ ο Духе обратилъ внимание уже только въ конце 50–хъ годовъ IV века св. Афанасий и въ своихъ трехъ письмахъ къ Серапиону тмуитскому далъ исчерпывающее изследование оНемъ, ставшее образцомъ для последующихъ писателей. Предлежавшая ему задача облегчалась уже темъ, что онъ направлялъ свое сочинение не противъ арианства въ его чистомъ виде, a противъ техъ, которые отступили отъ арианскаго учения ο Сыне Божиемъ, но только держались неправильныхъ мнений ο Духе, впадая, такимъ образомъ, въ логическое противоречие. Аргументация Афанасия проста: если по свидетельству Писаний Духъ представляеиъ Собой нечто самостоятельное въ Св. Троице, если Онъ не можетъ быть причислеигь къ тварямъ, если Онъ обладаетъ божественными свойствами и является источникомъ освящения, делая другихъ тварей причастными Божескому естеству, то Онъ «не отделимъ отъ Св. Троицы (I, 33)», «собствененъ ιδιον Сыну и Отчей сущности (I, 23. 25)», «составляетъ одно съ Отцомъ и Сыномъ (I, 25)». Учащие ο тварности Духа «разделяютъ и разлагаютъ Троицу», подвергаютъ опасности самое учение ο Сыне (I, 3). Въ единомъ Бюжестве ничего не можетъ быть чуждаго и инороднаго, и потому существуетъ «одна святая и совершенная Троица, познаваемая въ Отце, Сыне и Св. Духе (I, 2)».