В этом кодексе, безусловно, немало характерно германских особенностей. Его структура, предусмотренные организация и процедура суда — чисто германские. Жизнь древних германцев встает перед глазами, когда читаешь, как человек со своими соседями ищет и, обнаружив, отбирает украденного коня или другую какую вещь (— так называемый Anefang). Понятно, что этот раздел написан не для римлян, а для германцев. Также странно было бы, если бы римлянин, отказываясь от собственности, сыпал через голову землю, выкопанную у четырех углов хижины, и прыгал бы через забор. В салическом праве не было свидетелей, только присяга, подтверждаемая присягой других людей (родственников, соседей), и «Божий суд», или так называемые ордалии.

Однако большинство разделов кодекса касались и римлян. К примеру, Titulus de migrantibus [Титул о переселенцах], до сих пор принимаемый некоторыми историками за свидетельство о германском Markgenossenschafi [товарищество мшрки] (§ 64), больше соответствует социально–экономическому укладу римлян. Вот этот (XLV) «titulus». — Si quis super alterum in villa migrare voluerit, si unus vel aliqui de ipsis, qui in villa consistunt, eum suscipere voluerit, si vel unus exteterit qui contradicat migranti, ibidem licentiam non habebit. — «Если кто желает поселиться на вилле (villa), на земле другого человека (super altегит), и если один или несколько проживающих на вилле согласятся его принять, или если хоть один против переселенца, то последнему там жить не дозволяется». «Villa» тогда называли большое поместье, а поскольку крестьяне такого поместья жили деревней, так можно было назвать и любую деревню (vicus).

В некоторых местах германцы жили деревнями. Однако социалистического характера земельная община (марка, Markgenossenschaft), во–первых, не совпадает с деревней (в теории она больше деревни), во–вторых, марка, как мы видели уже, есть плод националистического романтизма немецких историков, а не подлинный исторический факт. Таким образом, цитируемый здесь текст никоим образом не может служить доказательством теории марки. Вполне вероятно, что живущие в деревнях германцы часто противились желающему купить в их деревне земельный участок, предпочитая продать его своему соседу, а не чужаку. Только нам ничего о том неизвестно. Зато хорошо известно, что крестьян римского господина всячески объединял общий план поместного хозяйства, и что они, как и земледельцы, живущие в свободной деревне, действительно имели право не разрешать чужеземцам покупать земли в их деревне. Салическое право только повторило имперский закон: proximis consortibusque concessum erat, ut extraneos ab emtione removerent (родственникам и близким позволено, чтобы они отстранили от покупки чужеземцев] (ср. § 8).

75

Сочетание германских и римских элементов и определило характер франкского государства. В известном смысле это было не столько германское, сколько остроготское государство — остроготский народ жил особняком от римлян, только поддерживая чтимую их конунгом, но чужую империю; Теодорику же так и не удалось осуществить своей мечты из двух народов образовать один. С другой стороны, франкское королевство и римским не было в той мере, в какой остроготским. Оно не отличало, правда, (как остроготы, висиготы и бургунды) подданных германцев от римлян, но и не следовало пока политическим и культурным идеалам Рима, по крайней мере, не следовало им сознательно. Франкское королевство романизировалось, но не утратило и германского своего характера, точнее говоря, оно стало государством совершенно нового типа — не римским уже и не германским. Его конунг был одержим стихией примитивной великодержавности и государственного инстинкта германцев. Однако имперская политика франков, хотя и уподобившаяся римской в большей мере, нежели имперские устремления висигота Аларика, не стала все же тем патриотизмом Романии, каким была политика Теодорика, по–прежнему оставаясь и германским патриотизмом, только отличным от германского же патриотизма Эйрика. Франкское государство сопоставимо с Англией и висиготским королевством в Испании, где принявшие католичество висиготы взялись организовывать своеобразное государство (§ 64). Только франки фактически всегда могли черпать силы из центральной Германии.

После того, как Хлодвиг умер в новой своей столице Париже (Lutetia, Parisiis, 511 г.) государство, как частное владение, поделили между собою четверо его сыновей. Каждый из них был самостоятельным правителем и жил в своей столице (Мец, Орлеан, Париж и Суассон), но все именовались «королями франков» и сообща занимались внешней политикой, поддерживая союз с Византией и беспрестанно разоряя свое королевство. Так что regnum Francorum обладало и определенным единством. Сыновья Хлодвига завоевали Бургундию и Тюрингию, пытались даже покорить Италию, где последние остроготские короли — Витигис, Тотила (Badvila) и Тейя — ожесточенно боролись с византийцами. Наиболее энергичным в этом поколении Меровингов был старший брат Теодорик (511–534 гг.), правивший восточными землями, Овернью и, вероятно, землями салийцев; его нрав и политическое влияние унаследовал его сын Теодеберт I (534–548).

Теодеберт сам писал императору Юстиниану, что правит всем франкским народом и северной Италией, землями от Северного моря до Паннонии (откуда Византии и Европе грозили авар ы). Он величал себя августом и чеканил золотые монеты со своим именем, чего, по свидетельству византийского историка Прокопия, не отваживались делать ни другие варварские правители, ни сам персидский царь. По правде говоря, могущественный франкский правитель был не слишком верным союзником Византии; в Италии он хотел воевать не в интересах Византии, а преследуя собственные цели. В последний год своей жизни он даже заключил союз с гепидами и лангобардами, желая отнять у империи Балканы. Но со смертью его сына (555 г.) род Теодорика I пресекся, и вновь франкское государство объединил юный сын Хлодвига, жестокий и развратный Хлотахар I [Хлотарь или Лотарь], но ненадолго — всего на три года (558–561).

На том период завоеваний и завершился. Меровингам второго поколения, за исключением упомянутого Теодеберта, не достало воинственного духа, кроме того, им пришлось воевать и между собою, и с усилившимися магнатами. Знать в землях их подданных срасталась со старинной германской и римской аристократией и с церковной иерархией, которую не могла уже объединить ослабшая королевская власть. Не прошло и пяти десятилетий со смерти Хлодвига, как чиновничество и епископат, вместо того, чтобы объединять государство, принялись раскалывать и ослаблять его. Не следует, впрочем, на мой взгляд, преувеличивать эту анархию, чрезмерно полагаясь на единственный источник — Historia Francorum Турского епископа Григория.

Правда, в 567 г. Франкское государство совершенно раскололось. Самый энергичный из сыновей Хлотахара I Сигиберт правил восточными германскими землями, так называемой Австразией, два других брата: Хильперих — Нейстрией (завоеванные римлянами и висиготами земли салийцев), и Гунтрамн — Бургундией. Общей политики у братьев не было. Гунтрамн (561–594) был человеком доброго сердца, но заурядного ума и крайне слабой воли; он никогда не покидал пределов своей Бургундии. Между собой боролись два других брата. — Пока Сигиберт давал отпор новым противникам франков, аварам, Хильперих захватил его земли и занял его столицу. Вернувшись с войны, Сигиберт в свой черед одержал победу над братом и был признан его подданными королем Нейстрии. В конце концов, жена Хильпериха, жестокая Фредегунда убила Сигиберта, и власть опять перешла к Хильпериху.

Не следует, однако, думать, будто так скоро пресеклась традиция первых Меровингов, и совершенно погибло единство Франкской империи. — Париж некоторое время был общей столицей братьев, хотя каждый жил в своей столице: Сигиберт — в Реймсе, Хильперих — в Суассоне, Гунтрамн — в Орлеане. Как Сигиберт, так и Хильперих стремились объединить все земли франков. Правда, политические их планы остались неясны св. Григорию Турскому. Нужно только иметь в виду, что последний был слабым политиком; кроме того, принадлежал к первосвященству и знати, потому особенно нелицеприятно обрисовал Хильпериха, «Нерона и Ирода нашего времени».

«В это время король Хильперих написал эдикт (indicolum), желая, чтобы люди называли Святую Троицу только Богом, не различая Ее лиц. И прибавил, что не должно называть Бога лицом словно плотского человека. Говорил он, что Отец есть и Сын, и Дух Святой. — Так, молвил он, Бог явил Себя пророкам и патриархам, так же гласит и сам Закон. — Приказав мне все это прочитать, король молвил: — Хочу, чтобы ты и все другие учители Церкви верили в это. — Я ему ответил: — Отрекшись от этой веры, благочестивый король, ты должен верить в то, что завещали нам апостолы и другие учители Церкви, чему учили Гиларий и Евсевий, что и сам ты исповедовал во время крещения. — Тогда, рассердившись, король молвил: — Ясно мне, что в этом вопросе Гиларий и Евсевий — большие мои противники. — Я же ему сказал: — Смотри, как бы не обидел ты Бога или Его святых. Ибо ведомо должно быть тебе, что иное есть Лицо Отца, иное — Сына, иное же — Святого Духа… Лицо же, о коем речь, следует понимать не телесно, а духовно. В этих трех Лицах единая слава, единая вечность и единая власть. — Он же ответил мне, потеряв спокойствие: — Расскажу об этом большим мудрецам, нежели ты, и они согласятся со мной. — Я ответил: — Не мудрец, а глупец будет тот, кто поверит в то, что ты предлагаешь. — Он умолк со скрежетом зубовным… Написал этот король книги стихов на манер Седулия; но стишки его не укладывались ни в какие стихотворные размеры[18]. Кроме того, он прибавил к буквам нашего алфавита новые, т. е.: букву νν, которую употребляли греки, ае, the, uui, знаки которых суть Y, Z, D. И велел всем городам своего королевства, чтобы так учили детей и чтобы ранее писанные книги выскоблили и поправили где следует».

По правде говоря, задуманная Хильперихом реформа алфавита, возможно, была и неплоха; оценить же его стихи Григорий Турский и вовсе не был способен: чтение прозы Григория убеждает в том, что и его стихи были бы не лучше. Конечно, догматика его точностью превосходила королевскую, но вряд ли он понимал значение догмы Троицы лучше, нежели какой угодно коронованный любитель литературы и учености. Хильперих был не хуже Хлодвига, которого Григорий хвалил, и, несомненно, далеко превосходил его своей культурой. Как и все Меровинги, он грабил людей, потому что нуждался в деньгах; и воевал с Сигибертом, потому что хотел объединить земли франков. Но как же мог оставаться беспристрастным пишущий о нем Григорий, если король боролся за власть с магнатами и епископами и, по словам самого Григория, не раз жаловался на то, что епископы захватили едва ли не все королевские земли и власть. «Нерон нашего времени» не так уж был жесток, когда пожалел вдову убитого Сигиберта, своего и жены недруга — Брунгильду.

Брунгильда с еще большим, чем Хильперих усердием стремилась объединить франкские земли. Ее духа не сломили ни победа Хильпериха и Фредегунды, ни то, что ненавидящая ее, висиготскую королеву, знать изгнала ее малолетнего сына Хильдеберта в далекий Мец. Когда умер Хильдеберт (575–595), после смерти Гунтрамна присоединивший к своим владениям Бургундию, старая королева вновь обрела былое свое могущество; решительно боролась за власть несовершеннолетних своих внуков и со знатью, и с Фредегундой, и с сыном Фредегунды Хлотахаром И. И достигла, было, своей цели, — завоевала было все Франкское государство для рода Сигиберта. Однако предводительствуемая епископом Арнульфом и Пипином Старшим австразийская знать объединилась с предводителем бургундской знати Варнахарием и Хлотарем II; и в 613 г. Хлотарь приказал жестоким образом расправиться с Брунгильдой: дикие кони растерзали старую королеву, трагическое величие и неукротимую ненависть которой воспела Песнь о Нибелунгах.

Не Австразия, а Нейстрия, и не Брунгильда, а жестокий сын Фредегунды Хлотахар II (584–629) сумел вновь объединить франков; однако, ему пришлось пойти на большие уступки знати. Король заключил союз с нею, признав правом то, что фактически было уже достоянием знати (Андельский мир Гунтрамна и Хильдеберта II, Andlau, 587 г.). Хлотахар опубликовал в 614 г. эдикт (Constitutio Chlotarii), обсудив его перед тем сит ponteficibus vel tarn magnis viris optematibus autfidelibus nostris in synodale concilio [с понтификами и великими лучшими мужами или верными нам людьми на синодальном совете]; в то время, как церковный собор того же года в Париже обсуждал quid quomodo principis, quod salute populi utilius conpeterit vel quid ecclesiasticus ordo salubriter observaret [что и каким образом для принцепса, что будет более пригодным для пользы народа или что целесообразнее соблюдать церковному сословию].