Когда нам было лет десять-двенадцать, папа иногда собирал нас по вечерам для духовного чтения. Обычно это было перед вечерней молитвой. Отец читал нам сам вслух Евангелие, объяснял притчи, указывал, как надо в жизни руководствоваться Священным Писанием. Папа читал нам жизнь святых и произведения Поселянина. Но он делал, как мне думается, ошибку в том, что в эти часы нам разрешалось жевать мягкие булочки, бутерброды, даже заниматься рукоделием. Мама учила меня шить, ребята что-то вырезали и клеили, наше внимание к словам отца рассеивалось. К сожалению, эти вечера продолжались только года два-три, потом нам стало некогда, появилось много уроков, часто кто-нибудь болел, а папа ездил в командировки или у него были вечерние часы в институте. Папа часто тяжело страдал приступами бронхиальной астмы. Мама всегда очень переживала его болезнь и пугала нас словами: «Умрёт отец — я вас на одном чёрном хлебе буду держать!» Тогда мы, дети, начинали прилежно читать акафисты святым. Смысл текста был нам далеко не ясен, но мы твёрдо верили, что святые нас слышат и Бог исцелит нашего дорогого папочку. Мама научила нас молиться от души и своими словами. Когда папа болел или задерживался на работе, мама вставала вместе с нами и горячо выпрашивала у Бога благополучие нашему семейству. Для меня это был пример настоящей искренней молитвы. Мы повторяли за матерью простые, понятные слова, обращённые к Богу: «Господи, дай папе нашему здоровье!» Поклон. «Господи, сохрани нашу семью от беды!» Поклон. Или: «Господи, прости нас, прими за все наше благодарение».

Мама жила под вечным страхом. Она боялась несчастного случая на улице, боялась ареста, боялась, что донесут о том, что мы верующие, боялась, что их уволят с работы. Однажды произошёл следующий случай, характерный для того времени.

Отец мой около двух суток ехал в пассажирском поезде, возвращался в Москву из длительной командировки. В одном купе с ним ехало трое грузин. Они играли в карты, шутили, рассказывали анекдоты и выпивали. Папа не принимал участия в их веселье. Он тихо лежал на второй полке и молился. Грузины звали его в свою компанию, приглашали в ресторан, но он вежливо отказался, ссылаясь на нездоровье. Один из попутчиков не выдержал, вспылил и сказал:

— Вы, наверное, враг народа, потому что вы не вступаете в наш разговор, видно, боитесь выдать себя. Погодите, мы до вас доберёмся, вот приедем в Москву и сдадим вас на руки соответствующим органам.

Отец не смолчал, но сказал, что его оскорбляют их подозрения. Ведь он просто устал и болен, так зачем же его тревожить? Однако грузин не унялся:

— Пусть проверят, что вы за личность, — грозил он. Сердце отца дрогнуло, ибо с ним была его Библия. Он боялся, что его станут обыскивать и, найдя Библию, донесут на работу о его мировоззрении. Но Бог услышал его. Один из попутчиков оказался порядочным человеком. Когда его приятели вышли, он шепнул:

— Не беспокойтесь. Я сумею напоить подлецов перед самым прибытием в Москву. Я уложу их спать, а вы, не теряя ни минуты, поспешите выйти из вагона и удалиться.

The father thanked the Georgian and followed his advice. The train arrived in Moscow at about ten o'clock in the evening. It was a frosty winter, my mother and I were waiting for the train on the platform, because we received a telegram from my father with the number of his car. The locomotive puffed, the train stopped. And the first person to jump out of the car was my dear daddy. I threw myself on his neck, but he (for the first time in my life) immediately pulled me aside, nodded to my mother and walked quickly, almost running, along the platform. My mother and I, dumbfounded by his haste, could hardly keep up with him. We flew into the first tram we came across, looked around and took a breath. The half-empty carriage rattled and set off. Then dad whispered: "Thank God! It seems that we are alone, they are not persecuting me."

In those years, parents had to carefully hide their beliefs. The icons stood in a bookcase or behind a curtain. Parents were afraid to go even to distant churches. Several churches where we used to go were closed, priests who visited our house were arrested. The remaining priests went into hiding and secretly performed services in the apartments of their spiritual children.

Father and mother went somewhere, not to mention even us, and sometimes some strangers gathered in our apartment for worship. It was solemn and mysterious. The day before, we cleaned, discussed lunch, cooked. We were warned, asked to be serious and not to tell anyone anything. We missed school that day.

Father was located in my father's study. Even before dawn, his orphaned spiritual children hurried to him for confession. In the dark narrow corridor near the door of the office, crying old women crowded, and my mother was careful to unlock the door itself, letting in only those who were expected. In the morning, a liturgy was served, during which they sang like mosquitoes buzzing. They spoke to each other only in whispers, looked at each other meaningfully, sobbed and sighed deeply. We, children, looked at all this with surprise, but I soon succumbed to the general mood, confessed with tears and a broken heart, and recognized myself as a great sinner. Seryozha grumbled under his breath, Kolya remained calm and cheerful. Since the beginning of the war, these secret services have ceased in our country. We were temporarily relocated to another house, many of our friends were evacuated, some men were drafted into the army. And there was no need for secrecy. Arrests for the faith stopped, only those ardent people who did not want to join the Orthodox Church, headed by Patriarch Sergius, were "taken". I know of only two such cases since the beginning of the war, when the seminarian Dudko (the future famous priest) and the priest Ioann Krestyankin, who dared to openly gather a circle of believers, were arrested "for politics." Later, Father John became a great elder-confessor. In these years, even the "Mechevites" began to go to the Church of the Holy Prophet Elijah - Obydensky. Believers began to "breathe easier." Icons were openly hung at home. But the authorities still remained irreconcilable with the Church, all seventy years trying to extinguish the faith in the people, but by other means. This will be discussed later.

School

I entered school immediately in the second grade, since at home I was already taught to read and write well. At the age of nine, I still had an open and cheerful character, I easily gained authority in the class and was a prefect for two years. The teacher was often late for the first lesson. Then I took her place and told the children various fairy tales and stories that I remembered from the books I read. And these fascinating books were brought to me from the Lenin Library by my aunt Zinaida Evgrafovna. The Kingdom of Heaven to her! How it brightened up our lives! Sometimes, all day long you dream about those quiet hours of the evening when your homework is already done and you can huddle in a corner with a book in your hands. Feni-more Cooper in children's presentation, Charskaya, Zhelikhovskaya, translated literature from English, French, German - all in luxurious editions, with many color illustrations. All this delighted even my mother, who said: "Well, such a publication was for the children of the royal family! We didn't see anything like this in childhood." Of course, my head was filled to capacity, and I really wanted to share my impressions of what I had read with someone. I gave Kolya these books to read, we sometimes discussed something together, but he soon became interested in Jules Verne, science fiction, and then literature for young people. Thanks to my brother: he helped me to keep my spiritual purity.