Впоследствии, когда я снова стала писать маслом, я неоднократно повторяла мотив этих вечеров. Только впереди пейзажа я неизменно изображала хитренькую лисичку, ярко-рыжую, с острой мордочкой. Что-то таинственное, предвещавшее мне грядущие годы, звучало в этих картинах. Ещё трещал мороз, холод неверия леденил сердца людей. Но дело шло к весне, днём солнце уже грело, крепкий наст уже сковал глубокие снега, лиса бежала и скользила. Никто тогда не предполагал, что через тридцать лет солнце веры согреет сердца многих, стают снега, зазеленеют поля, леса -вера даст плоды свои. А в 60-е годы ещё наступала (как на моей картине) длинная морозная ночь.

Переходный возраст

Бабушка Зоя Веньяминовна, когда устраивала в московскую школу Колю и Катю, то скрыла, что внуки её — дети священника. Но вот в школе каждый ученик должен был сам написать на листочке, кем работают его отец и мать. Катя написала: «Отец — священник», — и подала классному руководителю свой лист. Учительница прочла про себя, подозвала Катю и сказала: «Напиши: бухгалтер, поняла?» — «Да», — ответила Катя и переписала свой листочек. Никто не обратил на это внимания, дети думали, что Катя не сумела правильно написать. Но дело обстояло так.

Вернувшись как-то из школы, Катя сказала: «Бабушка, завтра наша классная руководительница придёт к нам домой. Она в эти дни обходит квартиры своих учеников, выясняет, в каких условиях живут её дети. У нас много икон, начнутся разговоры о религии, о родителях наших». — «Нет, мы её не пустим дальше столовой, покажем ей твой рабочий уголок — и все. А иконы на полочке в углу мы на завтрашний день загородим картиною».

Так и сделали. Но дедушка, прогуливаясь, зашёл к фотографу и принёс портрет нашей семьи. На крупной фотографии отец Владимир был в рясе и со священническим крестом. Все полюбовались на фото и поставили карточку на видное место. Катина учительница, войдя в столовую, внимательно оглядела обстановку, и взгляд её впился в фотографию нашей семьи. «Ну, теперь мне все ясно», — сказала она и ушла, не требуя никаких объяснений. Возможно, что в душе она была верующая, но не хотела выдавать себя, вступая с кем бы то ни было в философские разговоры.

Я часто видела, что тетради детей не проверены. Подчёркнуто красным пол тетради, стоит за все «три». А ведь были там работы, выполненные и на «пять», были и с ошибками, за которые следовало бы «единицу» поставить. Такое ведение дела, понятно, расхолаживало детей, но я им говорила: «В Священном Писании апостол говорит: «Все делайте, как для Господа, а не как для человека». Спаситель примет ваш труд, благословит вас за прилежание. Пишите и учитесь так, чтобы совесть ваша была спокойна. Совесть — это голос Божий в душе каждого человека. Имейте чистую совесть, докажите своим трудом вашу любовь ко Спасителю. Он не оставит вас в жизни, с Ним вы будете всегда счастливы».

Подобно этому тексту я однажды написала большое письмо своему первенцу. Я часто навещала своих родителей в Москве, но Колю не всегда заставала дома, он был на уроках в музыкальной школе. Меня поразил небрежный почерк в его тетрадях: «Как безобразно Коля стал писать!» — сказала я дедушке. Но Николай Евграфович заступился за внука: «Он весь в меня, у меня тоже некрасивый почерк». Дедушка баловал Колю: решал ему задачи по математике, физике, объяснял ему химию и т. п. А бабушка помогала Коле по французскому, проверяла русский, наталкивала на мысли в сочинениях. Тогда я написала Коле длинное и строгое письмо. Мама сказала мне, что, прочитав письмо, Коля очень плакал. Ничего, это послужило ему уроком, он стал стараться. По музыкальным предметам у Коли всегда были все пятёрки, но в общеобразовательной школе сыпались тройки.

У Кати дело обстояло иначе. Она была очень самостоятельная, не допускала до своих уроков никого, всегда думала сама и училась в обеих школах на все пятёрки. Но характер у Кати был трудный. Колю бабушка звала «бесконфликтный мальчик», а на Катю она часто жаловалась: «Бывают срывы, Катя грубит, не слушается. Она отвечает: «Я потом вымою посуду» или: «Успею, после вынесу помойку!»». Тогда отец Владимир придумал средство для воспитания дочки. Он завёл тетрадку, положил её на полочку и сказал бабушке: «Вот сюда, пожалуйста, записывайте под числом, когда и как вам Катенька отвечала или противоречила. Я буду приезжать, читать и сам разберусь с Катей в её поведении». С этого дня Катя переменилась.

— Ну, что там записано? — спрашивал отец.

— Что вы, батюшка, — отвечала бабушка, — да разве Катя даст мне что-то для вас записать? Она меня близко к полочке не подпустит: целует меня, обнимает, извиняется, говорит: «Нет, бабушка, ничего не пиши, я тебе все дела переделаю, только чтобы папочка был мною доволен!»

У старших детей наших начинался переходный возраст, которого обычно все боятся. Но мы с батюшкой не чувствовали в наших отношениях с детьми никаких изменений. Просто с годами ребятки становились самостоятельней, что нас только радовало.

Когда Феде было шесть лет, а старшим мальчикам тринадцать и четырнадцать, то в августе Федюша заболел. У него вдруг сделалось воспаление слёзного мешка в глазу. Бежала непрестанно слеза, вокруг глаза все посинело, как от удара. Врачи предсказывали операцию, хотели положить Федю в больницу. Но мы решили обратиться за помощью к отцу Иоанну Кронштадтскому, повесть о жизни и чудесах которого мы тогда прочитали. У нас был ему акафист, я усердно и настойчиво просила помощи у новоявленного святого. А Коля и Сима взялись два раза в день возить Федюшку на уколы пенициллина в надежде на исцеление. К всеобщей радости и к славе святого отца Иоанна, болезнь Феди быстро отступила.

Наблюдая за детьми, я с радостью замечала, что вера и любовь ко Господу начинают владеть их сердцами. Была Великая пятница, в храме вынесли на середину святую Плащаницу. У Серафима в обеих школах были ответственные занятия, которые он не мог пропустить. Вечером мальчик грустно сказал мне: «В церкви сегодня такие трогательные службы, а я не смог там быть...» Я почувствовала, что душа его страдает. Я дала сыну акафист Страстям Христовым, сказав: «Уединись и почитай это вечером». Сын взял книжку и долго не выходил из своей комнатки. Все спали, когда Сима принёс мне книжку и с благодарностью поцеловал меня. Я спросила его: «Полегче на сердце стало?» Сынок молча кивнул, но глаза его сияли. Я поняла, что слова акафиста помогли ему излить перед Богом свои чувства.