Педагогическая поэма
Гуд скучал и даже похудел от всех этих коллизий.
Ответ пришел через месяц. Горький писал:
«Сапог мне не нужно. Я ведь живу почти в деревне, здесь и без сапог ходить можно».
Калина Иванович закурил трубку и важно задрал голову:
— Он же умный человек и понимает: лучше ему без сапог ходить, чем надевать твои сапоги, потому что даже Силантий в твоих сапогах жизнь проклинает, на что человек привычный…
Гуд моргал глазами и говорил:
— Конечно, разве можно пошить хорошие сапоги, если мастер здесь, а заказчик аж в Италии? Ничего, Калина Иванович, время еще есть. Он если к нам приедет, так увидите, какие сапоги мы ему отчубучим…
Осень протекала мирно.
Событием был приезд инспектора Наркомпроса Любови Савельевны Джуринской. Она приехала из Харькова нарочно посмотреть колонию, и я встретил ее, как обыкновенно встречал инспекторов, с настороженностью волка, привыкшего к охоте на него.
В колонию ее привезла румяная и счастливая Мария Кондратьевна.
— Вот знакомьтесь с этим дикарем, — сказала Мария Кондратьевна. -
Я раньше тоже думала, что он интересный человек, а он просто подвижник. Мне с ним страшно: совесть начинает мучить.
Джуринская взяла Бокову за плечи и сказала:
— Убирайся отсюда, мы обойдемся без твоего легкомыслия.
— Пожайлуста, — ласково согласились ямочки Марии Кондратьевны, — для моего легкомыслия здесь найдутся ценители. Где сейчас ваши пацаны? На речке?
— Мария Кондратьевна! — кричал уже с речки высокий альт Шелапутина. — Мария Кондратьевна! Идите сюда, у нас ледянка хиба ж такая!
— А мы поместимся вдвоем? — уже на ходу к речке спрашивает Мария Кондратьевна.
— Поместимся, и Колька еще сядет! Только у вас юбка, падать будет неудобно.
— Ничего, я умею падать, — стрельнула глазами в Джуринскую Мария Кондратьевна.
Она умчалась к ледяному спуску к Коломаку, а Джуринская, любовно проводив ее взглядом, сказала:
— Какое это странное существо. Она у вас, как дома.
— Даже хуже, — ответил я. Скоро я буду давать ей наряды за слишком шумное поведение.
— Вы напомнили мне мои прямые обязанности. Я вот приехала поговорить с вами о системе дисциплины. Вы, значит, не отрицаете, что накладываете наказания? Наряды эти… потом, говорят6 у вас еще кое-что практикуется: арест… а говорят, вы и на хлеб и на воду сажаете?
Джуринская была женщина большая, с чистым лицом и молодыми свежими глазами. Мне почему-то захотелось обойтись с ней без какой бы то ни было дипломатии:
— На хлеб и воду не сажаю, но обедать иногда не даю. И наряды. И аресты могу, конечно, не в карцере — у себя в кабинете. У вас правильные сведения.
— Послушайте, но это же все запрещено.
— В законе это не запрещено, а писания разных писак я не читаю.
— Не читаете педологической литературы? Вы серьезно говорите?