Mysticism or spirituality? Heresies against Christianity.

О религиозном смысле

хилиазма

Хилиазм (учение о тысячелетнем царстве Иисуса Христа на земле) также был связан с этим утверждением. Если Иисус – простой человек, сын Иосифа и Марии, то такой человек не может быть Спасителем человечества, вводящим его в Царствие Небесное, а, стало быть, нечего и надеется на это, – надо строить земное царство. Поэтому для евионитов, как и для всех последующих хилиастов, «смерть Христа не имела искупительного значения, она воодушевляла их только надеждою скорого второго пришествия Его на землю, чтобы основать земное царство, которое имеет существовать тысячу лет» [258]. Но учение о тясячелетнем царстве, которое проповедовали евиониты, не было новым – оно было ими «заимствовано из священных книг иудаизма. Еще со времен вавилонского пленения книжники распространяли среди рассеянного еврейского народа чаяние и надежду, что грядущий Мессия явится царем-завоевателем, который возвратит весь народ свой в Палестину, вернет ему блеск и могущество, восстановит храм Иерусалимский, покорит ему все народы и, воскресив из мертвых патриархов, пророков и праведников Израиля, будет царствовать тысячу лет» [259]. Идеи хилиастов были идеями антимессианскими, антихристианскими, потому что тысячелетнее царство строится не тем Мессией, которого исповедуют христиане, а совсем другим, – тем, которого ожидают иудеи.

Даже самые ближайшие ученики Иисуса Христа находились под влиянием идеи мессии, который станет земным царем и обустроит земную жизнь. Когда мать сыновей Заведеевых просила Иисуса посадить их по правую и левую руку от Него (см.: Мф. 20, 21), то это, несомненно, было проявлением всеобщего для иудеев убеждения в земном назначении Мессии. Иисус в ответ сказал им: «не знаете, чего просите» (Мф. 20, 22). Их просьба, если она будет осуществлена, не принесет им того, о чем они просят, потому что христианское представление о власти и о социальном устроении кардинально отличаются от иудейского. Власть в христианстве – это власть духовная, в основе которой жертвенное служение тому, над кем властвуешь, вплоть до смерти крестной за него. Власть в иудействе, а также и в язычестве – это власть управленческая, социальная, но претендующая, уже в силу самого положения, и на власть духовную. Pontifex maximus (верховный жрец) – это титул языческих кесарей, но на такое же объединение власти социальной и жреческой будет претендовать и антихрист [260]. В иудействе и язычестве происходила ложная сакрализация чисто земной, управленческой, социальной власти. Но эта сакрализация всегда несла в себе идею земного рая, идею хилиастическую. Соблазн хилиазма имеет огромную силу лишь потому, что паразитирует на идее апокалиптического преображения мира, схождения на землю Горнего Иерусалима. Культурная жизнь православных государств всегда питалась этой идеей – она была приготовлением к этому снисхождению. Поэтому нельзя безоговорочно исключать эту идею из богословского обихода лишь только по названию. Всегда необходимо выяснять смысл предложенного термина. Но у нас по обыкновению к этой теме только два крайних подхода – один состоит в безоговорочном принятии этой идеи и ее осуществлении человеческими силами, другой, – в безусловном отвержении этой идеи, как несомненно еретической и потому пассивном отношении к культуре и истории.

Гностицизм также родился в среде иудействующих. Первые гностики Симон Волхв и Керинф были по происхождению иудеями. Среди иудействующих евионитов также образовалась особая партия евионитов-гностиков. Гностицизм, по сути своей, был повторением языческого мировоззрения, только приспособленного к христианской терминологии. Симон Волхв и Керинф получили образование в Александрии, где они вполне усвоили языческое мировоззрение. Интересно, что в начале Священной истории иудеи не имели характерных для гностицизма иерархических, астральных и космических систем. Но после отпадения от истинного богопочитания они создали каббалу, в которой все эти элементы были синтезированы и введены в учение. Теософия затем на новом уровне повторила всё то, что было заложено в каббале. Сама идея бесконечных иерархий, в которых Иисус Христос выполнял только роль некоего посредника, занимая там всегда не первые места – также содержала в себе отрицание Его мессианской роли и Его Божественного происхождения, а стало быть, содержала идею Его тварности. Но, кроме этого, гностики выдвигали и еще одну идею, которая в дальнейшем будет подхвачена оккультистами. Это идея Первобожества, которое находится выше и глубже Бога. Таким образом Троица и Иисус Христос как вторая ипостась Троицы такой идеей низвергались в разряд второстепенных божеств. Первобожество же, через введение подобной идеи, становилось безличным.

В первой ереси, рожденной в среде иудействующих, сосредоточилось то, что в последующие века так или иначе было повторено всеми еретиками и что попало затем в центр соборного внимания Церкви. То, что оказалось в центре тринитарных, христологических, иконоборческих и даже паламитских споров: «Кто такой Христос – Бог или человек?» И Церковь уже тогда дала на него ответ – признав Божественное достоинство и происхождение Иисуса Христа и исповедуя Его подвиг спасения человечества на Кресте, Она наименовала Его Богочеловеком.

Арианская ересь

Первой ересью прямо-таки вселенского масштаба стало арианство. Оно было, по сути дела, повторением на новом уровне первой ереси – ереси иудействующих евионитов. Утверждение евионитов о том, что Иисус является простым человеком, сыном Иосифа и Марии – несомненно, содержало в себе и неразвернутый тезис о тварности Сына. Это утверждение открывало дорогу тринитарным ересям. Если Сын рожден от простых родителей, то, стало быть, Он не равен Отцу – отсюда рождалось монархианство, динамизм и модализм, – ереси, в которых две ипостаси находились в подчинении одной ипостаси или являлись ее модусами и силами. Таким образом, уже в тринитарных спорах выходил на первый план христологический вопрос: о природе и происхождении Христа.

Тринитарные споры происходили в гонимой Церкви, поэтому тринитарные ереси не имели такого масштабного распространения, какой затем возымели ереси христологические. Церковь довольно легко справилась с тринитарными ересями – боговедческий опыт был подытожен Ею в догматическом учении. Уже на первом Вселенском Соборе (325 г.) тринитарная богословская мысль Церкви была зафиксирована в четких формулах Никейского Символа Веры.

Христологические же споры проходили уже в иных условиях, когда Церковь из гонимой постепенно превратилась в торжествующую. При императоре Константине Великом христианская религия становится государственной – у христиан появляется гораздо больше возможностей воздействия на мир – деятельность эта приобретает совершенно небывалые масштабы, но такие же возможности появляются и у еретиков. Если раньше ереси, возникавшие в христианских общинах, имели локальный характер и быстро исчезали при столкновении с учением Церкви, то в новую эпоху ереси охватывают целые регионы – они обретают поистине вселенский масштаб и надолго закрепляются в некоторых Церквях [261].

Арианство было ересью, которая захватила чуть ли не весь христианский восток. Арианский тезис о тварности Сына фактически ниспровергал христианство, уничтожал главное его содержание – воплощение Сына Божия и спасение Им падшего человечества, ибо спасение в христианстве понималось как приобретение богоподобия, как обожение человека. А подобие Христу в арианстве становится не подобием Богу, а подобием твари. Это была духовная язва, грозившая поглотить самую душу христианства, уничтожить Церковь в самой ее сердцевине.

Кроме того, арианское учение, хотя в его основе лежал последовательный монотеизм, содержало некоторые положения, которые легко совмещались с пантеизмом [262]. Арий учил, что Сын сотворен Богом-Отцом для того, чтобы создать все остальное, так как Сам Бог Отец абсолютно трансцендентен миру – Он участвовать в творении мира не может, потому что никто и ничто, кроме специально созданного для этого существа, не может выдержать контакта с Ним. Таким образом, Христос – демиург, создатель мира, но и Сам Он сотворен, поэтому творец и тварь являются совершенно одноприродными. Это очень важное положение для понимания того, как пантеистические идеи появляются в новом арианстве, – западном варианте христианства.