На вопрос: «Что поможет нам в совершении Иисусовой молитвы?» – Старец ответил: «Чувство нашей греховности и признательность Богу за Его дары помогут нам творить Иисусову молитву любочестно, а не механически. А потом молитва входит и в привычку. Когда мы познаем себя и будем размышлять о нашей неблагодарности, то нам будет хотеться заниматься молитвой Иисусовой. Когда мы доходим до такого состояния, что, проснувшись, продолжаем творить Иисусову молитву, которую творили во сне, – это значит, что наш духовный горизонт озаряют первые нежные лучи духовного рассвета».

Старец хотел, чтобы Иисусову молитву сопровождала аскеза. Те внешние способы, о которых пишут отцы Добротолюбия, например: низкая скамья, темнота, склонение головы на грудь, сдерживание дыхания и тому подобное – он считал лишь вспомогательными. О темноте он к тому же говорил: «А я свечки зажгу – и молюсь». Старец считал, что если этим вспомогательным средствам будет придано излишнее значение, то они могут причинить вред душе и телу человека или же завести его в прелесть. Однако если дыхание соединяется с Иисусовой молитвой естественным образом, без технических способов, то Старец это принимал.

Старец подчеркивал ту опасность, которая подстерегает практического делателя Иисусовой молитвы, но одновременно подчеркивал и ее сознательную цель, говоря: «Сейчас молитва Иисусова вошла в моду. Некоторые считают, что Иисусова молитва – это нирвана, и начинают творить Иисусову молитву, не помня ни о чем другом – чтобы успокоиться. Они стараются молиться, а у них начинает болеть голова. Они творят молитву как заведенные. Но разве мы часы? Что это за молитва: тиктак, тиктак? Такая молитва не приведет к совлечению ветхого человека. Будем творить молитву Иисусову с чувством. Для Христа большое значение имеет признание нами наших грехов. Он ждет от нас этого. Однако, осознавая за собой грехи, мы не должны и терять надежды.

Наша цель не в том, чтобы стяжать непрестанную молитву, а в том, чтобы совлечься ветхого человека. Обратимся внутрь себя, познаем самих себя и предпримем подвиг, для того чтобы отдалить от себя страсти. А когда мы все же будем видеть в себе страсти, станем просить у Бога помощи. Если мы будем поступать так, то со временем у нас появится и привычка непрестанной молитвы. Не надо стараться приобрести молитву Иисусову механически.

Не будем лениться творить молитву Иисусову. Христос в любое время снисходит до разговора с нами, а мы проявляем равнодушие? Сколько бы человек ни разговаривал со Христом – то есть сколько бы он ни молился, – он в этом никогда не раскаивается».

* * *

Испытав немало способов монашеской жизни, приложив старание к тому, чтобы применить на своем опыте то, о чем учат аскетические творения Святых Отцов, советуясь с опытными старцами, Старец Паисий, в конце концов, остановился на определенном уставе келейной жизни, который регулировал в соответствии со своими силами, возрастом, временем, которым располагал, и местом своих подвигов. Он говорил, что «монах должен привыкнуть к определенному монашескому уставу. Каждые десять лет монах должен делать генеральную проверку своих сил и определять себе соответственную меру подвижничества. Когда человек молод, он имеет большую нужду во сне и меньшую – в отдыхе. Когда он состарится, ему необходим больший отдых и меньший сон. Великой силой обладает привычка. То, к чему организм привык, он потребует тогда, когда придет для этого время – даже если у него в этом нет нужды».

Типикон Старца был приблизительно следующим. В три часа пополудни (девятый час по византийскому времени) он совершал Девятый час и Вечерню, после которой вкушал пищу. Потом совершал Повечерие и несколько часов молился по четкам. Потом ненадолго ложился отдыхать. Незадолго до полуночи просыпался и начинал свое келейное монашеское правило, переходившее в Полунощницу и Утреню, которые он тоже совершал по четкам. После окончания Утрени он немного отдыхал и с рассветом вновь начинал молитву и другие духовные занятия. В то время когда его не отвлекал народ, он совершал каждый из богослужебных часов в положенное время, а между часами занимался рукоделием, творя молитву Иисусову. Какоето время он ложился спать сразу же после захода солнца, потом совершал бдение всю ночь и вновь немного отдыхал утром. Днем он не отдыхал никогда.

Невозможно описать устав Старца в то время когда, будучи моложе, он подвижничал в Синайской пустыне, потому что «все течение жизни его была непрестанная молитва и пламенная любовь к Богу»216, а многочасовое рукоделие его не утомляло. Живя на Синае, он не видел людей, его никто не отвлекал, и он совершенно не отвлекался ни на что постороннее.

Живя в келье Честного Креста, Старец читал по богослужебным книгам только Шестопсалмие, канон из Минеи и вечером богородичный канон из «Феотокариона» святого Никодима Святогорца. Все остальное он совершал по четкам. Живя в «Панагуде», он совершал три четкитрехсотницы Христу, одну четку Пресвятой Богородице, одну – честному Предтече, одну – Святому дня и одну – своему Святому. Потом он повторял четки в той же последовательности с молитвой о живых и в третий раз – об усопших. Потом молился о людях, имевших серьезную нужду, или о какихто особых нуждах.

В последние годы жизни, несмотря на то что целый день его отвлекали люди, он, помимо своего монашеского правила и богослужения суточного круга, ежедневно совершал более сорока четоктрехсотниц – на счет.

Псалтирь была у него разделена на три части, и он прочитывал ее за трое суток. После каждого псалма он молился об определенной категории людей, в соответствии с тем, как разделил псалмы преподобный Арсений Каппадокийский, и поминал имена. Читая Псалтирь таким образом, он не уставал, даже прочитывая по шестьсемь кафизм подряд.

Каждый год, в Страстную седмицу, желая более глубоко соучаствовать в Страстях Христовых, Старец прочитывал Страстные Евангелия в своей келье. От Утрени Великого Четверга до Вечерни с Великого Пятка на Великую Субботу – то есть с момента взятия Христа под стражу до снятия со Креста Старец не садился, не спал и ничего не ел. Он даже говорил, что в эти два священных дня принуждение себя к полному воздержанию от пищи имеет большую цену, чем воздержание в первые три дня в начале Великого поста (на первой седмице). В Великий Четверток и Великий Пяток Старец пил только чуточку уксуса, для того чтобы привести себе на память«оцет»

Владыки Христа. В эти два дня он не открывал дверь никому. Он закрывался в своей келье, пребывал в молитве, его сердце не располагалось даже к церковному песнопению. В последний год своей жизни он сказал, что почувствовал в эти дни особое состояние, какого не чувствовал никогда.