“Володечку все очень любили. Он работал дворником в нашем соборе, а в отпуск ездил по монастырям. Однажды его спросили: “Володя, что домой не съездишь?” А он вздыхает и говорит: “Родные у меня неверующие и против того, чтобы я Богу служил. Не хочется возвращаться туда, где нет ни храма, ни веры”. А еще спросили:“Володя, что не женишься?” Он ответил: “У меня одна мысль — монастырь”. Вот и ездил он по монастырям, присматривался. Был в Дивеево, в Псково-Печерском монастыре, в Троице-Сергиевой Лавре. А уж когда побывал в Оптиной, то был от нее без ума. Пошел он тогда к нашему Владыке Владимиру, ныне митрополиту Киевскому и всея Украины, и говорит: “Владыко, я готов хоть туалеты мыть, лишь бы мне дали рекомендацию в монастырь”. Владыка отвечает, что вот как раз в соборе туалеты мыть некому. А выбор Оптиной одобрил: “Хорошее, — говорит, — место”. И ради возлюбленной Оптиной Володя год мыл туалеты — и мужской, и женский. А ведь не всякий на такую работу пойдет. Чистота у него была идеальная. Придет на рассвете, когда ни души, и чистенько все перемоет. Зарплата у Володи на руках не держалась — он ее сразу бедным отдавал, но так, чтоб не видел никто. Одевался скромно, порой бедненько. Ничего ему для себя уже было не нужно, лишь бы Богу угодить. На службе стоял не шелохнувшись. А после службы обойдет все иконы с земными поклонами и стоит подолгу молясь. В общем, приходил в храм раньше всех, а уходил, когда собор запирали. Был он кроткий, смиренный, трудолюбивый. Молчалив был на редкость, а душа у него была такая нежная, что все живое чувствовало ласку его. Вот кошечки бездомные к собору лепились, а Володя рано утром отнесет им остатки пищи с трапезной и положит в кормушки подальше от храма. Они уже свое место знали. А голуби, завидев Володю, слетались к нему, потому что он их кормил. Я тоже на себе его ласку чувствовала. Бывало, приедешь в Оптину, а он так рад, что не знает, чем угодить. А уезжаем мы, монахини, из монастыря, он нам хлебца на дорогу принесет — то буханку, то четвертинку, благословясь конечно. И вот будто умел угадать: сколько хлеба даст — столько и хватит на всю поездку. В последний раз виделись уже перед его смертью. На прощанье он принес мне в подарок молитвослов, “Ферапонт, — говорю, — у меня свой есть”. А он просит: “Матушка, возьмите от меня на молитвенную память”. На память взяла, а тут его и убили. Вот и вышло воистину на молитвенную память о его чистой прекрасной душе”.

Из воспоминаний Елены Тарасовны Тераковой (Ростовская область, ст. Хопры):

“В 1987 году в кафедральном соборе, где я работала, мне порекомендовали жильца — Володю Пушкарева. Так и жил он у меня до Оптиной в отдельном, флигеле, и был он мне как родной. Возвращаюсь, бывало, поздно вечером с работы, а он меня встречает: “Матушка, поешьте. Я пирожки вам испек”. Уж до того вкусные пек пироги — редкая женщина так испечет! “Где ж ты, — говорю, — научился печь?” — “В армии поваром был, солдатам готовил, там и научили всему”. Сам он ел мало и посты очень строго держал. По натуре был мирный, добродушный, спокойный. Особенно это чувствовалось на работе. Ведь какие же нервные люди порой приходят в церковь — сами заведутся и других заведут. А Володя лишь молча подергает себя за усик и так дружелюбно обойдется с человеком, что тот, глядишь, успокоился и доволен всем. Жил он уединенно и все молился. Даже гулять не ходил — только в храм. А как встанет с вечера на молитву, так и горит у него свет в окошке всю ночь. До утра нередко на молитве выстаивал. Из наших разговоров помню такое: “Хочу, — говорит, — в монастырь, но сперва хочу поездить, чтобы выбрать место по сердцу”. А по сердцу он выбрал Оптину. Еще мне запомнились его слова: “ Хорошо тем людям, которые приняли мученическую смерть за Христа. Хорошо бы и мне того удостоиться”. Когда моего дорогого Володечку убили, я была в деревне и не знала о том. Помолилась я, помню, на ночь и только собралась лечь спать, как комната озарилась голубоватым сиянием. Я перекрестилась, а из сияния голос: “Это тебя Володя посетил”. Ничего не понимаю — как это меня посетил Володя, когда он уже инок Ферапонт и находится в Оптиной? А потом узнала — убили его. И желала я в моем горе хотя бы на могилке у него побывать”.

Побывать в Оптиной Елене Тарасовне удалось лишь в ноябре 1996 года, но сначала их экскурсионный автобус остановился на день в Шамордино. После чудесного посмертного посещения инок Ферапонт был для Елены Тарасовны настолько живым, что она подала за него две записки — о упокоении и о здравии, присовокупив к записке молитву: “Святой мучениче Ферапонте, моли Бога о нас!” В Шамордино ей объяснили, что молиться за новомученика как за живого нельзя, и можно подать лишь записку о упокоении. Ночевали тогда паломники в храме. И когда в три часа ночи после полунощницы усталая Елена Тарасовна прилегла прямо в пальто под иконами, над ней склонился инок Ферапонт, подал ей две ручки — белую и фиолетовую, и сказал: “Как писала, так и пиши”. И она тут же уснула, решив, что видела сон. Потом в Оптиной она все ощупывала рукав — там лежало что-то твердое и мешало ей. По дороге в Ростов она подпорола у пальто рукав — там были две ручки, белая и фиолетовая. “Об этом случае я рассказала на исповеди нашему священнику отцу Николаю, — писала из Ростова Елена Тарасовна. — И в ответ на мое удивление, как могло случиться, что о. Ферапонт передал те две ручки, о. Николай сказал, что он, должно быть, святой”. Зачитали мы письмо с описанием дивного чуда отцам Оптиной, надеясь получить разъяснение по поводу молитвы за живых и за мертвых. А отцы лишь заулыбались, возгласив: “Святый мучениче Ферапонте, моли Бога о нас!” — “У Бога ведь нет живых и мертвых, — сказал монах Пантелеймон. — Это для нас по нашей немощи установлено — вот живые, а вот мертвые. А у Бога все живы”.

После Елена Тарасовна прислала еще одно такое сообщение:

“На могиле о. Ферапонта я просила его помочь моим покойным родственникам и особенно беспокоилась об участи одного из них. Недавно приехала женщина из Батайска, разыскала меня в храме и говорит: “Елена, мне приснился молодой монах и велел передать: “Скажи Елене, которая всегда стоит у Распятия, что за такого-то (он назвал имя) надо много молиться”. Я ужаснулась участи этого родственника и поняла, что весточку прислал о. Ферапонт”.

Ферапонт — это слуга

“Как точно Господь нарекает монахов, — сказал однажды инок Трофим. — Уже в самом имени характер и назначение”. Ферапонт в переводе с греческого — слуга. А о слуге сказано Господом: “кто хочет быть первым, будь из всех последним и всем слугою”. (Мк. 9,35).