Мать Нина рассказывает:

“Жили мы без Бога и с одной мыслью: как бы выбиться из нужды? Я работала уборщицей на четырех работах, а платье было всего одно. Постираю к празднику — вот и обновка. А Лёня был моей главной опорой, и мы, как две лошади в одной упряжке, тянули вместе большую семью. Бывало, приду с работы усталая, а сын мне белье стирать не дает: “Мама, давай я постираю. Ручищи у меня, смотри, какие огромные!” И правда, так выстирает — добела, до хруста, что женщины дивятся. В колхозе платили тогда копейки, и мы на август уходили в тайгу. У нас в сельпо принимали ягоды и соленые грузди по 50 копеек за килограмм. Мы с Лёней по 25 килограмм брусники в день из тайги выносили. А груздей нарежем — не донести. Тащим с Лёней на палках-коромыслах по четыре ведра каждый, и младшие дети сколько могут несут. На меня моя тетка, помню, ругалась: “До чего ты жадная на работу — ни себя, ни детей не щадишь. Одни мослы от детишек остались”. А мы, правда, выхудаем за сезон, зато детей обуем, оденем. И идут уже в школу нарядные мои труженики-ученики. Порядок в доме был такой — каждому с утра даю задание: тебе дров наколоть, тебе хлев вычистить, а тебе воды наносить. Лёня был огонь — быстро все сделает. И рвется младшим помочь: “Мама, Лена еще маленькая. Давай я за нее работу сделаю?” — “Сынок, — говорю, — а вырастет Лена ленивой. Кто лентяйку замуж возьмет?” Гулять полагалось, когда дело сделано. А еще я почему-то боялась уличных компаний — мало ли что дети там наслушаются? Сперва наказывала, чтобы играли у себя во дворе. А потом и наказывать не пришлось — дети очень любили друг друга, и своего общества им хватало — все же пятеро. Однажды соседка попрекнула меня: “Все картошку копают, а твои дети гуляют”. — “А чего им не гулять? — говорю, — вон с утра сколько выкопали! Не отстаем от людей вроде, а пока впереди идем”. Тут она как заплачет: “А мой сын лодырь — не хочет копать! Бью его, все руки отбила, а не любит работать и все”. А мои дети в работе были горячие, и свои праздники были у нас. Я “докопки” картошки всегда устраивала. Денег нет — займу, а накуплю подарков: арбуз, баранки, конфеты. Сын зароет подарки в конце последних борозд, а где что закопано, никто не знает. Тут не работа пойдет, а веселье, и все, как львы, рвутся вперед. А докопаем картошку до подарков, костер разложим, — вот и праздник. Трудно жили, но дружно. Переезжали мы несколько раз. Я все “райское место” искала, то есть где побольше земли. И вот земли у нас было уже 70 соток, свой хороший дом с усадьбой, а в усадьбе всего: коровы, свиньи, овцы, куры, своя пасека и моторка для рыбной ловли. Я в пекарне тогда работала — хлеб горячий всегда был к столу. Не нарадуюсь, что встали на ноги, а у Лёни грусть порою в глазах. Однажды сказал совсем непонятное: “Вот живем мы, мама, а как не живем. Неживые мы будто и давно умерли”. А я не пойму, о чем он? Хорошо ведь живем! Не понимала я сына, конечно. Уж больно он книги любил читать! До утра, бывало, сидит за книгой, а у меня досада в душе. Сама я, пока не пришла к Богу, одну тоненькую книжку прочла. Названия не помню, про принцессу. А принцесса была такая несчастная, что открыла я книгу и про все позабыла: дети голодные, обед подгорает, а мне дела нет — так принцессу жаль. Не могла оторваться, пока не дочитала. И решила: нельзя мне читать — детей упущу, зарастем грязью. И не читала с тех пор ничего. А Лёня все с книгой. И все ему мало! Я сержусь: “Что толку от книг? Одно мечтанье!” У меня же свое мечтанье — поросят еще прикупить.

Запомнился случай. Лёне было 16 лет и поеха ли мы с ним на поминки. Народу съехалось много. Смотрю, старики окружили Лёню и с уважением слушают его. Я удивилась, а старики говорят: “Умный сын у тебя, Нина. Образование бы ему дать”. Дома рассказываю мужу: “Иван, говорят, сын у нас умный. Может, зря мы его затуркали с картошкой и поросятами? А что мы могли тогда ему дать?”

После восьмилетки Лёня окончил железнодорожное училище, дающее одновременно образование за 9 и 10 класс, и до армии работал машинистом мотовоза. В армии он получил специальность электрика, а отслужив, устроился по этой специальности на траулер Сахалинского морского пароходства ловить рыбу. Отплавал пять лет, побывал в Северной и Южной Америке и в скандинавских странах.

Мать Нина вспоминает:

“В плавание Лёня уходил на полгода, а в отпуск приезжал, как дед Мороз, — большой мешок за плечами и чемодан в руке. Вытряхнет вещи из мешка и скажет: “Вот — разбирайте. Шмотки привез”. Все заграничное, модное — нас оденет, и соседям подарки еще привезет. Народу набежит — все расхватают, а Лёне, смотрю, не осталось ничего. Мне обидно. Вот привез он себе из-за границы хорошую кожаную куртку и ходил в ней. Смотрю, уже выпросили куртку у него. “В чем ходить будешь? — говорю сыну. — У тебя даже куртки нет”. А он спокойно: “Ну нет и нет”. Ничего ему для себя было не надо. Большую зарплату, какую получал в плавании за полгода, всю до копейки отдавал мне. Соседи удивлялись: “Он же взрослый человек. Ему и на свои нужды надо”. Но Лёня иного порядка не признавал: “Мама, лучше я у тебя попрошу, если что надо”. Он очень старался помочь семье, видя нашу бедность”. “Мама, а почему ты говоришь про бедность? — удивился присутствовавший при разговоре брат о. Трофима Геннадий. — Ведь хорошо уже жили тогда”. И Гена пустился в воспоминания, описывая рыбную ловлю с отцом на моторке, а главное — домашние погреба: “Окорока, мед, сало, сметана в кринках. Эх, сейчас бы поесть, как ели тогда!”

Мать слушала, опустив голову. Это правда — был у них достаток, да все рухнуло в одночасье. О покойном Иване Николаевиче Татарникове мать и дети говорят с неизменным уважением. Это был беззаветный труженик, отдавший все свои силы и любовь семье. Мать с отцом прожили вместе долгую счастливую жизнь, чтобы познать в итоге правду пословицы: “Счастье — мать, счастье — мачеха, счастье — бешеный волк”. Они добились всего, о чем мечтали, когда Ивана Николаевича назначили завскладом. А на складе среди прочего выдавали дефицит — запчасти для бензопилы. “В тайге ведь у каждого бензопила, и Ивану самогонку чуть не за шиворот лили, — горюет мать Нина. — Он же сроду не пил, даже на собственной свадьбе!” Беда вспыхнула, как "пожар, и приняла такие масштабы, что дети уже заикались от страха, и пришлось им из дома бежать. Словом, был свой дом и достаток, а теперь была нищета и комнатка в 13 квадратных метров в мужском общежитии.

Все, построенное без Бога, однажды рухнет. Теперь мать Нина это знает. А еще она знает и говорит:

“Ивана надо было отмаливать, а я не умела молиться тогда”.