О смиренномудрии, целомудрии и воздержании

От многих слышу, и желал бы сказать, что слышу не напрасно; но дело должно служить оправданием слову,—слышу, что и те, которые тщательно наблюдают каждый шаг молодых людей, почитают тебя юношею боголюбивым, подающим добрые признаки благонравия; потому что, по пословице, лев виден и по когтям; — слышу, что они от удовольствия сообщают это друг другу за чудо. Хорошо, если Промысел, все устрояющий во благое и желающий твоего преуспеяния, такою молвою пролагает тебе путь к делам, чтобы, предупрежденный добрым о себе мнением, в этой славе имел ты для себя как бы некоторый залог призвания к благочестию! Но пусть, кто хочет, тот и делает о сем догадки; а я, что слышу, с того и начну речь, именно же, что ты употребляешь старание прозреть душою в горнюю вы­соту, и расторгнув мглу, какая покрывает нашу здешнюю со­вершенно земную жизнь, устремив взоры выше, оставив за собою персть, свергнув с себя узы этого сложного мучителя, восстающего на образ Божий, хочешь посвятить себя Богу.

Сие одно и надобно почитать предметом изучения, первым и величайшим благом для людей.

Положим, что рекою потечет к тебе золото, что загордишься ты, как лидийский царь, и что сам персидский Кир, величающийся могуществом престолов, сядет ниже тебя. Положим, что пре­словутыми ополчениями возьмешь ты Трою, что народы и города изваяют твой лик из меди, что одним мановением будешь при­водить в движение народные собрания, что речи твои удостоятся венцев, что покажешь в судах Демосфенов дух, что Ликург и Солон уступят тебе в законодательстве. Пусть в груди твоей живет Омирова Муза; пусть у тебя Платонов язык, который у людей почитается медоточивым, да и действительно таков! Положим, что ты опутываешь всех сильными возражениями, как неизбежными и хитро закинутыми сетями. Положим, что ты все поставишь вверх дном, с Аристотелем или с какими-нибудь новыми Пирронами, соплетая понятия в неисходные лабиринты. Положим, что тебя, окрыленного, понесут вверх эти баснословные (что бы они ни значили) Пегас или стрела Скифа Авариса. Все это, о чем я сказал, а также блистательное супружество, сибаритский столь, и все прочее, чем превозносится наша мысль, доставит ли тебе столько выгоды, сколько полезно поставит все сие ниже себя, а иметь в виду достоинство души, знать: откуда она произошла, к кому и куда должна возвратиться, и какое стре­мление сообразно в ней с разумом?

Поелику, как гадаю сам и как слышу от мудрых, душа есть Божественная некая струя, и приходит к нам свыше или вся, или властитель и правитель ее—ум: то у ней одно дело един­ственное естественное ей—парить горе, вступать в общение с Богом, непрестанно устремлять взор к сродному, как можно ме­нее порабощаясь немощам тела; ибо тело и само стремится к земле, и душу влечет долу, вводить в это приятное скитание по предметам видимым, в это омрачение чувств, в котором душа, не управляемая разумом, постепенно погружаясь, падает ниже и ниже.

Ибо Сотворивши все премудрым Словом, чрез срастворение противоположностей Составивший неизреченную гармонию вселенной, и Приведши мир сей из неустройства в устройство, еще большее чудо показал в природе живого существа.

Но я полюбомудрствую с тобою, начав слово несколько выше.

Бог есть или ум, или другая совершеннейшая сущность, постигаемая напряжениями единого ума. Богу известно, совер­шенно ли постижим Он для горних умов; но не ясно пости­гается нами, над которыми распростерто облако грубой плоти— этот неприязненный покров. Столько знаем мы о Боге, но больше узнаем в последствии.

Поелику же начатки слова воздали мы Богу; то посмотрим теперь, каково и то, что от Бога.

Две здесь крайности, и две противоположные природы. Одна близка к Богу и досточестна: ее именуют словесною и исполненною ума; наименование же это производится от Слова; и таков, сколько известно, чин существ предстоящих к Богу, верховных и второстепенных Ангелов, который выше всего чувственного и телесного, и первый озаряется начальственною Троицею. Другая природа весьма далека от Бога и Слова; ее называют бессловесною; потому что лишена слова, и скрывающегося в звуке, и изрекаемого. Но Бог-Слово, как совершеннейший Художник, разлучив сии природы, и премудро сопрягая тварь, созидает и меня—живое существо, сложенное из обеих природ, сочетав во едино и слово и бессловесное, то есть, невидимую душу, в кото­рой ношу я образ всевышнего Бога, и видимое (τόηνον) тело. Таково смешение этой досточестной твари, которую можно назвать новым миром, в мире малом—миром великим! И как Сам Он преисполнен света и добра, то и мне даровал несколько добра; восхотел же, чтоб оно было моим делом. А для сего по­казал мне тогда же границы той и другой жизни, и определил их словом, придал в помощь твари закон, поставил меня самопроизвольным делателем добра, чтобы борьбою и подвигом приобрел я венец; потому что для меня это лучшее, чем жить свободным от ограничений.

Таков закон в устройстве моего состава. Но он непрестанно возмущается многочисленными переворотами здешней жизни, порываемый туда и сюда, окруженный предметами, то зло­вредными, то благотворными, которыми он бедный разжигается и искушается, как золото на очистительных углях. А плоды посеянного нами будут собраны в последствии, на праведном суде Божием; там готовы точила — принять в себя плодоношение жизни.

И посему-то, кто соблюдает закон, чтит частицу Божества, какую имеет в себе, во всяком деле, слове и движении сколько можно более, чист от всего попираемого, и не оскверняется ничем преходящим, а напротив того самую персть влечет с собою к небу; тот в награду за труды (подлинно, самое великое и премудрое таинство!) станет богом, и хотя богом по усыновлению, однако же исполненным высшего света, начатки которого пожинал он в некоторой мере еще здесь.

А кто, преклонившись к худшему в своем союзе и сочетании, оказавшись сообщником дольнего, рабом плоти и другом скоротечного, оскорбляет жизнью своею Божественное благород­ство; для того, сколько бы ни был он благоуспешен в непостоянном, гордясь ничтожными сновидениями и тенями, обогащаясь, роскошествуя, превозносясь чинами, увы!—для того тяжки тамошние бичи, где первое из бедствий—быть отринутым от Бога.

И ты, слыша это и уверившись в сказанном, шествуй правым путем, оставь же путь недобрый, если только послушаешься искреннего советника (а я знаю, что лучше тебе послушаться), и примешь мое слово. Доброму советнику, как говорят древние, должно вооружиться тремя доспехами: опытностью, дружбою и смелостью; а у меня, как найдешь, нет недостатка ни в чем этом. Опытность простер я до такой степени, какая прилична человеку, который долго трудился, не мало времени беседовал с писаниями мудрых и с письменами богодухновенных учений— этим сладким источником, доступным только для целомудренных, в котором иное исчерпал я едва не до глубины. А что касается до сказанного мною во-вторых, то есть, до благорасположения; в этом есть самое сильное удостоверение; ибо тебе, любезнейший, желаю того же, что прежде присоветовал себе, когда стеклись вместе и размышления и опасности бурного моря, соединившего меня с Богом; так как страх нередко бывает началом спасения. Опытов же смелости лучше не видеть тебе ни от меня, ни от людей, для тебя сторонних. Да ты и не увидишь их, если послушаешься моих слов; потому что будешь достоин похвал, а неукоризн. А по всему этому предай себя мне, предай, говорю, а я передам тебя Богу, предавшийся Которому сам будет в приобретении; потому что сам Бог делается достоянием предающегося Ему. Достигнешь же истины, рассуждая так.