Столько имеешь у себя врачебных средств от сего недуга, но всех важнее, как сказано, заповедь, которая не позволяет тебе отвечать обидой даже и тому, кто ударил тебя. Ибо ветхозаветным предписано: не убий; но тебе повелено даже и не гневаться, а не только не бить и не отваживаться на убийство. Кто за­прещает первое, тот не дозволяет и последнего. Кто истребил семя, тот воспрепятствовал прозябнуть ему в колос. И не смо­треть с худым пожеланием—значит отсечь любодеянье. Не клясться—вот предохранительное средство от ложной клятвы. Так и не гневаться—значит поставить себя в безопасность от покушенья на убийство. Ибо рассуди так: гневливость доводит до слова, слово—до удара, от удара бывают раны, а за ранами, как знаем, следует и убийство; и таким образов гневливость де­лается матерью жестокого убийства.

Кто получил когда-нибудь награду за то, что он не убил? Но не гневаться—есть одно из похваляемых дел. Воздаяньем за первое служит то, что избегаешь опасности; а вознагражденьем за последнее обещан тебе участок земли драгоценной. Послушай, чего желает кротким Христос, когда перечисляет блаженства и определяет меру будущих надежд (Матф. 5, 5). На сей конец дает Он тебе и сообразные се ним законы. Тебя ударили в ланиту? Для чего же допускаешь, чтоб другая твоя ланита оставалась без приобретения? Если первая потерпела сие непроизвольно не велика ее заслуга, и тебе, если хочешь, остается сделать нечто большее, а именно, произвольно подставить другую ланиту, чтобы сделаться достойным награды. С тебя сняли хитон? отдай и другую одежду, если она есть у тебя; пусть снимут даже и третью: ты не останешься без приобретения, если предо­ставишь дело сие Богу. Нас злословят? будем благословлять злых. Мы оплеваны? поспешим приобрести почесть у Бога. Мы гонимы? но никто не разлучит нас с Богом; Он—единствен­ное неотъемлемое наше сокровище. Проклинает тебя кто-нибудь? молись за клянущего. Грозит сделать тебе зло? и ты угрожай, что будешь терпеть. Приступает к исполнению угроз? твой долг—делать добро. Таким образом приобретешь две важные выгоды: сам будешь совершенным хранителем закона; да и оскорбителя твоего кротость твоя обратит к кротости же, и из врага сделает учеником, преодолев тем самым, что он взял над тобою верх.

Итак, видишь ли? Всего более желай, чтобы тебе вовсе не гневаться, потому что это всего безопаснее, а если не так, ста­райся, чтобы исступление твое прекращалось прежде вечера, и не давай во гневе твоем заходить солнцу (Ефес. 4, 26), как тому, которое от вне твоим очам посылает лучи свои, так и тому, ко­торое сияет внутри мудрых; а последнее солнце заходит для тех, у кого ум уязвлен, озаряет же совершенных и добрых, и видящим дает большую силу озарять.

Скажешь: что ж? не сама ли природа дала нам гнев?—но она дала также и силу владеть гневом. Кто дал нам слово, зрение, руки и ноги, способные ходить? Все это даровали Бог и при­рода, но даровали на добро; и не похвалю тебя, который употре­бляешь их во зло. То же надобно сказать и о других душевных движениях. Это Божии дары—под руководством и управлением разума. Раздражительность, когда не преступает меры, служит оружьем соревнованию. Без сильного желанья неудобопостижим Бог, но знаю и наставника в добре; это—разсудок. Если же все это обращено будет на худшее: то раздражительность произве­дет оскорбленья и злодеяния, пожелайт распалить нас к гнус­ному сластолюбию, а рассудок не только не подавит сего, но еще поможет своими ухищреньями. Так добрые дарования отдаются во власть нашему растлителю! но не хорошо—Божий дар мешать со злом.

Если в Писании слышишь, что бог гневается, и уподоб­ляется или рыси, или медведице, которая от любви приходит в ярость, или воспламененному от вина и упоения, или мечу свер­кающему на злых: то не принимай сего за совет предаваться страсти. Иначе будет значит, что ты изобретаешь для себя зло, а не освобожденья от него ищешь. Слушай Писание с добрым, а не с худым намереньем. Бог не терпит ничего подобнаго тому, что терплю я. Никто не говори этого! Он никогда не выхо­дит Сам из Себя; это свойственно существам сложным и тем, которые большею частью в борьбе сами с собою. Но Бог, как очевидно, есть естество неизменяемое. Почему же Он таким изображается? По законам иносказанья. Для чего? Чтобы устра­шить умы людей простых,—какую цель имеет и многое из выраженного словом. Разумей, что речь здесь не прямая, и тогда найдешь смысл. Поелику сами мы бьем, когда приходим в гнев; то поражение злых представили в виде гнева. Таким же образом изобрели мы зренье, слух, руки; и поелику имеем в них нужду для приведения чего-либо в исполнение, то приписываем их и Богу, когда Он совершает, по нашему представле­нию, то же. Притом слышишь, что от гнева Божья терпят злые, а не добрые, и терпят по законам правосудия. Но твой гнев не полагает себе меры и всех делает равными. Поэтому не го­вори, что твоя страсть дана тебе от Бога и свойственна самому Богу. Или, если думаешь о себе, что и ты подражатель Богу, то по­дражай; но прежде пусть ветры развеют болезнь твою.

А если ты читал что-нибудь о гневе мужей благочестивых; то найдешь, что гнев их всегда был справедлив. И я думаю даже, что это был не гнев, а наказанье, справедливо положенное на злых. И это наказанье не было для них злом; напротив того, удары были весьма полезны: для требовавших многого очищенья в жизни, потому что иглистая ветвь сама призывает на себя острие железа,—полезны, говорю, были как до Закона, так и при Законе, пока он не приобрел надлежащей силы, как несовер­шенно еще укоренившийся в людях.

Так угасишь ты в себе эту болезнь, утоляя ее предложенными тебе рассужденьями, подобно тому, как иные заговаривать аспидов. Но вот вторая забота: как удерживаться, чтобы не вос­пламенялся в тебе гнев от чужого гнева, как огонь от огня? Ибо равно худо, как самому первоначально предаваться злу, так и прийти в одинаковое расположенье с предававшимся худому стремленью.

Во-первых, прибегни немедленно к Богу, и проси, чтобы Он нещадно сокрушил разящий тебя град, но вместе пощадил нас, которые не обижали других.

А в то же время положи на себя затмение креста, которого все ужасается и трепещет, и ограждением которого пользуюсь я во всяком случае и против всякого. Потом изготовься к борьбе с тем, кто подал причину к сему гневу, а не кто предался ему, чтобы тебе, хорошо вооружившись, удобнее было победить страсть. Ибо неготовый не выдерживает нападенья. А кто хорошо приго­товился, тот найдет и силы победить. И что значит победить? Равнодушно перенести над собою победу.

В-третьих, зная, из чего ты произошел и во что обра­тишься, не думай о себе очень много, чтобы не смущало тебя вы­сокое и не по достоинству составленное о себе мненье. Ибо смиренный равнодушно переносит над собою победу, а слишком над­менный ничему не уступает. Но те, которые, чтобы сколько-нибудь остановить свое превозношенье, сами себя называют землею и пеплом, как от них же мне известно, суть Божьи друзья. А ты, как будто совершенный, отказываешься терпеть оскорбленья. Смо­три, чтобы не понести тебе наказанья за самомненье. Где же тебе согласиться потерпеть что-нибудь неприятное на самом деле, когда не можешь снести благодушно и слова?

В-четвертых, знай, добрый мой, что и жизнь наша ничто, и мы все не безгрешные судьи о добрых и худых делах, но боль­шею частью и всего чаще носимся туда и сюда, и непрестанно блуждаем. Что гнусно для нас, то не гнусно еще для Слова; а что не таково для меня, то можете быть, такими окажется для Слова. Одно без всякого сомненья гнусно; это—злонравье. А здешняя слава, земное богатство и благородство—одни детские игрушки. Поэтому, о чем сокрушаюсь, тем, можете быть, надлежало бы мне уве­селяться; а при чем поднимаю вверх брови, от того — более смиряться, нежели сколько теперь превозношусь, надмеваясь не­благоразумно.

В-пятых, будем иметь больше рассудительности. Если нет ни малой правды в том, что говорит воспламененный и осле­пленный гневом; то слова его ни мало нас не касаются. А если он говорит правду; то значит, что сам я нанес себе какую-нибудь обиду. За что же жалуюсь на того, кто объявил оставшееся доселе скрытым? Гнев не умеет сохранять верности. Ибо, если прибегает он часто и к неправде; то удержит ли в себе тайну?

После сего уцеломудришь себя в гневе, рассуждая так: Если эта вспышка не есть зло, то несправедливо и обвинять ее. А если зло, что и действительно, в чем и сам ты сознаешься: то не стыдно ли терпеть в себе то, что осуждаешь в других, когда терпишь от них сам, и не вразумляться примером своего врага? Притом, если и прежде не пользовался добрым о себе отзывом тот человек, который горячится и дышит дерзостью: то и теперь порицанье падет, очевидно, на него, а не на тебя. А если он человек превосходный, то не почтут тебя здравомыслящим за ответ, потому что мнение большинства всегда склоняется в пользу лучшего. Но ты делал ему добро? Тем более его осудят. Но он обидел тебя? Ты не делай ему зла. Но его надобно остановить? Что ж, если в большее придет неистовство? Он первый начал? Пусть вразумленный и словом и благонравьем твоим, как можно скорее, сокрушит свою ярость, как волна вскоре рассыпающаяся на суше, или как буря не встречающая никакого сопротивленья. Это обидно!—Точно, обидно, если и ты падешь с ним вместе. Ужели и на укоризны больных станем отвечать укориз­нами. Не равнодушно ли переносишь ты исступленье беснующихся, разумею таких, которые невольно изрыгают злословье? Почему же не перенести сего от безумного и пришедшего в сильную ярость? Конечно, должно перенести, если сам ты в здравом уме. Что сказать о пьяных, у которых рассудок потемнен вином? Что, если мимо тебя пробежит бешеная собака? Что, если вер­блюд, по естественной своей наглости, закричит во все горло, и протянет к тебе шею? Пойдешь ли с ними в драку; или, по благоразумью, побежишь прочь? Что, если непотребная женщина будет стыдить тебя своими срамными делами? А у непотребных женщин это обыкновенное дело; им всего кажется стыднее знать стыд; и они знают одно искусство—вовсе ничего не стыдиться. О Синопийце рассказывают, что, приходя к живущим в непо­требных домах, старался их раздражать. С каким же намереньем? С тем, чтобы их оскорбленьями приучить себя без труда переносить оскорбленья. И ты, если размыслишь об этом,— станешь презирать оскорбленья.

Скажу тебе один искусственный способ. Хотя он и не достоин вниманья тех, которые предпочитают кротость: однако же скажу; потому что может погашать неприятность. Смотрел ты иногда на кулачных бойцов? Прежде всего оспаривают они друг у друга выгодное место, того и домогаются, чтобы одному стать выше другого; потому что это не мало содействуете одержанию победы. Так и ты старайся занять выгоднейшее положенье; а это значит, пришедшего в ярость старайся низложить шутками. Смех—самое сильное оружье к препобеждению гнева. Как в кулачных боях, кто в сильной стремительности и ярости по­ пустому сыплет удары, тот скорее утомляется, нежели принимающий на себя эти удары, истощение же сил—неискусный в бою прием; так и тому, кто оскорбляет человека, который не сердится на его нападенье, но смеется над ним, всего более бывает это огорчительно; напротив того, если встречает, он себе сопротивленье, это приносит ему некоторое удовольствие; потому что доставляется новая пища гневу, а гнев ему весьма приятен и ненасытим.