Приходит момент, когда мы действительно истощили, исчерпали все, что знаем сами, и все, что нам может сказать наш ближний и даже Церковь. И тогда остается одно. В Евангелии нам говорится, что Бога никто не видел, знает Его только Единородный Сын Божий, находящийся в недрах Отчих. В конечном итоге, мы должны идти ко Христу, к Нему устремляться, в Него вглядываться, в Его слова вслушиваться и безмолвствовать в Его присутствии, так, чтобы таинственно приобщиться тому, Кто Он и что Он нам может открыть за пределом всяких слов о Боге и о нас самих.

Но я сказал раньше, что в какой-то момент тускнеет наше живое чувство, живой опыт. Где грань между опытом и верой? Вера определяется в начале 11-й главы Послания к евреям как уверенность в вещах незримых, то есть внутренняя уверенность: то, чего мы не можем никакими нашими вещественными чувствами познать, остается правдой. В этом смысле слово “вера” относится не только к Божественным предметам, к Богу Самому. Вера относится также, как уверенность в незримом, к красоте, к любви, ко всему тому, что мы переживаем опытно, о чем мы можем вторично говорить, но что мы не строим логически, а получаем как непосредственное переживание, опыт и знание. Но есть место у святого Макария Великого, где он старается определить грань между живым, непосредственным опытом и верой, которая из него проистекает. И он дает пример: представьте себе, что вы лежите в лодке, которую качает море. В это время у вас есть живой опыт моря, которое вас несет, волн, которые вас качают, неба, которое широко расстилается над вашей головой, звезд, всего. Вы лежите и все это опытно знаете. Но потом начинается отлив, и вдруг лодка оказывается на песке. У вас больше нет живого непосредственного опыта того, что вы пережили, но никто у вас не может отнять уверенность, то есть опытное знание, того, что с вами произошло. Вы знаете, что такое море, вы знаете, что такое колебание волн, вы знаете, что такое высокое бездонное небо и звезды, — все это вы знаете. Это уверенность в том, что перестало быть предметом вашего чувственного опыта. И вот здесь вы должны помнить, что вера не заключается в том, чтобы голословно поверить сказанному нам, а в том, чтобы хоть частично, хоть сколько-то пережив нечто, сохранить это в нашем опыте как уверенность. И дальше — вырастать вопрошанием, сомнением, если нужно, и расширением нашего опыта, в веру, которая заключается в уверенности в пережитом, в верности тому, куда это ведет, чего это от нас требует, и является также и знанием того, что раскрылось нам через этот опыт.

На этом я кончу свою беседу, и, если у вас есть какие-нибудь вопросы, мы можем ими заняться некоторое время.

ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ

Дети вырастают в чуждой среде. Как общаться, как способствовать сохранению в них веры?

Я думаю, что одна из проблем, которая встает перед подростком, в том, что его обучают чему-то, когда он еще маленький, а потом, когда он на десять или на пятнадцать лет старше, вдруг обнаруживают, что у него и сомнения, и вопросы, и непонимание. Он перерос все то, чему его учили в детстве, а в интервале мы ничему его не научили, потому что нам в голову не приходило следить за тем, какие вопросы в нем рождаются, и обращать внимание на эти вопросы, относиться к ним всерьез, не просто “как же так ты это ставишь под вопрос?..” Когда-то я привел к одному священнику в Париже студентку медицинского факультета, учившуюся вместе со мной, умную, живую девушку. Она мне говорила, что ни во что не верит, и я решил ее привести в священнику, потому что я тогда не дерзал вообще говорить о вере ни с кем (я обнаглел с тех пор). Она ему сказала: “Батюшка, я не верю в существование Бога”. Он ответил: “Как же ты можешь не верить в существование Бога, раз Он тебя сотворил!” Она возразила: “То, что вы мне говорите, — сплошное идиотство!”. Он глянул на нее и приказал: “Вон!” Это, конечно, крайний пример, но часто бывает, что когда подрастающий ребенок нам ставит вопрос, мы на него не отвечаем. И не отвечаем, к сожалению, очень часто не потому, что мы невнимательны к нему, а потому, что нам нечего отвечать, мы сами никогда не думали.

Как-то я собрал группу родителей и детей, подростков. Взрослые ожидали, что я проведу беседу, что они будут сидеть спокойно, я буду обращать внимание на детей, а родители будут павами сидеть: они-де все знают. А я предложил детям: “Вот у вас есть вопросы, — ставьте их своим родителям, и посмотрим, что они ответят”. И родители ничего не смогли ответить. После чего реакция родителей была: “Как вы могли так с нами поступить! вы нас осрамили перед нашими детьми!”. А со стороны детей другая реакция: ”Как было замечательно! Теперь мы знаем, что наши родители такие же, как мы!”. Это же трагично. Если бы родители следили за вопросами ребенка и прислушивались, не считали их “детским лепетом”, вопросом, который ребенок, конечно, перерастет когда-то, то не оказывалось бы внезапно: “Ой, что я могу ответить из моего опыта?” А если вдруг обнаружишь, что тебе нечего отвечать, то, может быть, кто-нибудь другой может ответить? может быть, кто-то другой думал, хотя ты и не задумывался? И я уверен, что тут у родителей огромная ответственность. Они и сами заглушили эти вопросы (или жизнь им не давала время думать, это тоже бывает) и не следили за детьми в тот промежуточный период, когда можно было шаг за шагом с ребенком идти. Мы часто так делаем: ребенок учится в школе, мы вместе с ним учимся, чтобы ему помогать попутно. Но мы этого не делаем по отношению к вере. К Закону Божию — да: вот тебе катехизис, вот тебе Новый Завет, Ветхий Завет, все что хочешь; мы и сами, может быть, даже что-то знаем об этом. Но не в знаниях дело, а в том, какие вопросы у него встают, откуда они берутся. Некоторые вопросы берутся извне: товарищ сказал, или школа, или время такое, атмосфера общая; а некоторые вопросы встают вполне добросовестно: ”Как это может быть? я больше не могу в это верить!”. И часто нужно было бы сказать: Слава Богу, что ты больше не можешь верить в такого Бога, в Которого ты верил, когда тебе пять лет было. Потому что такого Бога и тогда не было, и не надо было тебе такого Бога как бы “подсовывать”— для удобства родителей, конечно.

Есть подростки, молодые отпрыски наши, которые если и верят в Бога, то не так, как нам хотелось бы. В церковь не ходят, верят в своего какого-то совершенно непонятного Бога, хотя, может быть, даже из Священного Писания вычитанного...

Во-первых, это очень мало похвального говорит о родителях, когда они признают, что дети их верят в какого-то непонятного им Бога. Родителям, знающим своих детей, следовало бы попробовать понять, в какого Бога они верят. Это первое. Раньше чем давать ответы, надо было бы задуматься над вопросом. Часто — да, дети подрастают и начинают верить или, вернее, выражать свою веру, описывать свою веру в таких категориях, которые нам чужды. Но нам-то надо их понимать, мы потому и взрослые... Вернее, будучи взрослыми, мы должны были бы быть в состоянии понять ребенка, продумать его вопрос, продумать, что за ним стоит, и перед собой поставить вопрос: вот мой сын, моя дочь верит в Бога такого-то. Каким образом под влиянием моего воспитания и сторонних влияний мог вырасти такой образ Божий? Что я могу на это возразить?.. Сказать: “это ересь, неправда, ложь” — очень легко, но это не ответ. У меня своих детей нет, но я, слава Богу, сорок первый год на этом приходе, и детей-то очень много оказалось. И я думаю, что каждый раз, когда тебе дают картину: “Вот каким я представляю Бога”, нельзя говорить: “Ой, нет! Он не такой!”, а надо поставить вопрос: “Как ты до этого дошел? Как интересно! Объясни”. Но мы не ставим вопрос так: “Ты мне объясни, потому что я не понимаю”, мы сразу говорим: “Я тебе объясню, что ты не прав”. А когда человеку говоришь, что он не прав, он сразу жестеет, конечно. Кому охота быть неправым всегда, всегда — потому что он маленький, а ты большой?.. И я думаю, что одна из задач нашего времени, когда все ставится под вопрос, именно вдуматься, вчувствоваться, вглядеться в вопросы, которые вырастают вокруг нас, и попробовать понять: ”Откуда они берутся, как могло вырасти такое уродство?” Или наоборот: “Может быть, он прав?”

Для этого нужно, чтобы он — или она — хотели с нами об этом говорить и излагать свое представление о Боге, совместно с нами разбирать. Добрая воля нужна не только со стороны родителей...

Это правда; но это возможно, если с раннего детства устанавливать диалог, а не монолог. А если ребенок должен быть только ушами, а родители только голосом, то ничего не получается. Но если с самого раннего детства родители проявляли живой интерес: ”Как ты мне интересен! Каждая твоя мысль мне интересна, весь твой опыт и все движения ума и души мне интересны. Объясни мне, я не понимаю”... Беда с родителями в том, что они почти всегда себя ставят в такое положение: “Я-де понимаю, а ты не понимаешь”. А если родители говорили бы (что просто правда): “Я не понимаю, ты мне объясни,” — очень многое могло бы быть объяснено. Потому что дети с готовностью объясняют, что они думают, если не ожидают, что их тут же посадят и докажут, что они не правы.

Знаете, есть (я не помню, в книжке ли, которую отец Софроний написал о старце Силуане, или в одном письме, которые Силуан когда-то писал) рассказ о том, как один миссионер, живший на Востоке, с ужасом говорил, что никого не может там обратить. Силуан спрашивает: “А что ты делаешь?” — “Да вот, я прихожу в китайское капище и обращаюсь к молящимся: как вы можете молиться этим истуканам? Это же дерево, это камень, это металл. Сбросьте все это и поверьте в Живого Бога, Которого я вам буду проповедовать”. Силуан снова спросил: “А что тогда случается?” — "Они меня бьют и выкидывают вон из храма”. Силуан тогда посоветовал: “Знаешь что, ты достиг бы большего, если бы постоял, послушал. как они молятся, посмотрел на их благоговение, а потом пригласил бы нескольких из них посидеть на ступеньках храма и сказал бы: вот я видел, как вы молились, как вы себя держали в присутствии Бога. Расскажите мне о своей вере... И каждый раз, когда кто-то из них скажет что-нибудь, что очень близко к истине, скажи ему: Как это прекрасно! Но знаете, одного не хватает в вашем представлении... — и прибавь одну крупицу христианского мировоззрения. Тогда они обогатятся и раскроются”.

А когда человеку говорят: “Все, что ты говоришь, вздор” или: ”Нечего мне от тебя узнавать”, конечно, он закрывается. И я думаю, что часто с детьми так бывает. Я видел очень многих детей, которых именно так осаживали: “Какую белиберду ты несешь!” Ребенок никогда не несет белиберду, ребенок всегда очень серьезен. Но родители думают большей частью, что если он не говорит их языком, не выражает их взглядов, то это вздор. Я не говорю, что ребенок всегда прав, — конечно, нет. Я говорю о том, что часто его вопрос, или несовершенное представление, или то, как он видит вещи, это дверь куда-то, а не запертая дверь.

Но если это уже произошло? Живем — видим детей полтора часа в день, живем параллельной жизнью... Вопроса не услышать, потому что его никто не задает... Даже когда говоришь: ”Но расскажи мне, как ты живешь”, — ответ может быть, с каким я встречалась: ”Мы двадцать лет с тобой все делили, могу я жить своей жизнью наконец?”