In the very middle of a life spent in the strictest fulfillment of the law of God, before seeing "the Kingdom of God come in power" (Mark 9:1), for which all the righteous of the Old Testament would be ready to rise from the graves, suddenly lose their lives to please a shameless adulteress, and give their head to the dish of a speculator (armor-bearer), so that it would serve as a spectacle in the midst of a mad feast — can there be a more deplorable fate than this fate? And who suffered such a fate? The most holy preacher of truth and virtue, the Prophet, Forerunner and Baptist of the Son of God, the one greater than whom, according to the testimony of Christ Himself, "I have not risen in the pains born of women" (Matt. 11:11).

Can we know these laws? We can and must. God's Providence has many mysteries, but in this respect there is enough light for the most short-sighted eyes. In order that we may have no reason to murmur and bear each of our own crosses more complacently, in the word of God both the causes and the purpose of innocent suffering in this world are clearly revealed to us. Let us reveal this for the consolation of those who suffer, and for the admonition of those who cause others to suffer innocently.

That innocence should be followed by joy and peace, and not persecution and tears, is an eternal law, the immutability of which our heart recognizes in spite of all the wisdom of the obstinate mind, in spite of all examples of persecuted virtue and triumphant vice. Involuntarily and willingly one believes that there was a time when virtue and blessedness were one, and that there will again be a time when they will be one. On the other hand, who, without taking his eyes off the face of the Heavenly Father, can say that the source of suffering for the righteous originated in heaven, from Him, our all-wise and all-good Father? Who can say that? No! Man himself did not want to preserve his happiness and bliss, he became unhappy himself and spread misfortune all over the face of the earth. Since then, the righteous have suffered. Since then, the wicked have triumphed. Much here is out of place and does not happen as it should be: the right has become left, and the left has become right; Darkness is called light, and light is called darkness. After this, to seek in our fallen world a strict order of truth, a true combination of happiness and virtue, would be to seek prudence in the house of the mindless. "But," they say, "where is Providence?" — Wherever there are those who need it. — "What does he do?" — Everything that is necessary for the good of the persecuted, and even the persecutors.

In fact, all that one should desire now and that one can rightly hope for from God's Providence is that a limit should be set to human madness, that the sufferings of virtuous people should be as little as possible, and that they should be turned for the good of those who suffer, that evil should be buried in its very triumph, and that truth should rise with glory from its very grave. But all this was done by God's Providence, and moreover, in such a way that the most demanding mind cannot wish for more and better. And, in the first place, how far can the ferocity of the fiercest persecutors of mankind extend over people? Not further than before the taking away of the life of the body, as many martyrs suffered, John the Baptist Himself and the Saviour Himself: "More than that," in His own words, the torturers cannot "do" (Luke 12:4); it is not in their power to touch the soul, much less conscience always remains the property of man, inaccessible to any external power. But how much does the loss of the mortal body, which in a few years even without torment must become a prey to disease and decay, does the loss of this body mean much for the spirit, which knows no death and no end, and, having cast off the mortal tabernacle of the body here, where it burdens it unceasingly, immediately finds for itself "a tabernacle not made with hands, eternal," created by God Himself "in heaven" (2 Corinthians 5:1)

The whole task of the suffering, therefore, is to be able to endure suffering in the spirit of faith and to turn it to their spiritual benefit, to the purification of their hearts and consciences, so that through suffering they may be more closely united with their Lord and Saviour, Who is the leader, model and friend of all those who suffer in His name. Whoever suffers in this way, in the spirit of faith and love, without murmuring against Providence, without hatred for his persecutors, has every reason to rejoice, for he is clearly in the midst of the royal path; The banner of victory is already waving over him, the gates of paradise are already open to him!

Let us apply these truths to the joyful and sad event that we remember. John, in his zeal for truth and the law, could not but denounce Herod; Herod and Herodias, in their malice and corruption, were not able to profitably accept the rebukes of the holy man. Truth met in this way and fought with vice: everyone, so to speak, did his job, and everyone got his own. In John was revealed all the power of faith and virtue; in Herod the predominance of earthly power manifested itself. The power of faith was not afraid to denounce the vice covered by the royal purple, the power of the earth was not ashamed to behead the one who, according to everyone, was the greatest of the Prophets. The victory seems to have remained on the side of wickedness: the voice crying in the wilderness was silenced, the lamp of light was extinguished; and vice remained in the silent darkness that was dear to him. But in fact the opposite happened: John was caught up from the wilderness to paradise, from the locusts to eternal bliss; the speculator was like an angel who placed on him the crown of martyrdom. Herod continued to feast, feasted for several years, and then he saw a speculator above him, who tore his soul out of his body and threw him into a place where the fire is not extinguished and the worm does not die. Who has gained now, and who has lost? Herod or John?

If the murderer of John had been asked to return to earth, what deaths would he not have agreed to endure, if only to return the insane command given against John? And John? His crown of martyrdom is so majestic that he has no reason to return to earth, even for all the crowns in the world. And among us now, in spite of our weakness in virtue, who, if it were necessary to choose one of the two, would want to stand in the place of Herod, and would not prefer the fate of John? The very name of the latter already arouses reverence and love in all; on the contrary, the name of Herod has always meant and will always mean monsters who play with humanity. Thus, brethren, innocence always suffers here — it suffers temporarily in order to receive an eternal reward — it suffers because unrighteousness cannot tolerate it, just as it itself does not tolerate unrighteousness, it suffers in order to perfect itself in the unselfish service of God.

Remembering this, let us be magnanimous in enduring tribulations; let us not murmur against God's Providence for allowing the wicked to triumph; here is their "time and region of darkness" (Luke 22:53), but there will be a time of retribution and Judgment, a day of triumph for the righteous and the persecuted; then will appear in all its power those who have lost and those who have gained, whether those who "sow tears" (Psalm 125:5), or those who scattered life amidst mad joys and laughter. In anticipation of this glorious and terrible day, let us bear the cross with patience, not in the least afraid of vice, no matter how powerful and audacious it may be. A person who does righteousness, who walks in the law of God, must be above everything and fear the One God. "Unto her, I say unto you, brethren, whom ye shall fear: fear him that hath power," and cast soul and body into the wilderness of fire" (Luke 12:5), and not Herod, Caiaphas, and Pilate! Amen.

(From the "Sermon" of Innocent, Archbishop of Kherson and Taurida on the great feast of the Beheading of the Prophet, Forerunner and Baptist of the Lord John)

487. Ничто не наше на земле

У тебя все не свое — и богатство, и дар слова, и сама душа, ибо и она от Господа. Поэтому, когда потребует нужда, отдай и душу свою. Если же ты любишь ее и не хочешь отдать, когда тебе повелевается, то ты уже не верный домостроитель. Можно ли противиться, когда повелевает Бог? Я вот что скажу: потому особенно я удивляюсь человеколюбию Божию, что Бог, имея возможность взять у тебя все против твоей воли, не хочет делать этого без твоей воли, дабы ты заслужил награду. Например, Он может взять твою душу без твоей воли, но хочет, чтобы ты отдал ее по своей воле. Он может лишить тебя почестей без твоей воли и сделать тебя уничиженным, но хочет, чтобы это было по твоей воле, дабы ты получил воздаяние. Он может сделать тебя бедным против твоей воли, но хочет, чтобы ты сделался таким добровольно, дабы даровать тебе венцы. Видишь ли Божие человеколюбие и наше ослепление? Достиг ли ты высокой степени достоинства и получил власть? Не высокомудрствуй; не ты достиг этой чести, а Бог облек тебя ею; береги ее, как чужую: не злоупотребляй на то, на что не следует; не гордись и не присваивай себе, но считай себя бедным и незнатным. Если бы тебе поручено было хранить царскую порфиру, то ты, конечно, не стал бы злоупотреблять этой одеждой и портить ее, но с великим тщанием хранил бы ее для вручившего тебе. Получил ли ты дар слова? Не гордись и не надмевайся; это не твой дар; не будь неблагодарен за дары Господни, но разделяй их с подобными тебе рабами; не превозносись ими, как своими, и не жалей их разделить с другими. Имеешь ли детей? Ты получил их от Бога; если так будешь думать, то имея — будешь благодарить, а потеряв — не будешь скорбеть.

Таков был Иов, который говорил: «Господь даде, Господь отъят» (Иов. 1; 21). Все мы получили от Христа; от Него имеем и само бытие, и жизнь, и дыхание, и свет, и воздух, и землю. Если бы Он лишил нас чего-нибудь из этого, то мы погибли бы и истлели; ибо мы — странники и пришельцы. Слова "мое" и "твое" суть только пустые слова, а на деле не то. Например, если ты назовешь своим дом, — это пустое слово, не соответствующее предмету; ибо Творцу принадлежат и воздух, и земля, и вещество, и ты сам, построивший его, и все прочее. Если же он в твоем употреблении, то и это не вечно, не только по причине угрожающей смерти, но и прежде смерти по причине непостоянства вещей. Представляя это непрестанно, будем любомудрыми, и получим от этого весьма важную двоякую пользу: будем благодарными и при потере, и не станем раболепствовать предметам преходящим и не принадлежащим нам. Лишает ли нас Бог имущества, Он берет Свое; лишает ли тебя чести, славы, тела, души, или сына твоего, Он берет не твоего сына, а Своего раба; ибо не ты, а Он сотворил его; ты только содействовал явлению его, а все сделал Бог. Будем же благодарны, что мы удостоились содействовать делу Его. Но ты хотел бы навсегда удержать то, что имеешь? Это свойственно неблагодарному и не знающему, что у него все чужое, а не свое. Кто знает, что находящееся у него не принадлежит ему, тот расстанется со всем благодушно, а кто скорбит при лишении, тот присваивает себе принадлежащее Царю. Если мы сами не свои, то как же прочее — наше? Ибо мы принадлежим Богу — и по сотворению, и по вере. Так, Давид говорит: «И состав мой от Тебе есть» (Пс. 38; 7). Так же и Павел говорит: «о Нем бо живем и движемся и есмы» (Деян. 17; 28); и, рассуждая о вере, пишет: «несте свои; куплени бо есте ценою» (1 Кор. 6; 19-20). Все — Божие. Поэтому, когда Он требует и хочет взять обратно, то не будем противоречить, подобно неблагодарным рабам, и присваивать себе принадлежащее Господу. Душа твоя — не твоя; как же имущество — твое? И как ты чужое тратишь на то, на что не должно? Разве ты не знаешь, что мы будем осуждены за то, что худо употребляли данное нам? Что не наше, а Господнее, то нам следует употреблять на подобных нам рабов. За это и богач был осужден, что не делал этого, равно и те, которые не почитали Господа. Не говори же: я издерживаю свое и наслаждаюсь своим; это не твое, а чужое. Говорю: чужое потому, что ты сам так хочешь. Бог желает, чтобы то, что вручено тебе для братий, сделалось твоим; чужое делается твоим, когда ты употребляешь его на других; а когда невоздержно употребляешь на себя, тогда твое делается чужим. Ибо все твое есть общее для тебя и твоего ближнего, как общее солнце, и воздух, и земля, и все прочее.

Скажу яснее: пища телесная, если достанется одному желудку, то не может свариться и питать; от этого делается чужой и для желудка; а сделавшись общей, она становится собственностью и его, и всех членов. То же и с имуществом: если ты один будешь пользоваться им, то терпишь вред и ты, потому что не получишь награды; если же будешь разделять его с другими, то оно будет более твоим; тогда и получишь от него пользу. Не видишь ли, как руки служат, уста разжевывают, а чрево принимает пищу, и чрево не говорит: я приняло, потому и должно удерживать все у себя? Не говори того же и ты об имуществе. Кто принимает, тот должен и давать. Как у чрева было бы пороком — удерживать пищу у себя и не отдавать, потому что это погубило бы все тело, так и у богатых — порок удерживать свое имущество у себя, потому что это губит и их самих, и других.

Ноги одни ходят, но не себя только переставляют, а переносят все тело. Так и ты не удерживай один того, что тебе вверено; потому что таким образом повредишь всем, а более всех самому себе. И не на членах только телесных можно видеть это. Кузнец, если не захочет ни с кем делиться своим искусством, то нанесет вред и себе, и другим искусствам. Также сапожник, земледелец, хлебник и всякий, занимающийся каким-нибудь необходимым ремеслом, если не захочет сообщать другим произведений своего искусства, повредит не только другим, но вместе с другими и себе. Почему я говорю о богатых? Потому что и бедные, если бы стали подражать вашей злобе, корыстолюбивые богачи, то причинили бы вам великий вред, скоро сделали бы и вас бедными или, лучше сказать, погубили бы, если бы не захотели отдавать свое тем, кто нуждается в них, например: земледелец —труды рук своих, кормчий — искусство мореплавания, воин — воинскую храбрость. Устыдитесь же, если не другого чего, то хотя бы этого, и подражайте их любомудрию.