Кит=вода. Вода=хаос. Вода=время. Время= =смерть.

Путь в смерть – это погружение во время, в воду, в хаос, в глотку хтонического чудища...

Путь в жизнь – обратный: это выход из пасти водного чудища, освобождение от времени, преодоление смерти и исхождение из воды.

Вхождение в жизнь связано с вхождением в Вечность. Обретение Вечности есть преодоление времени. Преодоление времени есть раскаяние в своих грехах, которые человек, живя во времени, совершил против воли Вечного Бога. Покаяние – попытка человека растождествить себя и свое прошлое: «Господи, не запомни меня таким, каким я был в ту минуту, не отождествляй меня и тот мой поступок, позволь мне быть другим!»

Совсем не случайно, что Иона, спасшийся из чрева кита, выступает на страницах Библии как проповедник покаяния. Та же нерасторжимая связь погружения в воды и покаяния будет у Иоанна Крестителя и у Христа.

Крещение и покаяние едины. И притча об Ионе не есть рассказ «из жизни животных», но повествование о жизни человека, о самом человеческом в человеке – о его способности к покаянному обновлению.

Вообще при вдумчивом и любящем вглядывании в религиозные символы и тексты они раскрывают в себе такие глубины, которые не заметны нигилистически или враждебно настроенному рассудку. Если же такого взгляда нет – то нелюбимая и незнакомая религия кажется нагромождением абсурдов.

Собственно, заговорить о книге Ионы и, соответственно, о «Титанике» меня заставила встреча с таким агрессивным непониманием. Один рёриховец из Новокузнецка не поленился прислать в московскую газету статью, в которой он не отказал себе в удовольствии сделать выпад против «антинаучности» Библии: «Если уж там нет фантастичности построений, то где их тогда искать? Одно путешествие известного пророка в чреве кита чего стоит? Хороша же культура научного и логического мышления!»41.

Вот что странно: уже много поколений те люди, что призывают к терпимому отношению ко всем религиям, почему-то не желают вдумчиво и терпимо относиться к христианству.

Вспомним, что Лев Толстой, выискивая философские и нравственные глубины в индийской мифологии, так и не смог посмотреть на Православие русского народа взглядом столь же «понимающим», каким он смотрел на индусов. Он никогда не описал бы какой-либо буддистский обряд с таким сознательным кощунством, как он описал православную Литургию в «Воскресении» (ч.1, гл.39)...

Так Рерихи позволяли себе с вполне издевательскими нотками отзываться о Православии, находя объяснения и оправдания самым странным обрядам и верованиям Востокаxv 42.

Вот и мой теософский оппонент из Новокузнецка, вроде бы призывающий к терпимости и к неосуждению всех вер, о Библии и о Православии говорит заведомо профанирующим, кощунственным языком.

Я не буду утверждать, будто все в Православии и в Библии научно. Естествознание – не единственный способ человеческого познания. Мы называем Православие «верой», а не «синтезом науки и философии». Изначально настаивая на том, что язык нашей мысли не является языком позитивистской науки, Православие ставит себя на другую плоскость, нежели биология или астрономия, и потому не входит с ними в отношение прямого логического противоречия. У религий и мифов есть свой язык. Его надо изучать и в него надо вдумываться.

Но есть еще и мифы о религиях. Вот с ними-то и надо полемизировать, в том числе используя язык гуманитарной науки, язык религиоведения. Если бы новокузнецкий рёриховец владел этим языком – он не стал бы так бесстрашно замахиваться на древнюю Книгу.