Когда мы остались с отцом Георгием одни, я спросил его: "Как же ты пустил в мою комнату незнакомого человека". Старец, не задумываясь, ответил: "Сердце подсказало...". "А ты предупредил его, что я уеду в Сенаки и приеду только через несколько дней?" - снова спросил я. "Да, я сказал, а он говорит: подождем, увидим". Мы все дружно поели картошку. Даже отец Георгий изменил своему правилу и сел за трапезу ночью.

С первых же слов отца Серафима у меня возникло чувство, будто я знаю его уже много лет. В этом старце были необыкновенная простота и любовь, но впоследствии я не раз видел, как он скрывал эту любовь под внешней строгостью к своим чадам. Иногда он, казалось, гневался на них, но когда видел, что они искренно каются и просят прощения у Бога, то спешил ободрить и утешить их. Казалось, что солнышко зашло за грозовую тучу, а потом выглянуло опять.

Отец Серафим не имел светского образования. Его академией были монастырь и пустыня. Он обладал огромным духовным опытом и даром проникновения в человеческую душу. Старец был замечательным рассказчиком. Его беседы захватывали людей, окружавших его. Но он умел говорить о том, что этим людям действительно было нужно. И в рассказах о своей прошлой жизни отвечал на еще не заданные вопросы, которые волновали их.

В беседах со мной он мало касался своей жизни в пустыне, а говорил о трудностях духовничества, о вопросах, которые надо было решать на исповеди, о демонических искушениях, которым подвергается монах в монастыре и в миру, о грехах и соблазнах, которые особенно часто встречаются в приходской жизни священника. Его рассказы изобиловали примерами, это были как бы воспоминания о виденных и пережитых им событиях. Разумеется, он не называл лиц. Эти рассказы отчасти походили на повествования патериков, только он старался как можно лучше показать темные глубины человеческой души и те искушения, которые особенно характерны для нашего времени. Проходили дни, месяцы и годы, и я начинал осознавать, что это он мудро и проникновенно говорил для меня: он обличал меня в моих грехах, побуждая к покаянию, видел мои слабости глубже, чем я, примерами других предостерегал меня. Этот старец глубоко понимал трагизм монашества, лишенного монастырей, выброшенного из необходимой для него духовной среды и задыхающегося в атмосфере этого мира. Поэтому на исповеди он был очень снисходительным к грешнику, но в то же время требовал борьбы с грехом и главным условием прощения кающегося считал решимость не повторять грехи. Его снисходительность никогда не переходила в потакание человеческим слабостям.

Местом своего жительства отец Серафим избрал Сухуми. Сначала он прописался у жителя Илори Фомы Радченко - прихожанина нашей церкви, а затем купил небольшой домик в Сухуми. Это место было выбрано им не случайно, не только потому, что пресс хрущевских гонений в Грузии ощущался слабее - он как бы амортизировался самим характером грузинского народа: грузины и абхазы не любили смотреть через чужие заборы на то, что делают соседи, а к доносчикам даже начальство относилось с нескрываемым презрением. Борьба с религией, точнее, гонение на духовенство и верующих проводилось довольно вяло, отдельными кампаниями, для отчета и отписки. Произвола уполномоченных по делам Церкви мы также не ощущали. Случаи безобразного отношения к верующим имели место лишь со стороны милиции, и то потом оказывалось, что это было приемом для получения подарка, после которого блюститель порядка спрашивал: "А может быть, вас кто-нибудь обижает? Сообщите нам!..". Но не поэтому отец Серафим вернулся в Сухуми, где уже бывал после первого закрытия Глинского монастыря в 20-х годах. В так называемой Малой Сванетии, в нескольких десятках километров от города, в районе озера Амткел, в горах, в дремучем лесу, где даже днем стоит полумрак, на Черной речке и на Барганах жили пустынники. Они строили деревянные домики с несколькими кельями, расчищали лес и на образовавшейся поляне разводили огород (сажали преимущественно кукурузу и картошку); собирали в лесу ветки, распиливали упавшие стволы деревьев, так что топлива было достаточно для самой лютой зимы. Собирали ягоды и каштаны. Основную пищу составляли толченые сухари. Из белого хлеба благодетели пустынников сушили сухари, а затем толкли их в ступе. Получалась как бы мелкая крупа. Можно было сварить несколько очищенных картофелин, затем бросить горсть толченых сухарей в кипящую воду, налить постного масла - и обед готов! На зиму сушили также шиповник и листья брусники, которые употребляли как чай. Жили пустынники или как скитяне - по три-четыре человека, или как отшельники.

Отец Серафим считал главной целью своего приезда в Сухуми духовное окормление пустынников. Свой огромный опыт, молитвенный труд и, главное, свою отцовскую любовь он вложил в это духовное служение. Нередко в сопровождении нескольких спутников посещал он пустынников, проходя среди зарослей, пересекая речки, поднимаясь и спускаясь по склонам гор, проделывая дорогу в несколько десятков километров. Этот труд, непосильный для многих юношей, совершал семидесятилетний старец. Пустынники приходили к нему в Сухуми почти всегда по ночам: несмотря на то, что особых притеснений мы не испытывали, опасаться различных провокаций, неприятностей и даже высылки старца из города все же приходилось. Идеологическо-полицейский аппарат давил сверху, и поэтому нужны были какие-то доказательства, что антирелигиозная работа проводится. Отказать своим духовным детям во встречах старец не мог, ведь для них он жил. Легкий стук, дверь тихо отворялась, и посетитель быстро заходил во двор дома. Иногда беседы с пустынниками длились всю ночь. Знали ли об этом власти? Мне кажется, лишь делали вид, что не знают.

Не так давно была издана книга монаха Меркурия "В горах Кавказа". Это единственный известный мне рассказ очевидца о жизни современных кавказских пустынников, увидевший таким образом свет. Жаль, что в записях отца Меркурия существует пробел, как бы лакуна: там недостаточно раскрыта сама основа монашеской жизни, главное в ней, - послушание. Зная многих пустынников, мы были свидетелями того, что те из них, кто находился под молитвенным покровом отца Серафима и слушался его как наставника, шли ровным духовным путем. Казалось, что старец вел их за руку через духовные стремнины и пропасти, более глубокие, чем пропасти и овраги в горах, где стояли их хижины. Послушание - это крылья монаха. Пустынники, имевшие духовными отцами опытных старцев, таких, как схиархимандрит Серафим, отличались рассудительностью и мирным устроением духа. А те, которые жили самовольно, начав свой духовный путь с непосильных подвигов, впадали в тяжелые искушения и теряли приобретенное годами труда.

Святые отцы пишут, что в монастыре диавол бросается на монахов как пес, а в пустыне - как лев. Главное оружие у пустынников - смирение и молитва. Но смирения без послушания стяжать невозможно или почти невозможно. Разгоряченное воображение, основанное на вере в свою исключительность, - это черные крылья гордости, которые могут поднять обольщенного человека над землей, но они внезапно ломаются, и гордый подвижник падает на землю, разбиваясь при этом падении.

Мы знали пустынников, которые взяли на себя подвиг полного безмолвия и уединения, предварительно не подготовившись к нему послушанием, и поэтому впали в умопомрачение. Один из таких обольщенных демоном бегал по пустыне и кричал: "Серафим - это колдун, который не дает покоя мне ни днем, ни ночью". Отец Меркурий описывает монаха, который на пожертвования, предназначавшиеся пустынникам, купил себе в Сухуми дом и прописку. Однако отец Меркурий, очевидно, не знал, что первоначальной причиной падения этого монаха явилось его непослушание духовному отцу. Это непослушание началось уже в последние годы существования Глинской пустыни и кончилось самым страшным образом. Бывший монах Глинского монастыря снял с себя крест, ушел в мир и спился до такого состояния, что его пьяным подбирали на улице. Как скорбел об этом человеке отец Серафим! Как он плакал, молясь, чтобы Господь не оставил погибнуть несчастную душу! И действительно, перед смертью этот монах (не буду называть его имени) как бы очнулся, пришел в себя, принес глубокое покаяние, снова надел крест и умер, пособоровавшись и причастившись, открыто исповедуя свои грехи.

Монах должен находиться в послушании у старца и отсекать перед братьями свою волю. Про этот догмат монашества преподобный Ефрем Сирин писал: "смиренный монах страшен для демонов".

Сам отец Серафим прошел многолетнюю тяжелую школу монастырского послушания, затем учился в "академии смирения" - в тюрьмах, ссылках и лагерях, приобрел опыт пустынножителя в степях Казахстана и горах Кавказа. Поэтому его можно назвать "доктором монашеских наук".

Один монах рассказывал, как он жил со своим старцем в пещерной келье многие годы. Когда старец умирал, то велел похоронить себя в пещере, а ему - немедленно идти в Сухуми. При этом он указал путь - обходной, долгий и тяжелый. После погребения старца монах решил выбрать короткий и знакомый ему путь через перевал. Он успокаивал себя тем, что воля старца состояла в том, чтобы он шел в Сухуми, а каким путем - это безразлично, тем более, что старец в предсмертной болезни, уже почти в забытьи мог вообще перепутать дороги. И вот он отправился коротким путем.

Было ясное утро, ничто не предвещало несчастья. Он шел по дороге быстрыми шагами и читал молитву, которой навыкнул в годы пустынничества. Вдруг подул ветер, и небо затянуло густой молочной пеленой. Пошел снег. Вернуться назад было уже невозможно, идти вперед по тропинке, исчезнувшей под сугробами, также нельзя. Настала ночь. Монах стоял, прислонившись к скале, окоченев от холода. Он понял, что послушание или непослушание старцу было для него выбором между жизнью и смертью. Из-за нарушения старческого слова он теперь погибает. Но, видно, за многолетние труды и молитвы покойного старца Господь помиловал ослушника. Его нашли полумертвым, обмороженным случайные путники и принесли в город. После этого он долго болел. Он часто рассказывал о том, что случилось с ним, и говорил, что непослушание - это предательство самого себя, это грех для монаха, подобный самоубийству.

Отец Серафим сам был опытным делателем Иисусовой молитвы. И послушание считал необходимым для нее условием. Он говорил, что если человек упорным трудом стяжет навык к Иисусовой молитве, но не исцелит свою душу послушанием и не будет отсекать свою волю, то молитва, произносимая по привычке, окажется вовсе не той сокровенной, непрестанной молитвой, о которой писали подвижники, а всего лишь словами, так как гордый ум не может сочетаться с именем Иисуса Христа - этого непостижимого Смирения.