Некто Василий Степанович Туляков (родился в Петербурге в 1864 году) с детских лет желал служить Церкви в священноиноческом сане и хотел поступить в духовное учебное заведение. По воле родителей, однако, начал обучение в коммерческом училище. Обратившись за советом к митрополиту Московскому Макарию, получил благословение готовиться к служению Церкви, поступив в семинарию, затем в Академию, и уже по совету того же митрополита намеревался принять и монашеский постриг. Но Господь судил иначе! Василий обратился письменно за советом, идти ли ему в монахи, к святителю Феофану, Затворнику Вышенскому. И тот так отвечал ему в письме своем: «Судя по порывам сердца Вашего, с силою прорывавшимся и постоянно живущим в нем, можно признать, что Господь зовет вас в монахи. Но самые сии порывы, спрашиваете Вы, не имеют ли небожественного источника? Положите в сердце своем вступить в монашество без сторонних намерений – с одним исключительным только желанием душу спасти и стяжать сердце чистое и богопреданное, и разумение духовно-премудрое, какое видите светло-блестящим в аскетических писаниях отеческих. Если же с принятием монашества у вас соединяется что-нибудь постороннее, то лучше в монашество совсем не постригаться, а жить в миру и стремиться быть искренним христианином». Признавая для монаха обязательным безусловное послушание, Василий ясно сознавал, что справедливое требование святителя он не может в точности исполнить, потому что с желанием монашества в нем соединяется желание епископского служения, а это последнее перед пострижением, по словам святителя Феофана, требовалось «выкинуть из головы». Об архиерейском же призвании епископ Феофан писал Василию Степановичу: «Ведайте, что архиерейство дается по особому Промыслу Божию, что степени архиерейства должно соответствовать духовное совершенство, коего знаки суть чистота сердца и живой союз с Господом, в преданности Богу. Без этого архиерей бывает только по имени. Я из числа таковых»,– добавил святитель.

Как ни прискорбно было Василию отказываться от воплощения своего давнего желания, он, однако, согласился с доводами святого отца и уехал в деревню в имение матери, где занимался сельским хозяйством и изучением святых отцов-аскетов. Поскольку другой службы, кроме служения Церкви в священноиноческом сане, он не желал, то решил ждать, пока Господь не устранит препятствие из его помыслов. Почти пятнадцать лет, постепенно ослабевая, происходила эта внутренняя борьба помыслов. Наконец Господь благоволил услышать молитву и отнять это препятствие, совершенно уничтожив таковые помыслы, и тогда только Василий стал послушником Александро-Невской лавры. Святой Феофан еще ранее писал ему: «Если сердце Ваше будет хранить свое рвение к монашеской жизни, то вступление в нее будет благотворно для Вас». Справедливость этих слов Василий испытал во время послушничества – этот период был самым счастливым и радостным в его жизни. В 1905 году он был пострижен в монашество с именем Феофан, в том же году рукоположен во иеродиакона, затем во иеромонаха, в 1908 году возведен в сан архимандрита и стал наместником лавры, в 1915 году хиротонисан во епископа Кронштадтского, в 1916 году назначен епископом Калужским, в 1927 году – архиепископом Псковским и Порховским. В 1935 году переведен в Нижний Новгород с возведением в сан митрополита. В 1937 году митрополит Феофан (Туляков) был арестован, подвергнут жестоким пыткам и вскоре расстрелян60.

Трогательная и поучительная история! «Положите в сердце своем вступить в монашество без сторонних намерений – с одним исключительным желанием душу спасти»; «если с принятием монашества у вас соединяется что-нибудь постороннее, то лучше в монашество совсем не постригаться»,– вот те основополагающие законы, которые никак нельзя нарушать.

А о том, как грешно, как дерзко и как мерзко пред Богом, когда монахи начинают мнить себя годными и способными к несению епископского служения, свидетельствует такой случай, произошедший на Афоне в XIX веке.

В одной пустыннической келье на Святой Горе подвизался монах-грек, выходец из знатного рода. Отказавшись от всех прав своих на славу и почести света, он избрал суровую пустынную жизнь. Нужно полагать, что в монашеских подвигах он был чрезвычайно ревностен и сильно раздразнил беса, который воздвиг против него жесточайшую брань. Когда все попытки злого духа в мысленной брани остались безуспешными, диавол нашел, однако же, слабую сторону в душе монаха и его собственное сердце и разум употребил орудиями к его падению. Бес вскружил голову пустынника мыслями о высоте его подвигов, убедил его разум представлением разнообразия и строгости и множества их и таким образом мало-помалу со временем довел несчастного до такого заблуждения, что он стал желать таинственных видений и очевидных опытов проявления духовного мира. Когда таким образом укоренились в нем глубоко гордость и самомнение, демон стал действовать решительно. Он начал являться пустыннику в виде Ангела и беседовать с ним. Несчастный до того верил словам «ангельским» и собственному своему помыслу, что начал желать служения Церкви в архиерейском сане, которого, по словам «ангела», он давно достоин и к которому предназначен Самим Господом. Значение родных его в свете слишком занимало его воображение, и слава их имени щекотала мысль забывшегося подвижника. Недоставало только случая, который бы мог его вызвать из пустыни в мир… Но у беса за этим дело не станет. Однажды, когда пустынник был слишком занят высоким своим предназначением в будущем и, придумывая средства к достижению своей цели, погрузился в глубокую задумчивость, вдруг кто-то брякнул кольцом на крыльце. Пустынник вздрогнул, перекрестился и, нашептывая молитву, подошел к двери.

– Кто там? – спросил он.

– Такие-то,– отозвались из-за двери,– мы с твоей родины, принесли тебе от родных твоих поклон и еще кое-что. Мы с важным к тебе поручением, позволь войти к тебе и переговорить с тобою, святой отец.

Пустынник отпер дверь, и два незнакомца почтительно приветствовали его.

– Прошу пожаловать,– скромно произнес пустынник, пропуская гостей внутрь.

Незнакомцы вошли. Хозяин усадил их на циновочный диван и сам сел напротив. Вошедшие стали говорить:

– Вот что мы должны сказать тебе, святой отец: ты знаешь, как мы страдаем в подданстве Порты, как угнетены мы, наши семейства, наша вера и самая наша Церковь… Война у турок с Россией кончилась миром, чрезвычайно для нас выгодным, нам теперь даны свобода и возможность жить по-христиански… Но вот беда: у нас, на твоей родине, нет епископа. А без епископа может ли быть Церковь, в силах ли мы управляться сами собой? Кто защитит нас от хищничества турок? Между тем мы знаем твоих родных, знаем и тебя, и твою жизнь, а потому прости нас, что мы тебя без твоего согласия выпросили себе в епископы. Вот на это и турецкий ферман, а при нем и патриаршая грамота… – и посетители вынули бумаги и передали их пустыннику.

– Помилуйте! – возразил пустынник, смиренно потупив глаза, а между тем готовый прыгать от радости.– Мне ли принять жезл пастырского правления, когда я и сам собою не в силах владеть? Мне ли взять на себя бремя апостольского служения, когда я чувствую свои собственные немощи и множество грехов? Нет, чада, отрекаюсь от того, что выше сил моих! К тому же моя пустыня не рай, я дал обет пред Богом – умереть здесь…

– Как хочешь, думай о себе, святой отец,– отвечали незнакомцы,– а глас народа – глас Божий; воля правительства – воля Божия! Ты знаешь, что общественная польза предпочтительнее нашей собственной. А ферман на что? Нет, отец, не отрекайся! Церковь тебя зовет. Если ничто тебя не трогает, ни бедствия народа, ни семейные наши горести, так ужели и нужда Церкви для тебя ничего не значит?

– Когда так,– отвечал наконец пустынник по некотором размышлении,– согласен.