Но вот, казалось бы, человек выполняет разные работы в монастыре «по послушанию», трудится и живет по тем правилам и меркам, которые ему указали, делает все «по благословению», иногда же сами обстоятельства чего-либо требуют от него, и тогда он опять живет «не по своей воле» – что же еще надо для оживления его веры? Но работают все люди, и неверующие часто против своего желания большую часть жизни и трудов исполняют по указанию, по велению либо людей, либо обстоятельств, и они часто, превозмогая немощь, должны подниматься с постели чуть свет и идти на трудную и однообразную работу либо хлопотать денно и нощно о потребностях близких, разных житейских вещах, часто смиряться и кротко переносить тяжкие и несправедливые оскорбления, насмешки, лишения. И они часто проводят время в чтении или в каком-либо рукоделии, размышляют о том о сем, и они всю жизнь проживают по четко разложенным правилам и распорядкам. Да все это без веры и потому напрасно. Но ведь и в монастыре можно иметь неглубокую веру и так же привыкнуть все к тем же общечеловеческим трудностям, свыкнуться с местом, удовлетвориться неким внешним покоем, «беспроблемностью» и самую внутреннюю упокоенность можно счесть началом духовной жизни и уже некоторым достижением, благодатным плодом. На самом деле, все так же можно, подобно маловерным или и совсем неверующим, просто проживать здесь свой век в некоторой жалкой успокоенности, как бы в полусне, не зная живого общения с Богом, лишь мечтая о себе как о живущем по-монашески.

Есть великий соблазн подменить истинно христианскую жизнь – страдальческий, многоплачевный путь поиска истинной чистоты и праведности – жизнью в духе фарисеев, упокоением своей совести в стройных и правильных рамках чинности, упорядоченности внешней жизни; пышной и радующей своей возвышенностью игрой рассудка, выступающего в роли красноречивого оратора. Мало ли, что мы живем в местах уединенных или несколько лишенных современного комфорта, не развлекаемся каждый день, видя яркую, шумную и веселую арену мирских развлечений. Но и миряне часто живут и трудятся на каком-то лишенном удобств и разнообразия месте и вовсе не ради удовлетворения своих сильных страстей, а лишь ради некоего малого покоя, даруемого самой скромной платой, самым малым бывают удерживаемы в одном этом положении. Итак, наша жизнь при отсутствии живой деятельной веры может стать с виду безобидной, но по сути обычной, мирской, житейской «сутолокой», с теми же заботами и переживаниями, что в миру, с теми же мелкими пристрастиями и тонко питаемыми страстями, прочно гнездящимися в глубинах сердечных и лишь наружно быть оформлена, приукрашена религиозностью. Все это древняя болезнь – закваска фарисейская83, от которой строго предостерегал всех Своих учеников Господь.

Кто-то скажет: «Но как человек, не верующий глубоко и искренне, сможет жить, да еще долго, тем более в наши дни, в условиях монастыря? Он никак не выдержит стольких искушений и трудностей, да еще при стольких соблазнах сегодняшнего мира!». Действительно, монах из него не выйдет, и жизнь его в обители не обойдется без трагических последствий, но, как показывает житейский опыт, такие люди все-таки живут (и долго!) в монастырях. И таких людей очень много в наших обителях, очень! И разве это новость? Почитаем историю многих монастырей, случаи жизни в них во все времена христианства: как много найдем примеров того, что весьма малое число иночествующих подвизалось с глубоким и искренним самоотвержением и искало в монашестве единого Бога. Сколь же немало увидим случаев, когда многие из числа монашествующих вели себя крайне недуховно, показывая, что их пребывание в монастыре ничуть не приблизило их к Богу, что они при многих своих трудах и лишениях не приобрели никаких истинно духовных понятий. И сегодня при всем том, что мир влечет человека в свои сети, предлагает ему тысячи самых разнообразных, на любой вкус удовольствий, он в то же время крайне угнетает и давит каждую человеческую душу. Поэтому многие, испив в полной мере чашу приторных до тошноты чувственных удовольствий сего мира, уже не могут более находить какой-либо смысл и стимул жить, трудиться, радоваться, попадают в мрачный тупик, уже в молодом возрасте испытывают старческую меланхолию и пресыщенность жизнью. Все это часто и довольно многих толкает на поиск иной жизни, и во многом здесь их привлекает монастырь. Убегая от хаоса, пресыщенности, опустошающей суеты и бессмыслицы, они ищут в обителях не Самого Бога, но некоего избавления от «дискомфорта», как бы психотерапии, спасения от гнездящегося внутри них кошмара, даже просто элементарной «человеческой жизни». Конечно, через все это многие могут прийти, но и пойти потом дальше, избавившись от главных приступов болезни, наиболее очевидных и причиняющих ощутимые страдания, и вслед за тем искать истинно духовного. Однако как часто дело до сего не доходит: человек останавливается при дверях, ведущих в этот подлинно духовный мир.

Испытание истинности веры не только в Бога, но и Богу происходит там, где дело касается именно «послушания» – послушания не как подчинения настоятелю в делах внешних, не как подклонения под устав и распорядки обители, не как уважения или почтения к старшим, но как веры в то, что через духовного наставника и при многих его немощах о душе послушника промышляет Сам Господь, что за всем этим человеческим стоит некое духовное таинство. Если истинно верующий христианин в самих окружающих его обстоятельствах, случаях, в отношении к нему людей должен постоянно видеть промышляющую о нем десницу Божию, то тем более в том, что происходит в обители, первее же всего в том, что ему говорит и указывает наставник, он должен искать указания Божия, врачевства, исходящих от Врача Небесного. Только закон послушания распутывает крепко затянутый узел бесчисленных недоумений, скорбей, блужданий, освобождает от тяжкого ига напрасных трудов и бесплодных подвигов, которыми пытается обычно «спасаться» наша самодеятельность. Только такое духовное послушание могло бы выправить, выгладить путь духовной жизни, внести цельность, порядок, ясную последовательность и плодотворность во всю деятельность христианина.

В монастыре закон послушания и есть основное и необходимое условие проявления живой веры, все более оживающей, истинно приводящей к Богу. Только здесь-то и дается место Богу, здесь-то и приходится постоянно, самим делом показывать свою веру и реально, а не мечтательно познавать действия всеблагого Промысла Божия, в самом деле испытывать приближение и заботливое прикосновение исцеляющей и спасающей десницы. Вот где необходима только вера и вера, а все собственные «умения» и «умудрения» теряют всякий смысл и даже сильно мешают. Здесь только и зарождается самоотвержение, отказ от себя самого, здесь начало «плавания» (если вернуться к примеру с водой, когда человек обнажается, снимает одежды, готовясь войти в воду, чтобы плыть). Здесь только и начинается истинное шествие к Богу. Вне этого закона все труды, хотя бы и самые «добропорядочные» и «общеполезные» по наружности, мало что стоят, как неосвященные. Так и вода, пусть самая чистая и прозрачная, много разнится от воды, освященной в храме: первая утоляет лишь физическую жажду, омывает лишь телесную грязь, в то время как освященная вода исцеляет и очищает душевные болезни и нечистоту, несет в себе духовную силу. Труды тяжкие, но исполненные без помазания освящающим миром послушания, остаются бесполезными для души и могут быть полезны лишь телесной нашей дебелости. Так, если бы кто многотрудное свое рукоделие, со многим старанием выделанное с целью выручить за него хорошую плату и приобрести на нее что-либо насущное и весьма нужное для жизни, по неразумию продал бы за деньгу фальшивую, и обида какая была бы, да еще ведь с такой фальшивой деньгой недолго оказаться и на допросе у властей, а то и угодить с ней в тюрьму! Казалось бы, за что?

Вот читает ли послушник книгу по благословению (а не ту, которую сам посчитал полезной для себя), спит ли столько часов, сколько ему благословил наставник, вкушает ли пищи столько и тогда, как это опять указано,– везде он как бы в стороне от самого себя, как будто свободен от самого себя, от себя «в мире сем». И сколько здесь сил освобождается для действительной жизни по Богу! Мало того, подвиг послушания может заменить собою другие многие подвиги. К примеру, желал бы послушник проявить некое рвение и спать пять часов, но ему сказали: спи семь. Он отсек свою волю, проспал семь часов, но пред Богом он не видится неподвизавшимся, но как спавший мало. Читал он книгу с верой, что раз уж ему благословили читать именно эту книжку, значит, это по Промыслу Божию, значит, Сам Господь желает открыть что-то важное его душе, значит, где-то здесь его ждет одна-другая мысль, очень сейчас ему полезная и необходимая, и действительно: по вере его будет ему84, и Господь непременно откроет ему что-то весьма полезное, найдет он в этой книге именно то, что ему нужно, и нужно именно теперь.

А при другом условии эти же мысли были бы прочитаны, но оставлены безо всякого внимания и вовсе не поняты, как бы запечатаны для ума, не тронули бы сердца. Вот выбрал он книгу для чтения сам,– значит, и все упование на саму по себе книгу, а не на Бога, могущего отверзать и разум, и сердце; однако сама по себе самая хорошая книга без благодати Божией, открывающей сердца, останется зарытым сокровищем. Святое Евангелие все есть высочайшая и святейшая истина, но сколько людей читает его и не разумеет, толкует в самом кривом смысле и еще более повреждается умом. Сам подбирал книгу, сам напрягал разум для ее уразумения, но где вера? Где упование на истинного Учителя – Умягчителя сердец? Где здесь таинство веры? Что дано для того, чтобы приобрести? Отдана ли здесь «кровь», дабы приобрести Духа Святаго? Раз не было жертвы, не совершилось и священнодействие!

В житии оптинского старца Льва рассказывается, как однажды один из послушников вопрошал старца, отчего из тех, кто приходит к нему за духовными наставлениями, одни терпеливо ожидают своей очереди и, иной раз по многу часов просиживая в прихожей, не могут видеть старца, другие же дерзновенно опережают всех и входят к старцу, но не терпят никакого ущерба от своей дерзости, наоборот, получают вскоре от него разрешение своих вопросов и уходят, обретая желаемое без особого труда. Как же оправдывается такая дерзость: ведь и те получили желаемое, да еще и скоро? Старец же отвечал, что тот, кто легко вошел, скоро получил разъяснение своих вопросов, но по выходе скоро же и забывает все услышанное. Но тот, кто потрудился, проявил терпение и скромность, долго помнит полезное для его души слово, и сама благодать Божия дает ему силу к запечатлению и исполнению услышанного.

Так и в послушании: кто без подвига веры «урвал» тонкие и высокие знания, тот хотя временно и вознесся умом «на небеса», но вскоре же приземляется на прежнее свое место, а то еще и ниже: ведь в таком случае знание непременно надмевает, а лукавый дух за такое надмение получает доступ искушать и посмеиваться над высокоумным мечтателем. Сам же человек удивляется, как скоро происходят перемены в его сердце, как быстро мысль его вскруживается высокими понятиями и как тут же скользит на самое дно, в самую тину низменных представлений и пожеланий. А это как раз очень свойственно душевному деланию в противоположность духовному, где стяжеваются не «умные» и «высокие» понятия, а благодать Духа Святаго.

Еще пример: в Оптинском монастыре во время игуменства преподобного Моисея находился один пожилой монах, страдавший недомоганием желудка, так что он не мог вкушать с братиями в общей трапезе: от грубой пищи, подаваемой для всей братии, он испытывал сильные страдания и должен был принимать особую пищу отдельно, принося ее себе в келью из кухни. Однажды игумен встретил его, когда тот нес пищу к себе в келью, и, поговорив с ним о его немощи, посоветовал с верой, положившись на Господа, попробовать опять ходить на общую трапезу и вкушать вместе с братией. Болящий монах с верой в силу послушания пошел вместе с братией и на этот раз не ощущал страданий, поевши грубой братской пищи: желудок нормально усвоил ее. Однако вечером он все-таки усомнился идти опять на общую трапезу и вкушал особо. Следующий день он уже хотел было и утром, и вечером быть на братской трапезе, но оказалось, что теперь утреннюю еду его желудок принимает, вечером же страдает после еды. Стало быть, за его сомнения и маловерие Господь не покрывал его немощь, напоминая ему о его грехе непослушания и показывая силу веры в слово наставника, когда его больной желудок легко переносил тяжелую пищу по утрам.

Здесь видно, как и в самых обыденных, казалось бы, вещах может так явно сказываться таинство веры и духовная сила послушания, которая даже в повседневных мелочах способна поставлять человека выше законов естественных и вносить некоторую высшую реальность в течение нашей обычной жизни. Тем более в тонком духовном делании никак невозможно обойти этот закон всеосвящающего послушания! Бог просто «не может» к нам приблизиться и даже начать нас врачевать, когда мы думаем все делать сами собой. Но Бог промышляет о нас через ближнего, и это важный закон духовной жизни! Почему? Потому, что всюду действует принцип последовательности, возрастания, иерархии. На нем строится и небо, и земля, наблюдается он в ангельском мире, повсюду – в человеческом, тем более не обходится без него область духовного. Чтобы дойти до веры – живой, действенной – в столь близкого к нам Бога, необходимо пройти путь доверия к близстоящему духовному наставнику ради Бога; научиться искать Божественное прежде в отражении через близстоящего, как бы в отраженном свете (как по ночам видим свет солнца через отражение его луной; прежде чем увидим дневное светило, идем при свете луны, потом видим свет зари, и только после скользят по земле лучи восходящего солнца).

Но где мы один на один со своим «доброделанием» или только лишь с умными книжками, где строим здание на одном песке умствований и аскетических упражнений без испытания его крепости ветрами и наводнениями, то есть «нажимами», принуждениями, требованиями отсечения своей самости, своеволия, которыми испытывается наше делание в подвиге послушания, там все сомнительно, ненадежно и лишь мечтательно. Живой вере здесь нет места: все и без нее по наружности «обходится благополучно», многое «строится», многое «обустраивается», монастыри растут и «вширь и врозь», «рухольные» пополняются, молитвы «вычитываются» чин по чину, духовная литература пользуется спросом… И при всем этом вера далека от нас!

Нет успеха и в самопознании: когда мы сами «ковыряемся» в своей душе своим собственным анализом, считаем и пересчитываем свои добрые и злые поступки и мысли, пытаемся вычислить удобный для нас путь спасения, то только более и более запутываемся в этих длинных и тонких построениях. По сути дела, здесь душа – сирота. Раз она не знает отсечения своей самости, значит, сама себя признает своим наставником, предводителем, сама себе – духовный отец. Но, по слову святого Максима Исповедика, «тем более душа будет внимать вещам Божественным и познавать их, чем более она не желает принадлежать самой себе, не стремится быть познанной из самой себя, самой собой или кем-нибудь другим, кроме только всецелого Бога»85.