Как странно…

Понравилось у Ельчанинова: «Люди многое способны понять в жизни, многое тонко подмечают в чужой душе, но какое редкое, почти не существующее явление, чтобы человек умел видеть самого себя. Тут самые зоркие глаза становятся слепы и пристрастны. Мы бесконечно снисходительны ко всякому злу и безмерно преувеличиваем всякий проблеск добра в себе. Я не говорю уже о том, чтобы быть к себе строже, чем к другим (что собственно и требуется), но если бы мы приложили к себе хотя бы те же мерки, как к другим,– и то как на многое это открыло бы нам глаза. Но мы безнадежно не хотим этого, да и не умеем уже видеть себя, и так и живем в своей слепой успокоенности.

А наша духовная жизнь даже и не начиналась, и не может начаться, пока мы не сойдем с этой ложной позиции»107.

Действительно! Как странно! В жизни мы почти всегда и повсюду эгоисты, все желаем повернуть к себе, иметь от всего выгоду, но как дело коснется духовной жизни, в нас сразу же откуда ни возьмись самая горячая «самоотверженность», «жертвенность, безжалостная к себе». Вот мы уже готовы принести «в жертву ради ближнего» заботу о своей душе, готовы подвергнуть риску свой собственный путь спасения, ежеминутно терять мир сердечный, лишь бы «вытянуть ближнего из греховных пут», направить на спасительную стезю. Мы ежечасно бываем пленяемы гневом не почему иному, как потому, что зорко следим за каждым шагом ближнего и находим, что ближний все делает «небогоугодно», «не вполне правильно», что «если он так будет вести себя, непременно повредится», и «мы не можем взирать на это хладнокровно и бездейственно». И как «рвется» наше сердце, опаляемое «ревностью» «по правде Божией», печалью «о нарушении святых законов»… Да, конечно, мы признаем, что и сами-то часто и даже почти всегда делаем что-то не так и даже порой вспоминаем, что тО, в чем теперь мы упрекаем своего ближнего, полчаса назад совершили сами, но тут же объясняем себе: «Конечно, и я не святой, но ведь не буду же из-за этого оставлять брата без заботы и печали о его спасении». Мы горячимся, осуждаем, носим в сердце постоянный какой-то пронзительный ветер, волнение чувств, вздымающее пену, как при морском шторме,– все это клокочет где-то под сердцем, облекаясь в трогательный вид правдоискательства и ревности по Богу…

Но куда вдруг исчезла такая неотвязная от нас наша забота о самих себе, всегдашняя повернутость во всем к своей личности? Почему тогда, когда с ближним происходит явное и очевидное для всех преткновение или даже большое горе, мы не находим в себе горячего сочувствия, скорби, печали, но чаще всего испытываем даже некоторую странную тайную радость и только с некоторым усилием заставляем себя наружно выражать сострадание? Почему, когда видим брата молящимся, постящимся, трудящимся, преуспевающим в добродетели более нас, вовсе не ликуем, не любуемся им, не умиляемся, но тут же испытываем какое-то внутреннее неудобство, а когда слышим похвалу в адрес ближнего, нам отчего-то хочется прокашляться? Почему?

Об этом стоит задуматься!

Смотрящий на тени

Гневливый, раздражительный человек подобен какой-нибудь скрипучей телеге на жестких колесах, обитых железом, без рессор, безо всяких амортизирующих механизмов. Каждая кочка на дороге, каждый камушек, любая ямка, всякая неровность отдается резким содроганием, внезапным трясением всего экипажа, встряхивает сидящего. Каждая ямка чуть побольше или камешек покрупнее, тем паче при быстрой езде, сопровождается ахами, вскриками, болезненными ударами, синяками и частой бранью возницы. Весьма досаждающая телега! Отсутствие рессор – это недостаток терпения, покладистости, а вернее сказать,– смирения, преданности воле Божией. Такому человеку окружающий мир представляется беспорядочным «нагромождением досадных случайностей», «злополучным скоплением всевозможных несуразиц и неудобств». Для него чреда событий, случаев, обстоятельств не спасительный Промысл Божий, не полезное душе испытание, не поприще духовной борьбы, не очистительный огнь, выжигающий гниль и сор из его сердца, а «бессмысленная, обидная несуразность», складывающаяся, действующая по какому-то «закону подлости».

Вначале это малодушие, близорукость души, когда человек «не видит дальше своего носа». Жизнь воспринимается обрывками, кусочками, обрезками. Может ли произвести приятное, умиротворяющее впечатление прекрасная картина, если мы будем рассматривать ее через узкую трубочку, видеть только мелькание, чередование пятнышек цвета, беспорядочно, безо всякой связи сменяющих друг друга? Но далее дело идет все хуже. Гордой душе мало быть немирной: все вымеряя через свое больное «я», она ищет в этом «хаосе» некий целенаправленный злой порядок и его устроителя – злодея, виновника всех этих ее «злоключений» и «беспорядков». Она начинает со злой ухмылкой следить за досаждающими ей неприятностями и уже находит за ними некоего распорядителя, некоего творца всех этих «подлостей» и «каверзностей», ей представляется, будто диавол всесилен, будто Промысл Божий немощен и едва ощутим.

Скоро ей уже кажется, что весь мир устроен по закону коварных досаждений, так, чтобы все непременно оборачивалось человеку во зло, в неудачу. И вот такой больной душе даже доставляет некоторое удовольствие фиксировать все эти «ловко подстроенные вредительства», она сама повсюду выслеживает присутствие некоего скрывающегося злоумышленника. Она начинает посмеиваться, злобно ухмыляться, юморить – мрачным, «черным» юмором – по поводу всех этих «приключений». Но, по сути, здесь душа не козни диавола распознает, а сами судьбы Божии представляет делом «злого гения». Беда, когда человек везде видит одного только диавола и все «неудачные обстоятельства» приписывает лишь злой силе. Невер в лучшем положении, чем такой «верующий». Он забыл, что ни один волос с его головы, ни один лист с дерева, ни одна птаха с неба не упадут без ведения, без попущения Божия108. Говоря, что миром правит «закон подлости», он, по сути, зло приписывает Промыслу Божию. Какая страшная хула! А как она распространена ныне! Как часто мы иронизируем по поводу «каверзного» стечения обстоятельств, явно преувеличивая власть сатаны. Ему это на руку. Но что козни лукавого на фоне прекрасной картины судеб Божиих?! Всего лишь тонкие черные контуры, еще ярче выявляющие красоту цветов, тени, придающие картине большую живость, подчеркивающие светлость, ясность оттенков.

Как мягкие покрышки на колесах прогибаются над неровностями дороги, опираясь на окружающую неровность площадь, делают эту неровность меньше, незначительнее, так и долготерпение, великодушие сообщают значимость не самим происшествиям, а тому, что им предшествовало и за ними последовало, так что сами они видятся уже не «досадной случайностью», а ступенью, важным этапом, неотъемлемой частью цельной нити жизни, из которой и сплетается наконец чудное кружево судеб мира Божиего.

Жалкое зрелище