И мы постоянно видели эту чистую пасхальную радость нашего старца и звали его «пасхальный батюшка». На эту радость тянулись к нему братья и паломники со всех концов света. Вокруг батюшки «роились» люди, чающие Христова утешения. Он же, помня заповедь Божию: «Утешайте, утешайте люди моя» (Исх. 40:1), всего себя отдавал этому деланию. Слова его исходили от любви и были «осолены» благодатью Божией.

Принимая посетителя, он никогда не говорил от себя, но всегда искал воли Божией, внутренне молился и просил об этом Бога. Видимо, поэтому батюшка не приглашал к себе на беседу только что приехавшего человека. При встрече он кратко узнавал причину приезда, благословлял пожить и помолиться в обители, исповедаться и причаститься. В келье же принимал в день отъезда.

Сам все время в своем сердце носил этого человека и молился о нем. Приезжий согревался душой под его молитвенным покровом, не разумея, откуда исходит тепло и покой. Его неурядицы разрешались как бы сами собой. А при прощальной беседе отец Иоанн говорил: «Нам остается поставить только печать на принятое сердцем решение». Удивительна, бездонна память старца.

Человека, встреченного однажды, он помнил всю жизнь. Отец Иоанн именовал этот дар «памятью сердца». Да, он принимал сердцем всякого человека. Но это была еще и молитвенная память. Из молитвенной памяти и памяти сердца составился бесчисленный синодик отца Иоанна. А как он молился за богослужением в храме, можно судить по такому эпизоду. Во время чтения часов перед литургией кто-то спросил его: «Правда ли, что за литургией вместе с нами служат Богу ангелы?

» Старец с некоторым недоумением посмотрел на вопрошавшего,   немного помолчал и ответил: «А разве ты не слышишь шороха их крыл в алтаре?» В своем служении ближнему, а ближним был всякий, кто в нем нуждался, отец Иоанн был неуемным и неутомимым. Конечно же, он в полной мере познал немощь естества, но его любовь преодолевала и немощь. Келья благочинного была через тонкую стенку с кельей отца Иоанна, и он свидетельствовал, что соседство это весьма беспокойное: в пять утра быстрые шаги извещали, что батюшка уже на ногах, через короткое время входная дверь всем доложит, что его трудовой день начался, он спешит на службу.

А поздним вечером далеко за полночь слышно его воркование, слов не разберешь, но то, что там еще люди, понятно. Во сколько кончался прием, сказать трудно. Благочинный засыпал под это воркование раньше, чем за стеной наступала ночная тишина. И это было ежедневно. Когда и сколько он спал, установить было невозможно. Иногда, изумляясь его энергии, у батюшки спрашивали о ее источнике.

Он шутливо отвечал, что таким надо родиться. В за-   197   думчивости задавал вопрос уже себе: «Почему я так летаю в 80 лет? – И тут же отвечал: – Думаю, что совесть у меня чиста». Удивительно, что даже в преклонные годы, несмотря на занятость душепопечением, он никогда не пропускал церковные богослужения. Обязательно ходил на братский молебен преподобномученику Корнилию, молился за литургией и вечерним богослужением и всегда поминал записки и синодики.

Иногда ему случалось и опаздывать к службе. При этом он чувствовал себя виноватым и непременно просил прощения у молящейся братии. Однажды так объяснил причину опозданий: «Услышу звон к службе, надо собираться в храм, а в келье еще люди. Пока проводишь, бежишь, а по пути кто-то еще остановит: «Батюшка, минуточку». На ходу благословляю: «Ни минуточки, ни минуточки, простите, опаздываю». Пробегаю мимо.

Сделаю шаг, другой, а совесть-то и заголосит: «Куда бежишь? Молить и просить Бога? А сам не хочешь остановиться и выслушать!» По инерции сделаю два-три шага к храму, потом разворачиваюсь: «Милая, ну что там у нас?» Вот и опоздание – простите великодушно. Горе! И опаздывать грех, и отмахнуться, пройти мимо – беда!» Очень трогательно беседовал отец Иоанн с посетителями.

Приклонит свое ухо прямо к устам собеседника, а то и к груди или к сердцу и слушает, слушает, не перебивая. Видно, что молится и вслушивается в то, что в его сердце творится. Потом быстро кое-что уточнит для себя и подводит итог. Рассудительно упорядочит все и дает благословение, как жить дальше. Но бывало, что беседы затягивались. Отец Иоанн несколько раз возвращался к обстоятельствам дела. Приводил примеры из своей жизни.

Иногда казалось, что разговор уклоняется от поставленного вопроса. Вдруг неожиданно старец обрывал речь и решительно объяснял, что и как надо бы сделать. При таких разговорах было явно,   что отец Иоанн молился и ждал извещения Божьего. Когда ответ на его молитву приходил, беседа тотчас и заканчивалась. Оставалось неведомым, когда он отдыхал. С шести утра он был в храме.

По выходе, окруженный толпой паломников он, со многими остановками, беседуя на ходу, приходил в приемную комнату, где душепопечение продолжалось до звона на обед. Он даже не мог отлучиться, чтобы сменить промокший от пота подрясник. После обеда прием посетителей продолжался до звона к вечерней службе. И так ежедневно. А в келье его ждали десятки писем, требующих не только ответа, но и слезной молитвы.

Великое благо жить рядом со старцами, даже если мы не смогли до конца понять уроки их святой жизни, а тем более осуществить их своим опытом, но по милости Божией запечатлели их в наших сердцах. Милующее и любящее сердце отца Иоанна сорок лет излучало в монастыре благодатный свет. И мы привыкли выверять свои дела и мысли его отеческой любовью.

Слово его было одинаково значимо для каждого насельника монастыря – от наместника до послушника и трудника.   199   Он примирял нас, гасил недоумение, врачевал сомнение и уныние, вселял веру. Помогал каждому с теплой надеждой нести свой крест. Любовь отца Иоанна – это дар Божий. Христос – пример абсолютной Любви. И старец наш – носитель любви Христовой – был путеводителем в христианском житии многим и очень многим».