Когда душа опьянена радостью надежды своей и веселием Божиим, тогда тело не чувствует скорбей... ибо... наслаждается и содействует наслаждению души, хотя и немощно. Так бывает, когда душа входит в ту радость Духа [136] . Ощущение духовной легкости, возникающее при мистическом переживании, а также опыт соприкосновения с божественным огнем, пронизывающим все существо человека, передается опять же при помощи аналогии с опьянением: Вопрос: Почему так сладостна надежда, и почему ее жизнь и дела так легки, и так скоро совершаются действия ее в душе?

Ответ: Потому что пробуждается в душе святых естественное пожелание, и дает им пить из этой чаши, и опьяняет их этой красотой. Поэтому они не чувствуют уже труда, но делаются нечувствительными к скорбям, и во все продолжение своего пути думают, что путь этот совершается по воздуху, а не человеческими идут они стопами... Сама надежда разжигает их как бы огнем, и не могут они дать себе отдыха в стремительном и непрестанном беге, совершаемом с радостью.

На них исполняется сказанное блаженным Иеремией, который говорит: И подумал я: не буду я напоминать о Нем и не буду более говорить во имя Его; но было в сердце моем как бы горящий огонь, проникающий все кости мои [137] . Так память о Боге действует в сердце их, опьяненных надеждой обетований Божиих [138] . С темой опьянения у Исаака связана тема «божественного безумия».

Эта тема характерна для многих христианских писателей. Она присутствует уже у апостола Павла, который противопоставляет «безумие» христианской проповеди «мудрости века сего» [139] , а «безумие» христианского образа жизни мирской славе [140] . Мистические писатели чаще всего говорят о безумии, когда хотят подчеркнуть парадоксальный, невыразимый и сверх-рациональный характер опыта соприкосновения с Богом.

Об этом опыте говорит Исаак, ссылаясь на святых: О, Христос, умерший ради нас по любви Твоей, сделай меня мертвым для греха и совлеки с меня этого ветхого человека, чтобы в новизне ума предстоял я пред Тобой на всякой время, словно в новом веке. Бог, Которого небо и небо небес не вмещают [141] , Который избрал от нас разумный храм для вселения в него [142] , удостой меня стать вместилищем любви Твоей, от ощущения которой святый забыли самих себя и сделались безумными ради Тебя и во всякое время смешались с Тобою в опьянении влечения к Тебе, и никогда более не обернулись назад.

Когда удостоилиись они этого сладкого источника, возжаждав любви Твоей, Ты опьянил их изумлением перед таинствами Твоими [143] . Опытом божественного безумия, согласно Исааку, обладали как апостолы и мученики, так и иноки­аскеты разных времен: Любовь [144] горяча по природе, и, когда возгорится в ком без меры, делает душу ту безумной [145] .

Поэтому сердце ощутившего эту любовь не может вмещать и выносить ее... Этим духовным опьянением пьянены были некогда апостолы и мученики; и одни обошли весь мир, трудясь и терпя поношение, а другие из отсеченных членов своих изливали кровь, как воду; в лютых страданиях они не малодушествовали, но претерпевали их с доблестью, и, будучи мудрыми, признаны безумными [146] .

Иные же скитались в пустынях, в горах, в вертепах в пропастях земных [147] , и в нестроениях были самые благоустроенные. Да сподобит нас Бог достичь этого безумия! [148] Исаак говорит о мистическом безумии как о своем собственном опыте. Безумие — это любовь к Богу и ближнему, которая не имеет никаких границ и потому выходит далеко за пределы разумного.

Вкус любви сравнивается с медом, который, как и вино, символизирует сладость: Кто достиг любви Божией, тот уже не желает снова пребывать здесь, [потому что эта любовь уничтожает страх] [149] . И я, возлюбленные, поскольку впал в безумие, не могу сохранить тайну в молчании, но делаюсь безумным [150] для пользы братий, потому что такова истинная любовь: она не может держать что-либо в тайне от тех, кого любит.

Когда писал я это, персты мои неоднократно останавливались на хартии, и не мог я вынести сладости, вторгавшейся в сердце мое и заставлявшей умолкнуть чувства... Радость о Боге крепче здешней жизни, и кто обрел ее, тот не только не посмотрит на страдания, но даже не обратит взора на жизнь свою, и не будет там иного чувства, если действительно была эта радость.

Любовь сладостнее жизни, и познание Бога, от которого рождается любовь, сладостнее меда и сота [151] . И что это за сладость любви, которая превосходит жизнь? Любви не страшно пройти через тысячи смертей ради друзей своих [152] . Символика вина и опьянения иногда перерастает у Исаака в евхаристическую символику. Любовь является пищей и питием, хлебом и вином, которых ежечасно причащаются любящие Бога.

Евхаристическая символика характерна для сирийской традиции начиная с Ефрема; Исаак широко использует ее: Кто обрел любовь, тот каждый день и час вкушает Христа и делается от этого бессмертным... Блажен, кто вкушает от хлеба любви, который есть Иисус... Любовь есть царство; ее Господь таинственно обещал апостолам, что вкусят ее в Царствии Его.

Ибо что означает сказанное Да ядите и пиете за трапезою Моею в Царстве Моем [153] , если не любовь? Любви достаточно, чтобы напитать человека вместо пищи и пития. Вот вино, которое веселит сердце человека [154] . Блажен, кто испил этого вина! Испили его невоздержанные — и устыдились [155] ; испили грешники — и оставили пути преткновений; испили пьяницы — и стали постниками; испили богатые — и возжелали нищеты; испили убогие — и обогатились надеждой; испили больные — и стали здоровыми; испили невежды — и умудрились [156] .   7.

Вера и знание Нам осталось рассмотреть гносеологию Исаака — его учение о разных видах и степенях знания, а также о соотношении знания и веры. Это учение составляет теоретическую основу его мистицизма и потому должно рассматриваться в контексте всей его мистической системы. Согласно Исааку, вера и знание являются двумя противоположными путями.