Ну, это психологическая характеристика. А теперь скажем о слове, обращенном к старикам. Мне кажется, что это должно быть непременно радостное слово. Вдохновенное, теплое, светлое. Уж слишком мало положительных эмоций этим не персональным пенсионерам достается ныне. Часто старики куда болезненнее воспринимают сводки новостей, чем молодежь с кольцом в ухе и бутылкой пива в руке.

Пережить падение империи и сидеть на ее острых осколках, видя перед собой ненавистную волчью пасть капитализма, – врагу не всякому пожелаешь. Ведь все их чаяния, все завоевания социализма пошли коту под хвост! Но мы-то ладно, будем приспосабливаться, а что же старики? Итак, прежде всего они нуждаются в душевном тепле, в утешении, во внимании, в светлом взоре того, кто силен, крепок и здоров и не растерял еще жизненной энергии на комсомольских стройках.

Ведь в большинстве своем старики – это одинокие люди, от которых потихонечку шарахаются даже их близкие родственники. Почему? Потому что у близких родственников – современной молодежи – нет такой культуры; не взрастили, не воспитали в себе того, чтобы понести тяготу близкого кровного сродника и пообщаться с ним не потому, что по каким-то причинам вынужден, а по сердцу, так, чтобы ему было приятно.

Вспомните слова Господа нашего: Милости хочу, а не жертвы (Мф. 9, 13). А у нас как? Минимум, какая-то жалкая пайка общения. Батюшки дома посещают пожилых людей и видят, что родственники являются какой-то виртуальной реальностью. Приехала, разгрузила продукты, буркнула два слова – и вот старушка уже снова одна в четырех стенах со своими думами, приемником, телевизором, будь он неладен.

Иногда такие старушки задают священникам философские вопросы, называемые в творчестве Достоевского «проклятыми». Например, имеет ли право на существование врач, который искалечил ей ноги? Она была до больницы ходячей, а там преступная халатность, никому не интересно общаться с этой заслуженной учительницей РСФСР, не имеющей причитающейся ей заслуженной пенсии.

И вот штырь вбит неправильно, она потеряла способность сгибать правую ногу. Обречена на инвалидную коляску, будучи активной женщиной, много внесшей в дело образования и воспитания молодежи. И спрашивает батюшку: как Бог терпит? И тут требуются живая вера, подлинное сочувствие, не вымученная теплота и сострадание, которые помогут найти, что сказать.

От него требуется также усилие потерпеть такую душу, перескакивающую с предмета на предмет, постоянно волнующую себя самое – это уже дело, хотя еще и не подвиг. Общаясь с пожилыми людьми, нужно увидеть то доброе, прекрасное и хорошее, которого было много у них, потому что они, как правило, не были эгоистами. Действительно, советская женщина, нынешняя старушка, работая, поднимала своих двух детей, вкладывала в их образование все, что имела, а затем, пока еще в силах была, помогала своей дочери или невестке и сидела с внуками.

Водила их в кружки и секции, учила разговорному языку, готовила, стирала – и все это, действительно, забывая о себе. И здесь, мне кажется, она в чем-то уподоблялась Господу нашему Иисусу Христу, принесшему Себя в жертву за грехи мира. Ах, если б она еще умела тогда черпать силу в молитве! Как правило, жизнь подводила к этому русского человека, но не всегда.

И если вам выпала честь свидетельствовать ей о том, что миром правит вечное Добро и Любовь, что материальный порядок, точнее беспорядок – это не беда, потому что над всем духовный, нравственный миропрядок – Бог все видит, все слышит и воздает каждому по делам его и все творит во благо. Если горизонты этой хорошей, но искалеченной жизни действительно были освещены вашей любовью, вашим слово о Боге – думаю, многое нам простится, коль скоро инъекция жизни будет сообщена этой бессмертной душе через вас, через ваше слово, через священника, которого вы привели, заручившись скромным словом: «Ну, если он хочет, пусть придет».

Однако вспомним, что у наших бабушек тоже были бабушки, а те бабушки, как правило, были золотые. Если только не дружили с Кларой Цеткин и не участвовали в первом съезде РСДРП в 1898 году или в деятельности Бунда. Я видывал и таких бабушек, когда приходил в дом престарелых лет пятнадцать назад. Был я тогда совсем молодым священником. Там лежали разные старушки: одни из них поворачивались навстречу священнику и начинали плакать, чувствуя, что благодать приходит вместе со священнослужителем.

А другие, всю жизнь трудившиеся на ответственных постах в министерствах и ведомствах, смотрели на батюшку как-то напряженно. Он, понимая драму этих душ, которых один Господь может просветить, здоровался и с ними: «Здравствуйте, вот и батюшка к вам пришел в гости», – выжидающе так, ласково. «А мы не звали никого!» – «Ну, как же не звали? Разве я не к вам в гости?» – «Ничего не надо!

» – «Ну, а может быть помолиться о вашем здоровье?» – «Не надо за мое здоровье молиться!» – раз, переворачивается лицом к стенке, хотя до этого не могла двинуться. Так вот, за редким исключением таких бабушек – женщин-революционерок, разрушительниц, а может быть, просто воительниц против неба – все-таки бабушки, воспитанные их бабушками, всегда имели Господа в душе.

По крохоткам, по толикам, по капелькам они к концу жизни обрели религиозные чувства, как некий сосуд, наполняясь таким из жизни почерпнутым боговедением. Как правило, это молитва за детей и внуков, это дробное осенение себя крестом. Да и что говорить – чем глубже скорбь, тем ближе Бог; гром грянет – не только мужик, да и баба осенит себя крестом.

И вспомнит обрывки молитв, иногда в стихотворной форме. «Ой, батюшка, – говорит какая-нибудь милая бабушка, – я молюся! Никогда не пропущаю молитву, которую еще в детстве слышала!» Спросишь: «Что за молитва? Может быть, «Богородице, Дево, радуйся» или «Отче наш»?» – скажет: «Нет, ни та и ни другая, а вот какая: «Ангел мой, будь со мной, ты впереди, я за тобой, тебе светло, мне хорошо!