В книгах БЦ то и дело встречаются выражения типа: «как учат святые отцы» или «как было открыто старцам», говорится о «непрестанном обращении к святым отцам», но так ли велик на практике их авторитет? Подчас кажется, что Береславский оказался под влиянием радикальных протестантов. Так, например, его возмущает, когда святоотеческие труды по значимости приравниваются к книгам Священного Писания, когда «святые отцы наравне с апостолами, каноны Романа Сладкопевца или Иоанна Дамаскина наравне с псалмами царя Давида». Такая позиция «пророка Божией Матери» вдвойне удивительна, если учесть, что судьба упомянутых святых (преподобных Романа Сладкопевца и Иоанна Дамаскина) тесно связана с образом Пресвятой Богородицы. Преподобный Иоанн получил чудесное исцеление после молитвы перед образом Пречистой (после этого чуда икона стала называться «Троеручицей») и прославил Ее в многочисленных проповедях и канонах. А преподобный Роман был удостоен явления Богоматери и от Нее получил особый поэтический дар. С именем преподобного Романа связан праздник Покрова Пресвятой Богородицы. Тем ни менее Береславский называет подобное уравнивание не иначе, как «литургической ересью», «идолопоклонством на святых отцах» и взамен предлагает свою, «изумительно точную иерархию» ценностей: «Первое – евангельские заповеди. Вторая ступень – изучение собственно Евангелия в должном ключе. Третья ступень – изучение основного первоисточника евангельского богословия – послания апостолов. И четвертая ступень – предания, святые отцы». Итак, Писание, Писание, Писание и только потом – отцы. Это почти что лютеровское solo scriptura! Но на практике, как замечает Г.Ю. Бакланова, непосредственное чтение Священного Писания часто заменяет «комментированное его изложение», что, по-видимому, и понимается как «изучение Евангелия в должном ключе». «Институциональной» (т. е. Православной) Церкви, кроме всего прочего, вменяется в вину то, что она, якобы, приравнивает к признанным писаниям апокрифы и другие «сомнительные источники». В то же самое время БЦ в своих книгах не редко апеллирует к «откровениям» Анны-Екатерины Эммерих, вступающим в явное противоречие с текстом канонических Евангелий. И уже оказывается, что в Православной Церкви сейчас «проповедуется ущемленное Евангелие». Береславский и сам не прочь пофантазировать на тему евангельских событий. Сотни страниц из его книг посвящены ранее «неизвестным» эпизодам из жизни Спасителя, пересказу бесед между Христом и Марией и особенно событиям Страстной Седмицы. Приведем некоторые из них: «Чада Мои! Скажу вам то, чего еще никто не знает… Вся жизнь Господа с самого детства была сплошным страданием, унижением и мукой. И был Он бит неоднократно, без всякой причины. Дух злобы восставал избивая Его до потери сознания и до полусмерти набрасывался на Господа и бил Его чем попало И не раз находили мы его истекающим кровью». «Когда Господь просил у Меня благословение на Распятие Свое, Он рыдал. О чада Мои, Мне тогда казалось, что Я умру от одного Его вида. Как Он рыдал! И Я тоже начала рыдать, и Мы долго рыдали вместе». «Когда привели Господа на Голгофу, то прежде омыли все раны Его, и Он просил недолгого отдыха, чтобы укрепиться». «После Распятия Господа у Меня начались сильнейшие головные боли – сплошной звон и пустота, все кружилось и плыло». «После распятия Господа шла Я, ничего не понимая три версты». «О сколько испытала Я после разлуки с возлюбленным божественным Сыном Светов! Сколь часто была брошена, избита демонами и людьми, и проводила ночи в неутешных рыданиях и в оцепенении как полумертвая» и т. п. Кстати, при всем этом утверждается: «Госпожа наша была лишена каких-либо человеческих страстей, эмоций, переживаний».

Откуда такая «осведомленность»? «В Российской Церкви Моего Сердца , – поясняет лжебогородица, – поставлен особый могущественный Ангел Откровения Евангельского Света. С его помощью откроются многие евангельские тайны и подастся истинный образ Спасителя». Причем значение этого нового «откровения» столь велико, что без него само Евангелие теряет смысл: «Традиционное толкование Священного Писания потеряет всякий смысл: совершилась тайна последних времен». «И не тщитесь без Моего Материнского Сердца прочесть Священное Писание: без наставления от Премудрости святые тексты запечатаны». «Учение Спасителя осталось тайным и запечатанным». Акцент явно смещается в сторону нового «откровения»: «Не придавай исключительного значения школе изучения Священного Писания». «Не Мое Слово сверяйте с традицией, но традицию со Мной». На первый план выходит т. н. «Белое Евангелие» – откровения Марии по всему миру. И, хотя Береславский говорит о «единстве Откровений, уже 150 лет идущих в разных концах земли» конечно, наиболее авторитетным считается «российский престол откровения». По объему это более 2-х Библий! Именно к «Белому Евангелию» относит Береславский слова Спасителя о Евангелии Царствия, которое должно быть проповедано по всей вселенной (Мф.24,14; Мк.13,10), именно к нему прилагается апокалиптические названия «вечное Евангелие» (Откр.14,6) и «книга иная» (Откр.20,12). Ветхозаветное и Новозаветное Священное Писание, «надиктованное Божией Матерью Премудростью, является частью Белого превечного Евангелия». В конце концов, Евангелию Христову полностью отказывают в богооткровенности! Возможно, это объясняется тем, что ведение Марии признается Береславским выше ведения Христа: «Я имела несколько бесед с Самим Отцом. И Господь Саваоф, Царь воинств небесных и чинов ангельских говорил Мне то, что не мог сказать даже Ему, Возлюбленному Сыну ». Вот почему «Слово, явленное через тебя , не пророческое и не апостольское, но первая весть – откровение Духа-Утешителя». «Ты первый на земле открыл окна Царствия». Две тысячи лет до этого момента христианство пребывало в состоянии детства. «Церковь сегодня выходит из состояния духовного детства», она теперь способна принять принципиально новое, более возвышенное «откровение», постичь ранее неведомые «тайны». «Тайны сии никому еще не были открыты, за исключением некоторых святых, которым я являлась в затворе Теперь же их узнают тысячи». Этот историко-философский подход более созвучен теософской экзотерике с ее «тайной доктриной» по секрету всему свету, чем Православию. Для православной гносеологии теория неразрывна с созерцанием, святые свидетельствовали о том, что видели, т. о. глубина христианского гнозиса определяется чистотой сердца (Мф.5,8), а не информированностью. К сожалению, мы скорее можем констатировать религиозно-нравственную деградацию современного общества, апостасию, нежели «взросление». И сам Береславский прекрасно это понимает. Он постоянно обличает современное поколение в его слабости и некудышности: «О, ущербный, несчастный род»! «Как они немощны и ни на что не годны»! «Несчастный род род чужих Господу»! Чем же современные развращенные люди заслужили столь высоких духовных дарований, которых были лишены наши более благочестивые предки? Береславский примиряет это противоречие самым парадоксальным образом по принципу «чем хуже, тем лучше»: «Придут души еще более тяжелые, призраки погостные населят мир. Чаши их будут столь тяжелы, что поневоле взалкают Вот для кого Слово Божией Матери станет благорастворенной брагой и мерцанием Славы!». «Какое предуготованное поколение! В них язвы, предрасполагающие к космизму, оккультным аквариумам и склонность к кофейному кайфу. В них и духовные стигматы, и предрасположенность к Марии… Особо чутки к голосу правды. Пережили облучение блудом, оккультной каббалой и астрологией. Какое странное, прекрасное и чистое поколение!». «Ни поста у них, ни бдения, ни мира в сердце. Раздражительны, гневливы, бесноваты . А любовь ко Господу, какой не было ни у кого из нас… Ею и спасутся!». Как можно понять из выше сказанного, самым главным достоинством современного поколения является его внушаемость, делающая его одинаково «чутким» и к оккультизму с астрологией, и к «откровениям» Береславского: «В мир идут души – как открытые раны, невероятно чуткие – антенны слуховые, без исключения все травмированные. Они просят: “Последую, внемлю – только не рань меня”». Здесь же бросается в глаза ярко выраженный гностический или, скорее, магический аспект нового «откровения». Уже одно информативное ознакомление с новооткрытыми «тайнами» имеет спасительной действие на человеческую душу: «Принявший Слово обрел печать, через которую придет все остальное». «Я хочу преподнести учение, которое есть ключ для спасения всего человечества». «Я говорю – и выжигаю метку на челе », «Слово Мое воплощает Бога в вас». «Слово Богородицы будет рождаться изнутри и выпеваться из сокровенных недр сердечных».

Естественно, что кроме магического значения, «Слово» имеет и содержательную сторону. По большей части эти переполненные «тайнами» тексты представляют собой, что называется «бабьи басни» (1Тим.4,7), слезливые, приторно-сентиментальные бессвязные признания, рассчитанные исключительно на дешевые эмоции, например: «Мои нежные маленькие дети, мои прекрасные цветы, которые я ежедневно поливаю росою Своих слез». «Позвольте Мне приласкать и приголубить вас». «Не упирайся, Я зову тебя. Мой сиротиночка, Мой нежно любимый сын! Иди, и Я прижму тебя к Сердцу, отру твои слезы и упокою». Или, вот: «Среди тьмы и хаоса, радиоактивного распада и мнимого торжества дьявола проливается Свет, и мы, взявшись за руки, поем песнь о весне нового человечества и, исполнившись трисиянным светом, идем к Престолу Ее Света и плачем умиленными слезами…» и т. п. Зачастую это щедрые обещания неизреченной милости и «излияния океанической на раны твои, а явись к тебе лукавый, он бы тебя надмил, дал силу в силе. Дьявол надмевает, – уже третий раз повторяет лжемария, – Я же побуждаю к покаянию, к бдению трезвенному и говорю о даре любви и призываю вас к рыданию, – какой дух обольщения призовет к подобному? По плодам судите». И уже отношение к самому «откровению» представляется критерием истинности: «Вот вам испытание духа истинного – по реакции на Живое Огненное Слово Богородицы По восприятию Слова Живого судите о том, кто какого духа: более достоверного критерия не будет». «Самый факт признания Слова единицами есть знак божественности его».

Но попробуем по порядку разобрать, насколько «богородичные» «пророчества» соответствуют выше перечисленным требованиям, чтобы т. о. обличить лжепророка его же собственными словами. Первое, что было указано в качестве критерия, это сам образ откровения. Иногда Береславский говорит о безобразном явлении, но с другой стороны, не редко можно встретить ремарки типа: «я вижу», «мне показано», «я слышу» и т. п. Периодически его видения сопровождаются обонятельными и визуальными эффектами: «В подтверждение того, что Сама Матерь Божия говорит, дам знамением благоухание дивное в сердце и снопы Света» и это не просто обещания. Вот описание одного из явлений: «Она стояла на вершине горы и преображалась в спектрах радуги». Кстати, «боговидец» не раз упоминает о «дивных радужных цветах», более того, «Радуга» – одно из «новых ипостасных Имен» лжемарии. Порой богиня предстает и в более реальных образах. Например, «со свечой в руке в образе монахини». К визуальным эффектам можно отнести и постепенную материализацию призрака: «Я откроюсь миру как бы не сразу. Вначале увидят мерцающий Лик Мой, едва выраженный, и постепенно различат чудодейственное изображение женщины необыкновенной красоты». Если человек не знакомый со святоотеческими предостережениями относительно бесовской прелести легко может быть очарован этим явлением, ассоциирующимся скорее с появлением чеширского кота (сначала улыбка, потом голова и т. д.), то до какой степени бесчувствия надо пасть, чтобы принять «бесформенную серую массу», издающую вой «а-а, а-а» за «огромное рыдающее сердце богоматери»?! А именно в таком виде дух прелести порой является своему «пророку». Здесь уже впору говорить не о безобразности, а о безобразности. «Иные богословствующие (наихудшие и самый ненавистный тип кощунов) скажут: “Божия Матерь не могла открыться подобным образом”, – и отрекутся от Меня на богословских основаниях». Кощунством, вероятно, считается уже сама попытка усомниться в подлинности данного явления и желание подвергнуть его богословскому осмыслению. Но ведь не зря апостол Иоанн Богослов (столь почитаемый «марианами») предупреждает нас: «Возлюбленные! не всякому духу верьте, но испытывайте духов, от Бога ли они, потому что много лжепророков появилось в мире» (1Ин.4,1). Да и сам Береславский не питает на это счет иллюзий: «Упыри разлагают Церковь через лжепророков (послания их принимаются за откровения свыше)».

Но посмотрим дальше. Вторым, наиболее существенным (судя по трехкратному упоминанию) признаком ложного явления называется гордость, которую злой дух возбуждает в прельщаемом. В качестве признака истинного явления указывается чувство покаяния. О «покаянном» настрое Береславского можно судить по следующему признанию: «Господи, сколько лжи во мне! Тонны, шахты, карьеры… Весь я соткан из стопудовой лжи, – конкретно уличить в неправде себя не могу, живу честно и как говорю, так и поступаю, никого видимо не обманываю, не окрадываю, не лицемерю, не паразитирую» «и прочие безумные глаголы». Перед нами молитва евангельского фарисея. Подлинное покаяние предполагает иную молитву: «Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей, Яко беззаконие мое аз знаю, и грех мой предо мною есть выну» (Пс.50,1-6), а та «исповедь», что мы сейчас имели возможность выслушать свидетельствует об «окамененном нечувствии», замаскированном под покаяние. Но, хотя Береславский явно лицемерит, говоря о покаянии, зато он вполне искренен, когда рассуждает о собственном величии и власти: «Через тебя спасутся тысячи душ, восстающих на Суд, – нахваливает он себя от лица лжебогородицы, – Велико значение последнего избранника». Однако все же самое примечательное заключается в том, что Береславский ощущает себя не просто «реформатором и вестником», стоящим, подобно Иоанну Предтече на рубеже двух Заветов, не просто проводником принципиально нового «откровения», приближенным рабом и «любезным пророком» Марии, а Ее повелителем!!! «Мария в повиновении у нас, в повиновении у меня, Иоанна. Как я говорю, так Пречистая и делает». Это ли не «надмение бесовское»? Кто из святых мог позволить себе такие вольности? Да и сам дух обольщения, хотя и заявляет «Я жажду стать вашей рабой», судя по следующему высказыванию, особым смирением не отличается: «Поймите, чего стоит Мне, какого уничижения и скорбей, говорить с вами, – Распятие и Голгофа! Мне, Осиянной и Преображенной, исполнять обличительные, служебные и утешительные роли, достойные низших ангельских чинов. Вонмите, какого уничижения стоит Мне увещевать и вести вас».

Наконец, третий признак – плоды. Здесь, прежде всего, следовало бы сказать об изменениях в нравственно-аскетическом облике последователей БЦ, но данному вопросу будут посвящены особые главы. Поэтому сейчас скажем о плодах в области догматической. Тем более, что по мысли самого «боговидца», «верность миросозерцания (правильность мировоззренческих установок) находится в прямой зависимости от степени смирения сердца, поэтому несмиренный неизбежно слеп и горд, а значит, пребывает в прелести». Но относительно истинности своих «мировоззренческих установок» у Береславского сомнений не возникает, т. к. он утверждает, что видит Бога «каков Он есть очами Его Матери» и «очами святых»: «О чудо! – восклицает «боговидец», – Мы познали и увидели Его Таким, Каков Он есть»! Делая такое заявление, «архиепископ» претендует на полноту и непосредственность откровения. Своей миссией Береславский считает «вернуть миру истинный облик Всевышнего», вернуть христианство к его «первозданным образцам». Кроме того, через «пророка» миру сообщается бесчисленное множество неведомых ранее «богооткровенных тайн». Однако, все «озарения» и «созерцания» на поверку оказываются обыкновенными спекуляциями: «Почем нам знать, – оправдывается «доктор богословия» «отец» Викентий, – какова в себе божественная сущность? Какое мы имеем право определять, простая она или сложная? А, может быть, она ни та ни другая»? В отличие от идеологов БЦ, православные святые богословствуют «по созерцанию»: «Мы говорим о том, что знаем, и свидетельствуем о том, что видели» (Ин.3,11). Игнорируя святоотеческое наследие, «богородичные отцы» вместо «забытых» и «новых истин» предлагают нашему вниманию забытые ереси. При этом Береславский прекрасно понимает, что такое ересь: «Еретики были и будут, потому что дьявол всегда примешивает ложь к истине. Еретик – лжец; не тот еретик, кто не понимает тайну Троицы, а тот, кто, понимая, предает ее, не следуя ей». Возникновение ересей лжепророк объясняет проникновением язычества в христианство: «Виной тому – языческие элементы гностицизма, эллинизма и неоплатонизма, тесно связанные между собой и каким-то образом проникшие в святоотеческие образцы, наложив на них свои печати эллинизм накладывает убийственные печати, как бы космически распинает Христа». «Язычество проникало в девственную христианскую плерому и лишало невесту чистоты привнесениями условных чуждых норм И чем более водружали деревянного и символического, институционального, тем меньше оставалось от Христа евангельского. И пошли одна за другой секты : манихейство, гностицизм, монтанизм, монархианство, арианство, евтихианство, аполлинаризм, монофизитство, неоплатонизм…». В этой главе мы не будем подробно описывать еретические элементы в учении БЦ (об этом достаточно подробно говорится в соответствующих вероучительных главах), лишь перечислим некоторые из них. В текстах «откровений» встречаются вполне внятные отголоски выше перечисленных ересей: монархианство, манихейство, гностицизм, арианство, несторианство, монофизитство (как вариант, патропассианство), а также оригенизм, хилиазм, имябожие и пр.

Как же Береславский сочетает борьбу за чистоту Православия с проповедью еретических учений? По мнению Береславского (кстати, один из переводов слова «ересь» ()????????? означает «мнение»), «Никеоцареградский двенадцатичленный Символ веры устарел надобен живой Символ». «Все образы были искажены все абсолютно было осквернено – Божия Матерь говорит о новых, истинных образах». Оказывается, ратуя за чистоту Православия, ересиарх имеет в виду не то вероучение, что содержится в Никеоцареградском Символе веры, якобы забытое и оскверненное православными, а какое-то иное, доселе неведомое. «Но нет, не к раннехристианским образцам вернуться, – предлагает Береславский, – но каким оно было задумано от Превечного Отца, к основной мысли христианства – Его олицетворенной мысли, Богоматери, в чье сердце Он вложил Свое сокровенное “Жажду! Прощаю! Я люблю вас”». Здесь можно увидеть все, что угодно (например, автоматическое письмо В.С. Соловьева), только не Православие. При этом, игнорируя Соборное учение Православной Церкви, Береславский апеллирует к мнению «Богородичного Собора»: «Единодушие Совета отцов исключает ложные суждения, еретические мнения, ошибочные взгляды». Чувствуя шаткость своей гносеологической позиции, Береславский переводит понятие «ересь» из области догматической в нравственную («Назовем еретиками тех, кто нарушает заповедь о любви и учит о необходимости притеснений, гонений, осуждений инакомыслящих»; «ересь идеологическая – ничто по сравнению с душевно-нравственной. Многие еретики будут спасены») и даже в дисциплинарную («Иосиф Волоцкий решил ввести свой устав и свои порядки! Никогда, ни в какие времена игумен не вводил свой устав и свои порядки. Согласно церковным канонам это был еретизм номер один!»). Однако, по мысли апостола Павла, нравственность и дисциплина неразрывны со стремлением к Истине: «Любовь не бесчинствует, не радуется неправде, а сорадуется истине» (1Кор. 13,4-6). В итоге, по Береславскому, виновницей возникновения ересей оказывается не язычество, а сама Церковь: «Официальная Церковь виновата в возникновении ересей и безбожии».

Подробно коснувшись содержания «богородичного» «откровения», скажем несколько слов и о его форме. Эта тема важна еще и потому, что сам ересиарх обращает на нее внимание, что не удивительно, если учесть его литературное прошлое. «Ревнуйте о чистоте речи» – призывает лжепророк. Что же «загрязняет» эту чистоту? Во- первых, опошление и упрощение вероучительных христианских истин. «Труден путь христианский. И не миновать пустыни с искушениями. Но об этом знает лишь Православие, а у еретиков – “экстатическая молитва”, выступления против властей, жалкая проповедь, джазовые псалмопения на второсортно-графоманские стихи. Легкодоступность. Космическому свойственно привлекать неглубокие души легкодоступностью “откровений”, кажущейся открытостью тайн». Судя по всему, приведенная выше цитата является зарисовкой с натуры, в ней весьма умело подмечены типичные черты «богородичных» мистерий с их искусственностью, фальшью и позерством. И здесь лжепророк верен своему методу: приклеить ярлык и дистанцироваться от себя самого. Смешивая в одну кучу все известные ему ереси, Береславский наивно удивляется: как можно совместить Христа и проповедь о высокой морали с мерзостями мира сего? Абсолютно извратив понимание Православия и святости, он восклицает: «Не опошляйте христианство»!

Иеромонах Серафим (Роуз), рассуждая о грядущей религии антихриста, отметил примерно те же, особенности: потребительское отношение к вере, подмена понятий, популизм, интерес к космосу и дешевым тайнам, связанным с этой темой (напр., НЛО). Отец Серафим назвал последний признак «духом научной фантастики». О том, что к «пророчествам» Береславского приложимы все перечисленные признаки, наверное, не имеет смысла повторять. А вот о «духе научной фантастики» скажем подробнее. Конечно, Береславский не мог пройти мимо темы «летающих тарелок». Он грозно обличает эти явления как демонские происки, называя инопланетян «рефаимскими упырями, прилетевшими на своих черных ладьях, где совершают свои черные мессы лукавому», но самое интересное заключается в том, что и, говоря о светлых ангелах (или святых) он использует все те же фантастические архетипы: «И блеснет в небесах Колесница Славы: появятся сверкающие в голубовато-белых дымах воины Илии и Эноха». «Из Колесницы вышли триста ангелов, и были осиянны лики их в голубом и красном». Ну чем ни летающая тарелка с инопланетянами?! В связи с этим особенно примечательно упоминание о «жезле Марии», сделанном «из металла неземного происхождения (ближе к чугуну)».

Здесь же отметим, что упрощение и опошление православного учения привели к грубому антропоморфизму, столь характерному для язычества. Православные мистики свидетельствовали о непрестанном (!) молитвенном богообщении. Богиня Береславского иначе описывает свой «религиозный опыт»: «Господь приходит ко Мне ежедневно, и Я беседую с Ним о земных делах Моей Церкви». «Я часто вижу Господа и беседую с Ним». Вероятно, эпизодический характер этих встреч объясняется загруженностью лже-Марии: «Я вынуждена оставить многие дела и взять в свои руки власть в России». Тот же самый «этикет» соблюдается в отношениях между «Богородице» и святыми: «Моя святая дочь Александра и вслед за ней ее сестра Елизавета удостаиваются чести первыми быть принятыми мной в час вышней аудиенции, когдая слышу скорби мира и обращаю свой взор к просящим». Не менее бюрократической процедурой представляется «марианам» Страшный Суд: «На Суде бывает следующее: после представления о каждом грехе искуситель обличает общую сумму. “Сто сорок непростимых грехов”, – говорит он» и т. п.

Во-вторых, отстаивая «чистоту языка», Береславский подвергает резкой критике «полуинфантильную наивность, доходящую до ребячества: ступеньки лесенки, ласкательные суффиксы». Речь идет вообще о всяком проявлении эмоциональности. «Психологическая эмоциональность в храме совершенно воспрещена. Эмоции прочь! Им нет места. Надо стыдиться их». И уже буквально через три страницы, не стыдясь ласкательных суффиксов, Береславский умиленно говорит о том, как Мария «отирает наши слезы Своим платочком». Вот как характеризует «откровения» Береславского православный психолог: «Обращает на себя внимание нарочитая драматизированность стиля. Происходит нагнетание эсхатологического настроения, категорический призыв к немедленным действиям. С самого начала выражен принцип противопоставленности, конфронтации: “мы / они”». Для стиля Береславского характерно использование коротких, «рубленных» фраз, его язык очень желчный и язвительный, что еще более усиливает эмоциональное возбуждение слушателей. Но о дешевых эмоциях было сказано достаточно.

В-третьих, как бы вопреки недавним рассуждениям о неприемлемой «легкодоступности», лжепророк уже обрушивается с критикой на «пышные слова и заумную терминологию», «стереотипные слова, высокопарные обороты. Напыщенное многословие, возвышенный слог, “державинский стиль” на православной основе – порой имитацию, пародию святодуховско-пророческой проповеди». Институциональным схоластам с их заумными построениями противопоставляются «ангелы Марии» (т. е. «богородичные» проповедники), «язык их понятен молодежи и соответствует духу времени». Но достаточно прочитать одну из книг Береславского, чтобы удивиться тому, насколько его язык перегружен «пышными словами и заумной терминологией». Например: «Чтобы избавить эсхатологию от соблазнительных умозрительных проекций, должно тотчас облечь эту тайну в воздухи Царствия, взглянуть на нее очами неба». Или еще: «Нижние центры тонкого тела обличаются при жительстве на втором дыхании». Не прошел бесследно для «пророка» и период симпатий к католичеству. В его книгах то и дело попадаются латинские слова и выражения. Сама богиня иногда совсем некстати начинает демонстрировать свое знание иностранных языков: «В районе Сибири или Дальнего Востока Она благословляет построить город Ее божественной любви (“City of My Divine Love”, – сказала Она по-английски и по-русски)».

«Марианам» становится тесно в рамках христианского богословского лексикона, дух противления их устами «требует тотального пересмотра всей понятийной системы христианского богословия». Сектантами активно используется индуистская, буддийская, языческая (греко-римская), оккультная, каббалистическая, психоаналитическая и пр. терминология, при этом все религиозные и философские понятия, заимствованные в различных системах, отрываются от своих идейных корней, превращаясь в перемещенный предмет постмодернизма, и произвольно включаются в «марианский» словарь. Иногда идеологи БЦ даже раскрывают секреты своей «кухни»: «Надо хорошо нам известное понятие перенести в новое место, и оно заиграет новыми гранями». По мнению одного из «марианских» вероучителей, это не более, чем перевод сложных для понимания богословских терминов на современный общедоступный язык. Но несомненно, что, например, оккультное понятие «аура», используемое в «марианской» литературе, не идентично христианскому понятию «душа», «медитация» отличается от молитвы, а «дзен» не то же самое, что «юродство ради Христа». При этом выше упомянутые православные термины понятны широкому кругу слушателей намного лучше, чем их инославные «эквиваленты». Наконец, призывая «говорить на точном богословском языке», «отцы» секты не обращают внимания на то, что заимствованные ими термины размывают определяемые понятия.