Это легко понять, если провести некоторую аналогию с методом кино. Ведь кино предполагает вполне неподвижный экран и вполне неподвижное созерцание этого экрана зрителями. Тем не менее на экране могут даваться как малоподвижные картины природы или человеческого быта, так и весьма подвижные, драматические, то есть комические или трагические картины человеческой жизни. На фоне неподвижного экрана в кино разыгрывается иной раз какая-нибудь весьма подвижная драматическая история. Нечто похожее мы находим и в эстетике Платона.

Эстетика Платона - созерцательного характера. Это неподвижный экран, созерцаемый сидящими людьми. Но рисуются здесь на этом экране весьма бурные картины жизни. Поэтому, если эстетика Платона является в последнем счете его учением об идеях, то идеи эти у него, с одной стороны, вечны и неподвижны, и Платон охотно рассказывает нам об этой вечной неподвижности идей. Тем не менее, являясь порождающими моделями мира и жизни, идеи эти бурлят вечно живой и текучей жизнью, полны всякой драматичности, всякого трагизма и комизма; и потому, когда Платон конкретно рисует этот мир идей, он никогда не перестает пользоваться драматическими и танцевальными картинами, никогда не перестает говорить об игре. Платоновская идея - это танец, доведенный до своего понятийного предела, и потому он кажется неподвижным. На самом же деле, являясь порождающей моделью мира и жизни, идея никак не может считаться насквозь неподвижной. Она неподвижна у Платона только в смысле "экрана", но вовсе не в смысле того, что на этом экране изображается. И как на экране кино часто разыгрываются самые бурные жизненные истории и разыгрываются они часто в виде мгновенного и как будто бессвязного перехода от одной ситуации к другой, так "бессвязность" наблюдается и в учении Платона об идеях и в его эстетике.

Но, несмотря на быструю смену всякого рода картин и ситуаций на экране кино, с виду случайных и бессвязных, зритель кино все же объединяет все эти мгновенные переходы в одно целое, многое додумывая сам от себя, о многом догадываясь и многое сохраняя в себе только в виде того, что в логике называется энтимемой, то есть невысказанным предположением, связующим между собою то, что кажется бессвязным. Когда мы говорим, что мы не пошли гулять из-за дождя, то энтимемой является здесь наше твердое, хотя и не высказанное предположение, а именно, что гулять во время дождя не доставляет удовольствия. И вот поэтому-то эстетические взгляды Платона изложены у него так разбросанно и так с внешней стороны бессвязно. На самом деле платоновское изложение вовсе не разбросанно и не бессвязно. Только при наших попытках его понять нужно всюду пользоваться разного рода энтимемами, часто у Платона никак не выраженными, но почти всегда с безусловной необходимостью возникающими у внимательного читателя.

§5. Охота как символ платоновского учения об идеях

Из множества платоновских образов, рассчитанных на подвижную и в то же самое время на вполне целенаправленную эстетику восприятия, мы хотели бы остановиться на образе охоты, который неизменно появляется у Платона в самые ответственные моменты его эстетики.

1. Образ охоты у Платона в сравнении с другими греческими писателями

На этот раз мы находимся в более счастливом положении, чем в случае с принципом игры у Платона. В современной литературе о Платоне уже имеется достаточно подробно представленный на платоновских материалах анализ платоновской охоты{69}.

Прежде всего у Платона необходимо указать как раз те моменты, которые для него не очень характерны (конечно, их мы тоже должны принимать во внимание) и которые попадаются в более ранней литературе. Для характеристики образа охоты и у Платона и у других греческих писателей необходимо иметь в виду не просто одно слово "охота", но и все действия, связанные с охотой: охотиться, преследовать, выискивать, догонять, овладевать, бороться, ловить, ускользать, убегать, скрываться, и пр. У Платона читаем: "охотиться за именами" (Theaet. 166 с); "охотиться за словами" (Gorg. 490 а); "обойти и поохотиться" словами (Euthyd. 295 d); "ловить слова и, если кто ошибся в выражении, считать это находкой" (Gorg. 489 b; ср. Ion. 532 d); софист - "ловчий" (Soph. 231 d); "бежать"употребляется у Платона в смысле "ускользать" от ответа, в случае невозможности дать правильный ответ (Euthyd. 297 b).

Эти образы охоты Платон употребляет в отношении самых высоких предметов: "преследовать" приятное или удовольствие (Gorg. 501 е; Phaedr. 239 c; Phileb. 47 b); "охота" за добрым и за приятным (Gorg. 500 d); добродетель "преследуется" (492 с); "преследовать" благо (468 b); "преследовать" благое и прекрасное (480 с); "преследовать" истину (482 е, 492 с); "окружить кругом", в смысле "победить на словах" или "припереть к стене" (Phileb. 19 а) ; "порядочный ловчий должен преследовать добычу... а не оставлять ее"; и, далее, - "пригласим на ловлю и Никия" (Lach. 194 b), в смысле трудности выразить понятие в словах; "я и посейчас брожу повсюду - все выискиваю и допытываюсь", нельзя ли признать кого мудрым (Apol. 23 b; ср. 41 b).

Таким образом, удовольствие и приятное, красота, добродетель, благо, мудрость и истина - все это для Платона является предметом ловли в том же смысле, в каком охотник гоняется за своей добычей. То, что к этим предметам причисляется и красота, этот главный предмет эстетики, после всего нашего исследования никого не может удивлять, поскольку красота у Платона мало чем отличается от удовольствия, добра и добродетели, истины и мудрости (ср. Crit. 48 b).