Что у меня получается с «да святится имя Твое», я говорил тебе две недели назад.

Да приидет Царствие Твое . Пусть Твое Царство будет не только там, но и здесь. Слову «там» я придаю три смысла. Это и безгрешный мир, не знающий ужасов животной и человеческой жизни, и звезды, деревья, вода, восход солнца, ветер. Пусть здесь (в моем сердце) будет хоть немного подобной красоты. Это и лучшие люди, которых я знал, – истинные, несущие свои бремена; и тихая, трудовая жизнь добрых семей. Пусть все это будет «здесь». И наконец, обычный смысл: как и на Небе, среди святых.

Разумеется, «здесь» может значить не только «в моем сердце», но и «в моем колледже», в Англии, вообще в мире. Но молитва – не для отстаивания излюбленных социальных и политических идей. Даже королеве Виктории не понравилось, что «с ней говорят, как с толпой на митинге».

Да будет воля Твоя . Сюда гирлянды добавлялись постепенно. Поначалу я считал это только проявлением смирения, попыткой сделать то, что сделал Господь в Гефсимании. Волю Божью я воспринимал как нечто тяжелое, связанное со страданиями и несбывшимися надеждами. Конечно, я не думал, что воля Божья сулит мне одни неприятности. Но мне казалось, что смирять себя нужно перед ними , приятные вещи сами о себе позаботятся. Когда они появятся, можно будет поблагодарить.

Наверное, именно так это чаще всего и понимают. В нашей горемычной жизни это совсем не удивительно. Но в лучшие времена можно добавить и другие значения. Одно добавил я.

Основание для него лучше видно не в греческом или латинском текстах, а в английском переводе. Но это не важно: каждый вешает такие гирлянды, какие хочет. «Да будет воля Твоя». Во многом она осуществляется через Божью тварь, в том числе – и через меня. Тогда я прошу о том, чтобы не только терпеливо переносить, но и с радостью исполнять волю Божью. Я должен действовать, и я прошу об этом. В конечном счете я молю, чтобы мне был дан «тот же дух, что и во Христе».

Получается, что эти слова очень приложимм к повседневной жизни. Не всегда грозит скорое несчастье. Во всяком случае, у нас часто нет причины его ждать. Но у нас всегда есть обязанности. Всегда надо исполнить то, что до сих пор не исполнили. Слова «Да будет воля Твоя теперь, через меня», возвращают нас к делу.

Сейчас я обдумываю еще одну гирлянду. Если тебе она покажется напрасной тонкостью, скажи. Я смутился, подумав, что предварительно смиряться нужно не только в ожидании будущих бедствий, но и перед лицом будущих благ. Знаю, это звучит диковато, но посмотри сам. Мне кажется, мы часто почти с негодованием отвергаем Божьи дары, поскольку ждем от Него других даров. Понимаешь, что я имею в виду? Повсюду – в религии, в еде, в любви, в отношениях с людьми – мы никак не можем отойти от прежних обязательств, кажущихся нам верхом совершенства. Они для нас образец, по сравнению с которым остальное никуда не годится. Но в новом опыте могут таиться новые дары, нужно лишь открыться им. Бог являет нам новые грани блаженства, а мы отказываемся от них, заглядевшись на прошлое; и, понятно, ничего не получаем. В двадцатый раз перечитывая «Люсидаса» 16, не испытываешь того же, что при первом чтении. Но испытанное может быть хорошо по–своему.

Это особенно относится к молитвам. Многие верующие сетуют, что первый пыл их обращения исчез. Они считают – иногда правильно, иногда, кажется, нет, – что дело в их грехах. Напрасным усилием воли они даже пытаются воскресить золотые дни. Но разве тот – именно тот – пыл обязательно должен был не кончаться?

Опрометчиво утверждать, что есть молитва, которую Бог никогда не принимает. Это молитва, которую можно выразить одним словечком – «еще». Как может Бесконечный повторить себя?

Юмор ли, трагедия ли в том, что золотые минуты прошлого, которые, возьми мы их за образец, мучительны, несут силы и радость, когда мы принимаем их за то, что они есть, – за воспоминания. Если их оставить в прошлом, не пытаясь воскресить, они дадут обильные ростки. Не трогайте луковицы, и вырастут новые цветы. Если откопаете их, пробуя охами и вздохами вернуть прошлогодний цвет, вы ничего не получите. «Если зерно не умрет…»

Пожалуй, мы все так поступаем, когда молимся о хлебе насущном . Ведь правда же, мы просим обо всем, что нужно на день, – «все для души и тела необходимое». Я не хочу делать эту просьбу «чисто религиозной», понимая «хлеб» в сугубо духовном смысле. И она каждый день напоминает: то, что Барнеби считает «наивным» взглядом на молитву, неотделимо от учения нашего Господа.

Прости нам… как и мы прощаем … Здесь, увы, нет нужды в гирлянде. Простить в данную минуту нетрудно. Но прощать и дальше, прощать одну и ту же обиду каждый раз, когда о ней вспоминаешь, – настоящая борьба. Я поступаю так: ищу у себя проступок, похожий на тот, которым я возмущаюсь. Если не удается забыть, как меня подвел А., то я должен вспомнить, как сам подвел Б. Если сложно простить задиравшим меня в школе, надо вспомнить о тех, кого я обижал, и помолиться о них. (Мы, впрочем, не называем это «обижать». Вот где так хороша молитва без слов. В ней нет имен, и нельзя по ошибке назвать другое имя).

В отличие от многих моих корреспондентов, меня никогда не тревожили слова «не введи пас во искушение» . Им кажется, что здесь заложена «концепция зловредного Бога»: будто Он сначала запрещает нам плод, а потом соблазняет его отведать. Но греческое peirasvoV («испытание», «испытывающие обстоятельства») по значению шире нашего «искушение». По сути, мы просим: «Сделай прямыми наши пути. Избавь нас, где возможно, от кризисов, будь то соблазны или скорби». Кстати, ты наверняка уже позабыл, что сам замечательно это объяснил много лет назад в котонском пабе. Ты сказал, что мы делаем здесь как бы оговорку к предыдущим мольбам: «В неведении я просил об а , б и в . Не давай мне их, если Ты предвидишь, что они станут мне западней или скорбью». Ты еще процитировал Ювенала: numinibus vota exaudita malignis 17. А ведь у нас таких молитв много. Если бы Бог исполнял все мои глупые молитвы, где бы я сейчас был?